Передача, кажется, она называется «Птицы Европы», не особо интересна. Ему нет дела до птиц. Но когда он поднимает глаза и видит то, что видит отец, что-то меняется.

— …до среднего размера воробьинообразных птиц семейства скворцовые, — с выражением рассказывает ведущий. — …ореол их обитания – Старый Свет; скворцов можно встретить в Европе, Северной Америке, Азии, Африке и Австралии. Чрезвычайно социальные животные, скворцы обладают сложной вокализацией, часто подражая звукам, которые можно встретить в окружении, например, человеческую речь или гудки автомобильных клаксонов.

— Но, пожалуй, самая удивительная черта скворца – это так называемая «мурмурация». Стая, состоящая из тысяч птиц, включая другие виды скворцов. Это великолепное зрелище – поистине одно из величайших чудес в царстве животных.

Птицы движутся огромным облаком, казалось бы, произвольно меняя направление, но все же как единое целое. Похоже на дым, но как если бы дым был живым и обладал рациональным мышлением. Тихий гул от движущегося облака птиц прокатывается по его коже, и он думает: «Это. Это что-то. Что-то очень ценное».

Он не смотрит на телевизор, когда об этом думает.

Нет, он смотрит на отца. И выражение удивления на его лице.

— Ты только посмотри на это, — тихим голосом повторяет отец. — Никогда не видел ничего подобного, приятель. Это… славно. Просто славно. Эй. Шотландия, да? Эти птицы обитают в Шотландии. Мы могли бы поехать туда как-нибудь, как думаешь? Я, ты, и твоя мама. Может, сходим посмотреть на этих птиц. Этих скворцов. На мурмурации.

— Ладно, — отвечает он. — Хорошо, пап.

И он сидит рядом с отцом и думает: «Может, теперь все будет по-другому».

***

Он лежит с закрытыми глазами. Перед тем, как их открыть, в голове проносятся мысли:

У меня болит голова.

Что случилось?

Кто я?

На последней мысли он запинается.

Потому что он не должен думать:

Кто я?

Он должен думать:

Я…

Он останавливается.

Пробует снова.

Я…

И снова.

Я…

И вдруг у него получается закончить мысль. На самом деле, это не требует особых усилий.

Я Грег Хьюз.

Он открывает глаза.

Морщится от яркого солнца на фоне идеально голубого неба.

Он снаружи… где-то. Лежит на спине.

Болит голова. Притупившаяся боль, будто она уже проходит. Язык во рту кажется распухшим. Он прокашливается.

Кажется, что он никогда раньше не видел такого синего неба.

Боже мой!

Он на двухполосной дороге. По обеим сторонам высятся деревья, их листья колышет слабый ветерок.

Сама дорога выглядит свежеуложенной, асфальт блестящий и черный, с яркими белыми и желтыми линиями. Ни с одной стороны нет машин. И тогда он вспоминает, что здесь нет и никогда не будет машин, и на мгновение ему кажется, что он снова потеряет сознание. Но воздух прохладный, и деревья начинают пускать отростки, словно близится весна.

Он встает.

Если не считать пульсации в голове, ничего не болит. Конечности целы. Ноги в полном порядке. На нем темные джинсы. Белая футболка. Серые кроссовки с белыми носами. Он сам и его одежда чистые. Его предплечья широкие, бледная кожа покрыта тонким слоем рыжевато-золотистых волосков.

Он смеется, слегка истерично. Его охватывает ошеломляющее облегчение, и он знает, что должен остановиться. Знает, что должен остановиться, пока может, что сейчас не время для этого. Но не может, просто не может, потому что самостоятельно стоит на своих двоих. Бедра крепкие и сильные, а руки мускулистые. Он чувствует себя живым. Чувствует жизненную силу. Чувствует себя как раньше… до всего произошедшего. Он больше не слаб. Его конечности не похожи на хрупкие палочки. Он может дышать полной грудью без боли в легких. И когда он протягивает руку и касается лица, то чувствует густую бороду и пышную шевелюру волос.

И нет никаких шрамов.

Никаких шрамов.

— Хорошо, — произносит он и так удивляется собственному голосу, что делает шаг назад. Голос звучит низким и сильным. Не таким слабым, как раньше. Когда он срывался на каждом третьем слове, потому что его голосовые связки все еще были не разработаны.

С легкой улыбкой он повторяет:

— Хорошо.

На небе ни облачка. Это странно, потому что он не знает, видел ли когда-нибудь безоблачное небо. Кажется почти искусственным, но он предполагает, оно такое и есть. На самом деле все просто.

— Все просто, — произносит он вслух и удивляется звуку. У него раскатистый голос.

Сердцебиение замедляется. Дыхание выравнивается.

Все хорошо. С ним все в порядке.

Он смотрит на дорогу в одну сторону. Ему кажется, что это восток, потому что солнце светит с той стороны, и, по ощущениям сейчас утро, похоже на утро. Дорога тянется насколько хватает глаз, и нет больше ничего, кроме деревьев, асфальта и криков птиц.

Он смотрит на запад, и там все то же самое, только что-то не так, потому что кто-то внутри ему говорит: «Да-да-да, нужно идти на запад. Беги, дави на газ. Вали отсюда».

— Иди на Запад, молодой человек, — говорит он, — иди на Запад и расти вместе со своей страной.

Он не знает, что это значит.

