XVIII

Ночью он лежит без сна, прислушиваясь к голосам в гостиной. Теперь они громче. Майка это не удивляет. Ему интересно, что они говорят, но не так уж сильно. Едва-едва.

— Ты не можешь вернуться. Не можешь. Малкольм, ты не можешь туда вернуться.

— Слушай, Джулиэнн, не то, чтобы…

— Что ты надеешься сделать?

— Ты знаешь. Знаешь, для чего это нужно. Знаешь, что происходит. Кто он такой. Что если мы…

— Какой ценой?

— Я не…

— Какой. Ценой.

— Это уже не важно. Никакая цена не может быть слишком высокой. Не сейчас. Не в том случае, если это означает то, что мы думаем. Ты видела снимки. Он реверсирует. Никто еще никогда…

— Не могу смотреть, как ты это делаешь.

— А я и не прошу. Просто делай свою работу.

Через некоторое время голоса исчезают.

Заснуть получается легче, чем думал Майк.

***

На следующий день ему легче.

Да, разум ускользает, запястье чешется, и да, Майк видит скворцов на деревьях, но ему уже легче. Он не сдался. Не принял происходящее. Но, каким-то образом, ему стало легче.

Утром в закусочной ему легче улыбаться. Он подшучивает над Хэппи, когда тот ворчит, что у него болит голова. Краснеет, когда Шон называет его здоровяком, и крадет поцелуй, который Майк с радостью отдал бы добровольно. Он смеется над Кельвином и Дональдом, когда они обжираются беконом только для того, чтобы увидеть, как Хэппи позеленеет от тошноты. Майк подмигивает Уолтеру. Со всеми здоровается.

— Эй, — зовет его Шон, когда Майк собирается в «Книжный червь». Они стоят у черного входа закусочной, куда Шон выносит мусор. Мусор, который, похоже, никогда не накапливается.

Майк приподнимает бровь, глядя на Шона, потому что кого волнует мусор?

— Я тут подумал.

— Ой-ой.

— Ха-ха, да ты настоящий комик.

— Рассказывай.

И тут Шон краснеет, глаза начинают бегать из стороны в сторону. Он потирает затылок. Майку кажется, что он никогда не видел никого красивее, даже пахнущего яйцами и с виноградным желе, размазанным по фартуку.

— Я подумал.

— О чем…

— Завтра Праздник урожая.

— Ага.

— Ага, — повторяет за ним Шон, затем издает смешок. — Так вот. Ты завтра не работаешь. И я завтра не работаю.

Майк понимает, к чему все идет, и от этого мурашки бегут по коже.

— Точно.

— Может, я мог бы, или ты мог бы, или… просто… — Он стонет и закрывает лицо руками. — Я сказал себе не заморачиваться так сильно по этому поводу.

— Шон.

Он выглядывает сквозь пальцы.

— Да?

— Хочешь остаться со мной сегодня?

Или навсегда, но он не произносит эту часть вслух.

Шон кивает, один раз, другой и опускает руки.

— Ага, да. Конечно. Да, хочу. Если ты не против. Не хочу на тебя давить. Я знаю, что мы решили не торопиться, даже если сейчас у нас все идет хорошо…

Майку все равно. Он уже так глубоко в этом погряз, что решение не торопиться кажется далеким воспоминанием. Он даже не может быть уверен, что все это реально. Так зачем ждать? Почему не взять то, что хочется? Почему бы наконец не увидеть то, о чем он мечтал с того первого дня: Шона, распростертого на кровати, с блестящей от пота грудью и приоткрытым ртом, задыхающегося от возбуждения?

Он закрывает рот Шона своей огромной ладонью, тем самым заставляя его замолчать. Шон широко распахивает глаза и смотрит только на Майка. Майк подходит ближе, пока их не разделяет только его рука. Шон стоит, прислонившись спиной к стене, а Майк к нему прижимается, достаточно сильно, чтобы Шон понял, что он настроен серьезно, но не настолько, чтобы причинить боль.

— Хочешь остаться со мной сегодня?

Шон кивает.

— В моей постели?

Еще один кивок.

— Ты и правда этого хочешь?

Шон тяжело дышит, но не потому, что Майк перекрывает ему доступ к воздуху. Майк знает, что Шон может о себе позаботиться. Что он может быть очень агрессивным, когда необходимо. Но это не значит, что Майк не воспользуется своей силой, чтобы подставить плечо, если понадобится. Или подчинить Шона, если тот сам того захочет. Майк ему не навредит. Никогда. Но, черт возьми, он сделает все необходимое, чтобы Шон его почувствовал.

Зрачки Шона расширены, и Майку это нравится. Очень нравится. Он про себя смеется, думая о том, что не может вспомнить, когда в последний раз делал что-то подобное. Насколько ему известно, он девственник. Откуда ему знать? Но он знает, чего хочет, и это приятный зуд, который он хочет утолить, в отличие от зуда на запястье.

Майк ухмыляется, и он знает, что в этом есть что-то темное. Знает, что Уолтеру достаточно выглянуть из-за двери, чтобы увидеть, как Майк неподобающим образом зажимает его официанта. Но Майку все равно. Судя по ощущениям, Шону тоже. Майк сейчас немного безрассуден, немного выбит из колеи. Но он парит в этом странном, трепещущем тумане и не склонен искать причину, чтобы остановиться.

— Я приду сюда, — говорит он. — К шести. Так что будь готов. Зайдем к тебе домой, чтобы ты взял вещи для ночевки. А потом пойдем ко мне. Ты не против?

