— На что ты смотришь? — спрашивает она со слезами на глазах. — Неужели я недостаточно важна для тебя, чтоб…

Он ее игнорирует. Сердце бешено колотится, кровь стучит в ушах. Он думает о луне, что поражает взор так же, как огромная пицца. Хэппи пел об этом. Хэппи пел эту песню. Кажется, что он истекает кровью, потому что вспоминает о Хэппи и Оскаре (Уолтере), и здесь светло и солнечно, и у него в мыслях одно слово. Одно слово, когда скворец взмахивает крыльями и улетает с балкона.

Он думает: «Шон».

Он не знает никакого Шона.

Он любит Шона.

Поток света, льющийся из окна, темнеет, будто облака закрыли солнце.

Но это не облака.

Он знает.

Она кричит, чтобы он обратил на нее внимание, кричит, чтобы он просто на нее посмотрел. Но он делает шаг, еще один, и еще, к раздвижной двери балкона, по мере того, как в комнате растут фигуры. И если он прислушается, если он действительно прислушается, то сможет услышать хлопанье тысяч крыльев, порыв рассекаемого воздуха, непрерывное движение скворцов.

Шон.

Все, чего он когда-либо хотел.

Открывает раздвижную дверь на балкон.

Небо за окном черное от птиц.

Они образуют его имя, перемещаясь стаей в мурмурации.

Он смеется, когда трескается окно, когда трескается пол, когда трескается его разум.

Он…

***

Он звонит в дверь, слышит: «Минутку», и улыбается сам себе. Внутренности скручивает, но теперь уже в хорошем смысле.

Снова практикуется, напоминая себе, что нужно открыть дверь, сказать: «Привет, ты сегодня хорошо выглядишь». И, возможно, какая-то маленькая часть него думает: «Не взваливай все на меня, ты тоже в этом виноват». Но он понятия не имеет, откуда взялась эта мысль. Он качает головой, думая, что десятиминутная прогулка от книжного магазина до дома Шона прошла довольно спокойно, и он должен был немного расслабиться. Но он взволнован, нервничает и просто хочет, чтобы все прошло хорошо. В нем говорит романтик (скрытый, конечно, потому что, если он не хочет показывать кому-либо эту сторону себя, и он с иронией фыркает, глядя на цветок в руке), который хочет, чтобы все прошло хорошо, и никогда не заканчивалось. Он хочет, чтобы это чувство и бабочки в животе от предвкушения будущего никогда не заканчивались.

Дверь открывается, и за ней стоит Шон. С улыбкой-только-для-Майка. И, возможно, сегодня она чуть шире, чем обычно. Улыбка слегка замирает, когда он видит Майка, а затем Шон с трудом произносит:

— Миссис Ричардсон?

Майк нещадно краснеет, делая мысленную пометку отругать женщину при следующей встрече.

— Миссис Ричардсон, — отвечает он слегка сдавленным голосом. Все уже идет не так, как он планировал. — Привет, — говорит он. — Ты выглядишь… , — и он не может сказать хорошо, как собирался, потому что «хорошо» слишком слабое слово. На Шоне шорты-бермуды пастельно-розового цвета и рубашка в белую и светло-голубую клетку. Спереди она застегнута на пуговицы и плотно обтягивает его поджарую мускулистую грудь. На нем нет носков, а ноги бледные и волосатые, и в мозгу Майка происходит небольшое короткое замыкание. Тогда он осознает, насколько красивым считает Шона, и что наконец-то, наконец-то, наконец-то, они продвигаются вперед в этих… этих отношениях, отношениях, которых Майк хочет больше всего на свете.

Он говорит:

— Ты отлично выглядишь, — и надеется, что этого достаточно.

— Спасибо, здоровяк, — подмигивает ему Шон. — Знаешь, кажется, я впервые вижу твои колени.

Майк издает звук, который предпочел бы забыть, но Шон смеется, протягивает руку, пальцы касаются только что подстриженной бороды, и Майк думает: «Да, все хорошо. Все будет хорошо».