Не знает, почему произносит эту фразу.

Он снова смотрит на восток и гадает, как далеко сможет зайти, прежде чем все это закончится.

Солнце светит очень ярко. Он поднимает правую руку, чтобы прикрыть глаза, и…

Останавливается.

Что-то на запястье.

Он смеется.

Черными чернилами написано: 2241520582.

20.05.1982. День, когда он родился.

22.04.2015. День, когда он умер.

Пока он смотрит, цифры начинают исчезать.

— Дневной свет пропадает, — произносит он, опуская руку.

От востока у него болит голова, но это потому, что на востоке конец света.

Он идет на запад.

Делая первый шаг, начинает насвистывать песенку о хижине любви.

***

Проходит двадцать минут, но ничего не меняется.

Но он поражен тем, что каким-то образом немощный старик, прикованный к инвалидному креслу, смог создать нечто подобное. Чтобы оно было почти реальным. Он чувствует запах душистой весенней травы, ощущает дуновение ветерка на лице, который взлохмачивает волосы, и он это чувствует. Это странно, правда, удивительно странно. И, если честно, оно вызывает у него непонятное чувство беспокойства. Потому что он знает, что все это лишь симуляция. Что это строки кода в суперкомпьютере, и что он заморожен внутри аппарата, накачивающего его лекарствами, чтобы мозг оставался задурманенным.

— Что ты знаешь о шизофрении? — спрашивает он вслух.

Бред.

Галлюцинации.

Разве не это здесь происходит?

Дорога не изгибается. Без уклона. Она ровная и прямая, и он просто прогуливается. Приятно идти не хромая.

Я прожил уже столько лет. И собираюсь прожить еще очень долго.

Он счастлив.

Верно?

Верно. Он принял правильное решение. Может, у него галлюцинации, а может, его мозг медленно умирает, но он принял правильное решение.

Только Майка жаль. Очень жаль.

И это правда. По большей части.

Две вещи происходят одновременно:

Голос шепчет:

— Лжец.

И

из-за деревьев на дорогу выходит лошадь.

Лошадь его пугает.

Но голос пугает больше.

Он резко оборачивается.

Никого. Не считая лошади, он один в это весеннее утро.

Просто послышалось. Нужно успокоиться.

Копыта лошади стучат по проезжей части. Она глубокого каштаново-коричневого цвета, с белым пятном на лбу в форме звезды. Лошадь машет хвостом из стороны в сторону и периодически моргает правым глазом из-за мухи, которая жужжит вокруг.

Он говорит:

— Привет, — потому что не знает, что еще сказать. Он знает, доктор Хестер ему сказал, что на этом все закончится. Что после этого пути назад не будет. Он прикоснется к лошади (и это один из тех вопросов, которые никогда не приходили в голову, и который он никогда не задаст: «Почему лошадь?»), и он попадет в Аморию и осядет там.

Лошадь негромко пофыркивает.

Он колеблется. Сам не знает, почему.

— Приступай, — говорит он себе. — Просто прикоснись. Прикоснись, и все будет так, как должно быть.

Он делает шаг к лошади.

Лошадь переступает ногами.

В ушах слышен стук колотящего сердца.

Он думает о Шоне, и о Майке, и о том, как он этого заслуживает. Майк забрал у него все. Конечно, он сделал это не нарочно (он даже не был настоящим). Но теперь это его. Амория его.

Он тянется к лошади.

— Не надо.

Рука замирает прямо перед тем, как ее коснуться. Он чувствует исходящее от животного тепло.

— Не делай этого, — снова раздается голос позади.

Он закрывает глаза и тяжело вздыхает.

Следовало догадаться.

Он сжимает руку в кулак. Роняет ее.

Поворачивается.

И открывает глаза.

Перед ним стоит мужчина. На дороге. Его точная копия.

— Майк, — произносит Грег. — Какой сюрприз. Я думал, ты исчез.

— Прятался, — отвечает Майк. — И ждал.

Между ними противоречивая атмосфера. Словно их притягивает друг к другу и растягивает в разные стороны одновременно. Он видит себя глазами Майка и знает, что Майк чувствует то же самое. Они существуют оба, но в двух отдельных пространствах. Парадокс. Такого быть не должно.

— Ждал чего? — спрашивает Грег.

— Этого момента.

— Неужели? Этого момента.

— Ага.

— Ага, — повторяет Грег, и это звучит грубо, но он в ярости. Он так близок к тому, чтобы получить что-то только свое, жизнь, которая будет принадлежать ему, а тут этот… этот незваный гость. Фальшивое лицо. Боже, как же горячит кровь ярость, что его переполняет. — Ты ненастоящий.

Майк делает глубокий вдох и медленно выдыхает.

— Возможно, там нет. Но здесь? В Амории? Я настоящий. Я более настоящий, чем ты когда-либо будешь. И я хочу домой.

Грег качает головой.

— Ты разве не слышал? Они тебя не помнят. Они тебя не знают. Хэппи, Кельвин, Уолтер и Дональд. Миссис Ричардсон. Они не знают, кто ты такой. А Шон? О, Майк. Может, Шон и любил тебя, если любовь вообще может здесь существовать. Но он тебя не узнает. Его больше нет. Все, что у тебя было, исчезло.

Он знает, что его слова задевают Майка. Это видно по напряженным плечам и как вздымается его грудь. Как покраснело лицо.