— Ага, — выдыхает Шон в ладонь.

И Майк повторяет:

— Ага, — а затем убирает руку и зацеловывает Шона до полусмерти.

Через пару мгновений он разворачивается и уходит. До того, как завернуть за угол, он оглядывается и видит Шона. Тот стоит, прислонившись к стене, все еще ошеломлен произошедшим, его щеки слегка покраснели от колючей бороды Майка.

Майк про себя усмехается. И, возможно, ему уже не важно, что такое Амория на самом деле. Будь то эксперименты Тех, из далекого космоса, или эксперименты Тех, коммунистов из Европы, или эксперименты Тех, из психбольницы со смирительными рубашками. Здесь есть все, что нужно. Он со всем разберется. Как-нибудь.

***

Миссис Ричардсон и женский клуб Амории, как Майк и предполагал, появляются сразу после обеда. Он видел, как они все утро мелькали взад и вперед по Главной улице. Миссис Ричардсон отдавала приказы подручным, а они спешили ей повиноваться. Он знал, что это лишь вопрос времени, когда они нагрянут к нему с требованиями торжественно все украсить и идеями о том, что ему следует надеть.

— Магазин выглядит недостаточно празднично! — восклицает Миссис Ричардсон, резко распахивая дверь. — Где твой праздничный дух?

Интересно. Если Вы ненастоящая, как и другие, то каким образом появились на свет? Как были созданы в этом сне настолько полной жизни, такой требовательной? Если я Вас придумал, как и всех остальных (но не Шона, только не Шона), то как я сделал Вас такой?

Майк сухо отвечает:

— Думаю, Вашего праздничного духа хватит на всех нас.

Дамы неодобрительно цыкают за ее спиной.

Миссис Ричардсон сверлит его взглядом.

Он раскаивается.

Взгляд смягчается.

— Майк, мы занимаемся этим каждый год. И каждый год ты говоришь: «Да, миссис Ричардсон, я буду очень рад вам помочь. В следующем году увидите». И каждый год я снова прихожу сюда, и ничего не сделано. Ничего не сделано, Майк Фрейзер.

Вы рассказывали мне о муже. Что он был великим человеком. Погиб на войне. Если я спрошу, как его зовут, что Вы скажете? Если спрошу, сколько вы были женаты, Вы сможете ответить? Не думаю. Не думаю, что Вы знаете, потому что я не знаю. Вы плод моего воображения, миссис Ричардсон?

Он произносит:

— И каждый год вы приходите и оформляете витрину магазина именно так, как вам хочется. Если бы я ее сам украсил, вы бы просто пришли и стали жаловаться, что все сделано неправильно, а потом возились бы с витриной, пока не переделали все по своему вкусу.

— Я не вожусь.

Одна из дам позади нее храбро покашливает.

У миссис Ричардсон начинает подергиваться левый глаз.

Майк ждет, потому что знает, что с такой леди, как миссис Ричардсон, спорить не стоит.

— Ладно, — говорит она мгновение спустя. — Но только потому, что я видела, как ты украшаешь. Тебе должно быть стыдно. И можешь не сомневаться, что перед уходом, мы обсудим состояние твоего гардероба. Я не допущу, чтобы ты выглядел так же неопрятно, как и в прошлом году.

Он не обижен. В конце концов, как можно обижаться на то, чего, возможно, и не существует? Да это просто безумие. Он говорит:

— Уверен, что это будет очень познавательная беседа.

Она прищуривается, оценивающе его разглядывая, чтобы убедиться, что он говорит серьезно. Майк старается сохранить как можно более серьезное выражение лица. В конце концов она кивает и цокает языком, будто даже представить себе не может, что ей придется иметь дело с кем-то вроде него. Она щелкает пальцами, резкий и быстрый щелчок, и дамы женского клуба Амории приходят в движение, начинают развешивать на окнах яркие ленты и расставлять на книжных полках вырезанные из картона улыбающиеся тыквы и страшные фигурки. Это занимает у них всего пару минут. И к тому времени, когда они заканчивают, вокруг пахнет яблоками и пряностями, а в одном углу даже стоит небольшой тюк сена с продуманно размещенными вокруг него тыквами.

На протяжении всего этого действа, Майк не произносит ни слова. Так проще.

Перед уходом миссис Ричардсон самым недвусмысленным образом инструктирует Майка, что он должен надеть рубашку и брюки, которые она заставила его купить в прошлом году для фестиваля, и которые он так ни разу и не надел. Ее голос настолько полон упрека, что он не может не чувствовать себя немного виноватым. Чувство вины немного смягчается, когда она открывает сумочку и достает пару красных подтяжек. И заявляет, что ему придется их надеть, если он не хочет ощутить на себе всю силу ее гнева. Он задумывается, что еще она хранит в своей сумочке, но решает, что лучше об этом не знать.

— Черные классические туфли, Майк, — говорит она. — И хорошенько натри их до блеска.

Они покидают магазин так же порывисто, как и вошли, в облаке духов и с идеально накрашенными ногтями.

Я в замешательстве. Я в замешательстве, потому что, если Вы ненастоящая, это значит, что Вас кто-то придумал. И если Вас кто-то придумал, как они могли сотворить кого-то вроде Вас? Или как я придумал кого-то вроде Вас? Вы намного больше, чем этот мир, и я не знаю, как такой человек, как Вы, может существовать.