Майк трясет головой, пытаясь прояснить мысли, и сосредоточиться на том, почему он вообще оказался в закусочной посреди ночи. Запястье чешется, но он не обращает внимания. Через окно проникает достаточно света от уличных фонарей, чтобы он мог четко разглядеть фотографию.

Может, не следует этого делать?

Но все равно снимает фотографию со стены.

Он уже здесь. Надо покончить с этим.

Рамка та же, что и всегда, из-за этого в сознании создается странная двойственность, потому что Майк знает, что рамка сломалась, но при этом знает, что не ломалась.

Сзади есть четыре маленьких зажима, по одному на каждую сторону рамки. Он разжимает их и вытаскивает картонную подложку. Если он прав, то на него должны смотреть прекрасные темные глаза африканской королевы Надин, спрятанной на загнутом уголке фотографии.

И он прав. Знает, что прав.

Потому что если он прав, то и все остальное как-то впишется. Остальное будет…

Он смотрит на рамку в руках.

Фото не загнуто.

Чернокожая женщина на него не смотрит.

Майк произносит:

— Нет.

Нет-нет-нет.

Это какая-то уловка. Просто уловка. Она там, просто здесь темно, и поэтому ее не видно, но она там.

Он вытаскивает фотографию. На ней Хэппи. Кельвин и Дональд. И Шон, как всегда, Шон.

Но рядом с ним никого.

Шон на самом краю снимка.

Их всего четверо.

— Она порвана, — говорит он. — Порвана.

Она не порвана. Края фотографии одинаковы со всех сторон, гладкие и окаймлены белым. Белая полоса одинаковой толщины со всех сторон, значит, фото не порезали. И между белой полоской и изгибом руки Шона на фотографии есть пространство в пару сантиметров, которое в реальной жизни, вероятно, составляет сантиметров тридцать.

Но она стояла ближе. Майк знает. Она была рядом с Шоном.

Но сейчас ее там нет.

А может ее и не было никогда?

Он прерывисто выдыхает.

Нет.

Потому что он не псих. Нет.

Фото падает из рук.

Он оглядывается на оставшиеся фотографии.

Должно быть, их около двух сотен. Или трех. Все разных размеров.

Она должна быть на одной из них. Должна быть.

— Где-то, — бормочет он. — Точно, фигуристая милашка.

Майк начинает с ближайших. Осторожно. Поначалу.

Но ни одна фотография из тех, что он достает, не дает ничего нового.

Со временем он становится все менее осторожным.

Разобравшись с половиной фотографий, он уже просто разбивает стекла и вырывает фото из рамок.

Майк учащенно дышит, и краем глаза замечает скворца, сидящего на фонарном столбе, но не обращает на него внимания. Не обращает внимания, потому что ее здесь нет, ее нет ни на одной из фотографий, как и его, того мужчины, который курил сигары и называл его «Майки». Он знает этого мужчину, знает в лицо. Но его нет на фотографиях, как и Надин. На некоторых Уолтер и Шон. Миссис Ричардсон. Женщины из книжного клуба. Кельвин, Дональд и Хэппи. Дэниэл Хоул и Джордж Кеттнер. Док. Все, кого он знает, кого видит каждый гребаный день. Люди, мимо которых он проходит на улице. Те, с кем он здоровается, когда приходит в закусочную. Посетители его магазина. Соседи. Друзья. Община. Он видит их на стенах, они все…

В жизни каждого человека наступает момент, когда вес груза жизненных проблем становится непосильным. Когда мир вокруг начинает трещать по швам. Майк Фрейзер знает это не понаслышке. Он знает, что ему повезло, и что последние три года с ним все было в порядке.

Но в этот момент он ломается.

Что ты знаешь о шизофрении?

Майк срывает фотографии со стен. Он не кричит, и, кроме скрежета срываемых рам, и звона бьющегося стекла, других звуков почти нет. Он не думает почти ни о чем, кроме: «Что со мной происходит, что со мной происходит, что со мной происходит?»

Чудо, что он не порезался о разлетевшееся осколки или обломки дерева. Он не плачет. В голове все застыло, поэтому он даже не может понять, что должен чувствовать. Возможно, это паническая атака, или что-то большее, он не уверен. Просто знает, что фотографии на стене лгут, и он больше не может на них смотреть. Не может смотреть на эти лица, не…

— Мистер Хьюз.

Это пронизывает его насквозь. Через охвативший его гнев. Бешеный стук сердца. Давящую боль, продолжающую пульсировать в висках. Желание разорвать на части все, что попадется под руку. Ярость, которую он чувствует, что разгорается глубоко внутри. Теперь он понимает, что чувствовал тот мужчина на балконе. Когда женщина напала на него с ножом. Он знает, что произошедшее было нереальным, но по ощущениям кажется, будто это случилось на самом деле, и он понимает этот гнев. Он даже представить себе не может, что ударит кого-то, тем более женщину, но может понять почему.

Майка тошнит от осознания того, что он это понимает. Что он может поставить себя на место того мужчины.

Боже мой. Как я…

— Мистер Хьюз.

Все встает на свои места.

Он стоит посреди закусочной. Повсюду разбитое стекло. На стенах все еще висит несколько фотографий, но они перекошены. Большинство валяются на полу. На столиках. Раскуроченные фотографии помяты или порваны. Стекло хрустит под подошвами кед. Он не может…

— Вы меня слышите, мистер Хьюз?

Яркая вспышка света. Закусочная светилась. Всеобъемлющее сияние ослепляет, и Майк поднимает руку, чтобы прикрыть глаза.

