Он размышляет об острове и тюрьме современного общества, когда оставляет записку на двери «Книжного червя» ("Буду после обеда. Спасибо! Майк"). Книга ему понравилась больше, чем он думал. Но он не уверен, что книжный клуб сумел добраться до сути. По его мнению, Голдинг пытался сказать, что мальчики променяли одну тюрьму на другую, в одной из которых царит жесткость, а в другой анархизм.

Он смеется над собой за такую замысловатую трактовку. Майк умен, он это знает. Но при этом не любит сильно задумываться. Ему нравятся книги и он знает, что иногда то, что написал автор, значит не более, чем то, что в них написано. Насколько ему известно, Голдинг хотел написать о кучке маленьких засранцев, которые заблудились и пытались убить друг друга. И все. Ничего больше. Никакого скрытого смысла. Тут нечего разбирать.

И это на самом деле забавно. Потому что Майк правда хотел пойти домой и попытаться поспать. У него действительно был план подремать несколько часов и вернуться в магазин к часу дня.

Но он думает, ясно? Сейчас он думает о тюрьмах и о горах, о том, как он хочет пойти в эти горы, это точно. Они засели у него в голове, как навязчивая мелодия, от которой он никак не может избавиться. Он думает о смартфоне и слинге, и о звуках разбивающегося стекла, о том, как кто-то упал ему на грудь (правда, он не знает, кто; в конце концов, это был всего лишь сон, а в большинстве своем, сны расплывчаты). В голове сплошные цифры. Даты, такие как 22, 4 и 15. 20, 5 и 82.

22 апреля 1915.

20 мая 1882.

Он не знает, что это за даты. Он тогда еще даже не родился. Его тогда и в планах не было.

(И у него мелькает затаенная едва оформившаяся мысль: «Если не тогда, то когда же я родился?» Мысль такая слабая, что теряется в мурмурации).

Должно быть, это и есть объяснение (единственно возможное объяснение) того, почему ноги не несут его домой. Почему он сейчас не открывает входную дверь, а Мартин не мяукает, требуя: «Накорми меня, человек, последний раз я ел двадцать минут назад и боюсь, что могу умереть с голоду». Похоже, именно поэтому он стоит в конце Главной улицы, которая протянулась так далеко, насколько хватает глаз. Позади магазины, закусочная, всяческие предприятия, дома и люди, которых он знает; все сто двадцать пять человек.

Перед ним дорога, ведущая из Амории в сторону гор.

Тут его осеняет.

Дорога ведет из Амории.

Он не знает, почему раньше об этом не задумывался.

(«Задумывался», — шепчет тоненький голосок. «Ты уже думал об этом раньше, как ты не помнишь? Какого черта ты этого не помнишь? Ты думал об этом. Ты уже пытался…»).

Он покачивается, словно пьяный, когда его накрывает чувство дежа вю. Кожу покалывает, и он слышит, как женщина говорит:

— Будто мурашки по телу, дружок.

Дружок. Он знает это прозвище.

Так ведь?

Майк Фрейзер делает шаг из Амории.

Это оказывается проще, чем он думал.

Это не Код Оранжевый.

Хотя, это мысль как очередная навязчивая мелодия. Про хижину любви. И горы.

Что, если кто-то нарушит это равновесие?

С чего бы кому-то это делать?

Просто чтобы посмотреть, что произойдет.

Я не знаю никого в Амории, кто сделал бы что-то подобное.

Майк знает. Знает кое-кого.

Мне правда надо поспать.

Вместо этого он делает еще один шаг. И еще. Потом еще один, пока наконец не идет. И при этом ему дышится легко, и он хорошо себя чувствует. Впереди раскинулись горы, идеальные горы с заснеженными вершинами. И он думает: «Я мог бы отправиться в эти горы прямо сейчас, если бы захотел, это точно».

Он хотел бы, чтобы сейчас рядом с ним была Надин, африканская королева.

Майк хмурится.

Нет, тут что-то не так. Он не знает никакую Надин, тем более, королеву.

Он хотел бы, чтобы сейчас рядом находился Шон. Может, они с Шоном могли бы вместе прийти сюда вечером. Это было бы что-то особенное, правда? Они вдвоем отправились бы на прогулку за пределы Амории.

Он оглядывается назад. Город становится все меньше. Он не знает, как ему удалось пройти такое расстояние за столь короткое время.

Горы того же размера, что и раньше, и он задумывается, как далеко они отсюда. Как называются. Что находится по ту сторону. И кто на другой стороне.

