Глава восьмая

Никуленко почернел от бессонницы и усталости, но с буровой не уходил. Алексей несколько раз отправлял его спать, но Грицко отказывался, неразборчиво бормоча:

— Провинился я… Мне уходить нельзя…

Алексей пожимал плечами, с удивлением смотрел на Никуленко, на его непроницаемое, маловыразительное лицо. Неужели не понимает, что будь на его месте и Климов и Альмухаметов, то случилось бы то же самое?..

Приемные шланги насосов переключили в отстойник с густым глинистым раствором. Начали закачку его в скважину. Время шло, а раствор в желобах не появлялся…

Алексей сидел на штабеле труб и курил папиросу за папиросой. Думал: «Легко отдавать приказы Гурьеву — чиркнул, подписался и — конец. А что приказ значит для меня? Дави без передыху на людей, кровь из носу, а отрапортуй, что осложнение ликвидировано… Эх, как мало мы еще ценим рабочих!..»

…«Знает ли об этом приказе Вачнадзе? Почему молчит? Молчание — знак одобрения? Или наоборот?.. Интересная ситуация получается: главный инженер отдает сногсшибательные приказы, директор молчит, а Кедрин… Что Кедрин? Эх, Галюшка, Галюшка, как не хватает мне сейчас тебя…»

Раствор не показывался. Алексей поднялся с труб, на которых сидел, и направился в насосную. Остановился у отстойника. Вздрагивали, словно живые, рубчатые, похожие на гофрированные трубки от противогазов, шланги насосов — уровень раствора в яме заметно понижался. «Не хватит раствора, нужно готовить еще…» Он вышел из насосной и направился к рабочим, сгрудившимся у скважины.

— Ну, что, мастер? — встретил его вопросом Климов.

— Плохо. Нужно готовить раствор, — не глядя на мрачные лица рабочих, ответил Алексей. — Давайте попробуем еще одно средство — бросайте в скважину все что можно, только не железо… Может, заткнем…

И в скважину полетели мешки из-под цемента, скрученные в тугие комки, куски дерева, глыбы смерзшейся глины. Потом начали снова закачивать глинистый раствор. Циркуляция не восстанавливалась.

— Что ж, — наконец сказал Алексей, — будем готовить раствор. Не поможет, начнем заливать цементом…

— Та-ак… Хорошенькое дело, — хлопнув тяжелыми рукавицами и засунув их под мышку, сказал Климов. — Теперь затрещат наши хребтюги…

— Вай-вай-вай, как нехорошо… Тце-тце-тце, — поцокал языком Альмухаметов.

— Это еще ничего, — сказал Колька Перепелкин. — Раствор мы сделаем и заливку цементом тоже, да вот нагоним ли упущенное?

— Ничего, нагоним! Сейчас главное — глотку ей замазать, прорве. Ишь глотает и не подавится… — ответил Перепелкину Саша Смирнов.

— Так что давайте все на глиномешалку, — закончил разговор Алексей. — Чем быстрее, тем лучше… За дело!

Нет, пожалуй, работы однообразней и утомительней, чем заготовка глинистого раствора. Сначала это кажется простым и легким делом — загрузил глиной деревянные носилки, взял их с напарником за ручки, поднялся по дощатому настилу к люку глиномешалки. Но это только сначала. Десятки носилок глины с жадным урчанием пожирает глиномешалка своими стальными зубами-лопастями и требует еще, еще… И лишь постепенно начинаешь чувствовать, как немеют руки, и из них вырываются носилки, в плечах и спине появляется ломота, а в ногах — неприятная дрожь. И какой бы морозище не трещал в это время на улице, по лицу катится крупный горячий пот. Он горошинами застывает на бровях и ресницах, ледяной коркой покрывает щеки. Хочется насухо вытереть лицо, стряхнуть навалившуюся на плечи усталость, но некогда сделать это — глиномешалка урчит, требует новой пищи, и нужно без задержки дать ее. Но вот глиномешалка заправлена, раствор готов. Через нижний люк мешалки его спускают в желоб, по которому он стекает в яму, и все начинается сначала.

Все работали молча, с ожесточением. Глина, насыпанная осенью в кучи, смерзлась, и ее приходилось долбить ломами, а крупные куски крошить на мелкие.

Климов злился и отчаянно ругался. Яростно всаживая тяжелый лом в зеленоватую глыбу, рычал:

— Чтоб тобой черти подавились, так-перетак! Ну, до чего ж проклятая вещь — рубаешь, рубаешь, все руки отмотал, а ей хоть бы что…

Алексей, насыпая глину на носилки, добродушно подсмеивался:

— А ты охолони сердечко, Иван Иванович, охолони… Это ж неодушевленный предмет… глина…

Климов не отвечал, словно не слышал, и ругался снова:

— Вот зараза, елки-палки! И почему наши инженеры не придумают, как механизировать эту идиотскую о-пе-ра-ци-ю? Будь она четырежды распроклята! Ну, сварганили бы чего-нибудь… вроде экскаватора — загреб ковшом и в мешалку…

— А я сидел бы, да поплевывал бы, — в тон Климову ехидно закончил Колька Перепелкин и озорно засмеялся, показывая белые литые зубы.

— Хи-хи-хи-хи, — передразнил его Климов. — Чего хихикаешь? Тебе что, жилы нравится рвать, да?