Свет гаснет. Когда вновь опускается темнота, остаются только короткие вспышки.

Все, что он слышит, – звук собственного прерывистого дыхания.

Он…

… на спине, он лежит на спине, и все вокруг выглядит, словно в фильтре. Звуки очень громкие, и он может различить движущиеся вокруг фигуры, и они искажены, ворчат и стонут, и вокруг пищат аппараты, и он Майк Фрейзер, это он, это он, но эти ворчание и стоны:

— Мистер Хьюз, вы меня понимаете? Вы уверены, что он…

Ему хочется смеяться. Почему-то ему хочется смеяться, потому что теперь он уверен, что сошел с ума. Или его похитили пришельцы. Его похитили, потому что Они пришли из далекого космоса, и, возможно, они правда находятся на острове. Может, в этом все дело. Они пришли из далекого космоса, и поместили их всех на остров. Остров, который называется Амория. И они никогда не смогут его покинуть. Если над ними проводят эксперименты, разве это не имеет гораздо больше смысла? Имеет. Потому что он не сумасшедший, не может быть сумасшедшим. Не после всего, через что он прошел. Когда наконец нашел что-то, что принадлежит только ему, чему он может полностью отдаться. Особенно после такого количества времени. Наконец-то они добрались туда, где должны быть. Они начали встречаться.

Шон, Шон, Шон…

(Что, если он ненастоящий?)

(Нет. Нет-нет-нет).

(Что, если они его заберут, как и африканскую королеву Надин?).

(Они не могут. Не могут).

(Она любила мужчину. Это было видно по выражению ее лица. Она любила мужчину, и он называл тебя Майки, это точно. Она была фигуристой милашкой, и он любил ее, и ты его знаешь. Ты его знаешь).

(Оскар. Его зовут Оскар, и он был моим другом).

— Мистер Хьюз, — кто-то произносит над ним искаженным голосом. И он хочет ответить им, хочет закричать: «Что вы хотите, что вы от меня хотите, почему вы это делаете, как вы могли так с нами поступить, мы люди, мы человеческие создания». Но не может. Он не может издать ни звука, кроме захлебывающегося, влажного бульканья, и что-то сжимает его горло. Паника нарастает, но он не двигается. Он не может пошевелиться, и он не знает, что они с ним сделали, как они это делают, но это все…

— Майк?

Он открывает глаза.

Шон. Перед ним стоит Шон. Шон, который выглядит уязвимым, сонным и растерянным. На нем клетчатые пижамные штаны и белая футболка. Он трет глаза и зевает.

— Что случилось?

Майк не знает. Он не знает, как посреди ночи оказался здесь, перед дверью Шона. В один момент он разносит закусочную, затем появляются пришельцы, и вот он здесь. С Шоном.

Майк не знает, что сказать. Он открывает рот и ошарашен, когда из него вырывается прерывистый звук. Хриплый и скрипучий. Он пытается проглотить комок в горле, но ничего не получается.

— Майк?

Теперь Шон звучит гораздо более бодрым. И обеспокоенным. Майку на плечо опускается рука, и это реально, реальнее, чем все, что произошло сегодня вечером. Поэтому он притягивает к себе Шона. Утыкается в его шею, прижимается и вдыхает знакомый запах. Он чувствует, как руки Шона обхватывают его, и поглаживают по спине. Майка трясет, и это не из-за того, что ему холодно, но не может перестать.

Он не хочет двигаться, а Шон его не отпускает, поэтому Майк ждет. Ждет, пока его сердце перестанет бешено колотиться, пока в голове прояснится. Сквозь туман в голове он слышит, как Шон шепчет ему на ухо: «Вот так, здоровяк. Все нормально. Я рядом. Ты здесь. Ты в безопасности. Я с тобой. Теперь ты со мной, здоровяк. Все хорошо». И этого достаточно, чтобы отвести его от края пропасти, чтобы остановить сотрясающую его дрожь. Его лицо мокрое от слез, и Майк знает, что ему должно быть стыдно (и, вероятно, будет стыдно, когда все закончится), но пока этого достаточно.

***

В конце концов, он успокаивается, и Шон берет его за руку и затаскивает в дом. Темно, но Шон ловко проводит Майка через гостиную и дальше по коридору в спальню. Шон закрывает за ними дверь, и Майк сквозь туман в голове задумывается, от кого она должна их защищать.

Он стоит рядом с кроватью, чувствуя себя бесполезным. Беспомощным. Не знает, что делать. Что сказать. Как все объяснить. Как он здесь оказался. Где был. Все, что видел. Слышал. Он не хочет, чтобы Шон смотрел на него как на психа. Или, что еще хуже, ему не поверит. Он не может произнести ни слова, они все застревают в горле.

— Моя одежда тебе не подойдет. Ты в два раза больше меня. Но в этих джинсах явно будет неудобно, так что я тебе помогу. Ты не против, здоровяк?

Замерев на мгновение, Майк кивает.

— Ладно. Не подумай, я не пытаюсь к тебе приставать. — Он опускается на колени перед Майком, словно преклонился. Потом расшнуровывает кеды, и это простое действие дорогого стоит. Сначала один, следом второй. Шон похлопывает Майка по левой ноге, и Майк поднимает ее, наблюдая, как тот снимает кед, прежде чем сделать то же самое с другой ногой. Он отставляет обувь в сторону, рядом с кроватью. Встает, колени хрустят. — Теперь снимем джинсы, идет?