Дышать становится немного тяжелее. Будто он поднимается в горку, но дорога ровная. Он не взбирается ни на какую возвышенность. Здесь воздух тяжелее, и он немного потеет. Пот стекает по шее к вороту рубашки, и он думает, что должен повернуть назад. Вернуться тем же путем, которым пришел. Забыть обо всем. Записаться на прием к Доку. Пройти осмотр. Выписаться. Получить диагноз, пройти курс лечения и жить долго и счастливо в городе, где все знают, кто он такой, и он знает всех. И жить с Шоном. Да. Он хотел бы жить с Шоном долго и счастливо.

Он лишь прогуливается по этой дороге, правда ведь? Солнце светит ярко, в бескрайнем синем небе проплывают пушистые белые облака, и ему, будто, ни до чего нет дела. Словно он прогуливается без причины и смысла, просто потому, что может.

Он не может вдохнуть так глубоко, как несколько мгновений назад, словно воздух сгустился. Это его беспокоит, но не настолько, чтобы остановиться. Потому что теперь, когда он здесь, он настроен решительно. Он полон решимости пройти как можно дальше, просто чтобы доказать, что он может.

Впереди слева виднеется роща деревьев, и он выбирает ее в качестве следующей цели: дойди, пройди мимо, выбери другую точку, дойди, пройди мимо.

И это, правда, забавно. То, что происходит дальше. Он смотрит на рощу деревьев и направляется к ней. Он потеет и судорожно вздыхает, и может поклясться, что слышит стук лошадиных копыт.

В Амории нет лошадей… Почему в Амории нет лошадей?… Здесь нет детей, или машин, или…

А потом это происходит.

Секунду он смотрит на ту рощу, добраться до этих гор, это уж точно, а потом моргает, моргает, и перед ним Амория. Он шел на восток, оставляя Аморию позади.

А теперь Амория перед ним.

На западе.

Словно он только что сделал большой круг.

— Невозможно, — говорит он и даже не замечает, какой напряженный у него голос. — Нев…

Возможно. Амория прямо перед ним. Горы на другой стороне.

Он оглядывается.

Там холм. Простирается вверх и вдаль.

— Так, Майк. Хорошо. Просто подумай.

Есть три логичных объяснения.

Первое: он спит.

Второе: он болен, и гораздо сильнее, чем предполагал.

Третье: он напился и теперь шатается по Амории.

Может, есть и еще одно.

Четвертое: инопланетяне.

Ладно, последнее, возможно, не самое разумное. Это не кино. А настоящая жизнь. Амория не остров. Он об этом знает. Они не заперты в ловушку, и в Амории есть равновесие. Они работают. Они не погрузятся в хаос. Каждому отведена своя роль. Он слишком себя накручивает. Вот и все.

Бритва Оккама.

Я просто хотел добраться до этих гор, это точно.

Раз уж это не инопланетяне, остается один из трех вариантов.

Он не пьян. Он бы знал, если бы был пьян. Майк раньше напивался, не в стельку, но достаточно, чтобы знать, каким при этом все становится текучим, медленным и приятным. Такое бывало в вечера игры в покер, когда он выпивал слишком много пива. Или в тот вечер, когда они с Шоном сидели на террасе и, смеясь, пили белое вино. В самом начале, когда он не был уверен в Шоне, не был уверен в том, что происходит между ними. Вино придало ему храбрости, и когда бутылка опустела, он сказал что-то, что рассмешило Шона, и подумал про себя: «Как же приятно звучит его смех».

Он не спит.

Ну.

Майк почти уверен, что не спит.

Он не может припомнить, чтобы когда-нибудь раньше видел такой яркий сон.

(Надо признать, ему вообще не часто снятся сны, но в последнее время все сны, которые он видит, покрыты странной дымкой, словно на них наложен фильтр. И да, его беспокоят именно подробности, маленькие детали, из-за которых, кажется, становится все сложнее просыпаться).

(Сны наполнены звуками бьющегося стекла, и мужчинами, стоящими у изголовья кровати, и голосами в доме, говорящими что-то вроде «код оранжевый», и «похоже, что ты даже не пытаешься, Джулиэнн. Господи боже, разве ты не видишь, что здесь происходит?». Хотя он не может вспомнить, когда они ему снились).

Так что, должно быть, он болен.

Вот почему это называется «бритва» Оккама. Потому что она режет правду-матку.

Тоненький голосок в голове спрашивает:

— Правда? Вот, что ты понял? Поднимись на холм позади тебя и посмотри. Черт бы тебя побрал, Майк. Черт бы тебя побрал, Грег, просто поднимись на холм и посмотри…

В этот момент он четко понимает, что болен.

Потому что не знает никого по имени Грег.

И какая-то часть него хочет послушаться. Прислушаться к голосу и забраться на холм.

Однако, он этого не делает.

Нет, он делает единственно возможную вещь.

Возвращается в Аморию.

В конце концов, это его дом.