— Да нет, нет, — заливаясь еще громче, замахал руками Перепелкин. — Нет, дядя Ваня, я только подумал… сюда бы нужно… шагающий приспособить… экскаватор-то…

Бросив лом, Климов погнался за Перепелкиным.

Перепелкин бегал вокруг кучи глины и кричал, возбужденно и озорно блестя глазами:

— Дядя Ваня! Дядя Ваня, остановись на минутку, дай договорить!

— Ну? — остановился Климов.

— Он тебя вместе с глиной и мешалкой подцепил бы, да на солнышко сушиться… по желобку-то, поди, пот течет… А стрела у шагающего шестьдесят метров… Ой, не могу! — Перепелкин снова засмеялся и сел на глиняную кучу. Здесь и настиг его Климов.

— Ага, попался, сорванец, — торжествующе зарычал дюжий бурильщик и повалил Перепелкина. Ребята, наблюдавшие за этой сценой, побросали ломы, лопаты, носилки и навалились на Климова и Перепелкина.

— Куча мала! Куча мала! — кричали они. Образовался клубок извивающихся человеческих тел. В воздухе звучали громкие веселые голоса, слышалось шумное дыхание и сопенье, треск лопавшихся по швам брезентовок, а откуда-то из-под человеческих тел доносился отчаянный крик Кольки Перепелкина:

— Отпустите! Раздавите!.. Алексей Константинович, бейте их ломом по башкам! Бейте, не бойтесь — выдержат!.. Карау-у-ул!

Алексей стоял в стороне, опираясь на черенок лопаты, смотрел на возню разозоровавшихся ребят и смеялся…

К вечеру в скважину закачали еще двадцать пять кубометров густого глинистого раствора. Скважина стояла ночь, поглощение почти прекратилось. На следующий день оно было незначительным, и бурение возобновилось. У лебедки стоял Альмухаметов. Он внимательно следил за выходом раствора и весь трепетал от нетерпения, ожидая, когда кончатся известняки. В середине смены циркуляция улучшилась, но конца известнякам не предвиделось. Альмухаметов заменил отработанное долото новым, сделал наращивание инструмента. Проходка пошла быстрее. Ожидали, что к смене вахт все-таки успеют проскочить зону поглощений. И вдруг Саша Смирнов, ни на минуту не отходивший от желобов, замахал руками:

— Стой! Циркуляции нет!..

Поглощение возобновилось, и снова уставшие до предела люди начали борьбу с непокорными земными недрами.

В синих сумерках все возвращались в барак. Под ногами крепко потрескивал снег. Ныли натруженные мускулы, хотелось поскорее вымыться в горячей воде и, расправив уставшее тело, завалиться спать.

Шли по тропинке гуськом, наступая на пятки идущих впереди. Беззлобно переругивались.

— А з-здорово п-поработали мы нынче, — проговорил Петр Андреянов.

Никто не откликнулся. Все понимали и без слов, что поработали действительно здорово. В скважину закачали еще двадцать кубометров глинистого раствора, но циркуляцию восстановить не удалось. Долго совещались, прежде чем решили закачивать раствор цемента. Цемента было мало, и его берегли для заливки обсадной колонны. Мастер ходил вокруг сложенных в штабель мешков с цементом, что-то примерял, прищурив левый глаз, что-то подсчитывал, шевеля обветренными губами. И все-таки разрешил:

— Ладно, начинайте! — сказал он и так саданул кулачищем по тугому мешку, что прорвал его, и кулак погрузился в цемент. — А для колонны со дна моря достану…

И здесь оказалось, что кончилась вода. Ее в эти дни хватало, и расходовали без опаски. Четыре трактора подвозили воду регулярно. Сегодня они сделали два рейса и в полдень отправились в третий. За главного был Пашка Клещов. Перед отправкой в очередной рейс он о чем-то шептался с Грицко Никуленко, и физиономия его так и расплывалась в широченной улыбке. Трактористы уехали, и вот их нет до сих пор. Саша Смирнов даже на вышку лазил смотреть, не возвращаются ли, но степь была пустынна и молчалива. Прождали до сумерек.

Наконец мастер хмуро сказал:

— Нечего носы морозить, пошли в тепло…

Что и говорить, поработали они сегодня здорово, но на душе неспокойно, холодно. Что случилось с трактористами?

Размышления прервал все тот же Петр Андреянов.

— Братцы, а ведь с-скоро н-новый г-год! — вдруг выкрикнул он, словно открытие сделал. — У к-кого часы есть? П-п-посмотрите, с-сколько времени?

— Пять уже, — ответил кто-то, да толку-то в этом? Все равно отмечать не придется — гастронома здесь нет…

И заговорили все сразу. О наступлении нового года как-то забыли — некогда было думать об этом, а если и думали, то молчали — и вот людей охватило радостное возбуждение.

— Домой бы сейчас, баба разных плюшек-финтифлюшек напекла бы, пузырек, конечно, само собой… Холодец из поросячьих ножек…

— Эх и погулял бы я!..

— Люблю плясать, так люблю!.. Особливо «Барыню»… У-ух!..

— На елке игрушки, детишки радуются…

— Черт! Пропал праздник!..

— Это как сказать, — неожиданно откликнулся Никуленко на последний возглас. — А вдруг не пропал праздник?

Алексей круто повернулся к Никуленко.

— Ты на что намекаешь?

Грицко остановился тоже. Помолчав, ответил, мрачно поглядывая на Алексея.

— Я хочу сказать то, что сказал… У мастера должна быть горилка…