Глава 30 РОМЭН

Рейн обезумел. Нет, «обезумел» - мягко сказано.

Каким словом лучше описать его состояние, может, разбитый? Разрушенный? Сломленный?

Чертовски сломленный.

Как это не назови, это то, чем является Рейн, когда качает тело Ривера в своих объятиях, от отчаяния и страдания он издает самый жуткий вопль, который я когда-либо слышал от человека.

И это просто убивает меня.

Видеть его таким, знать, что я ни черта не могу сделать, чтобы облегчить его боль, взять бремя его горя и взвалить на свои плечи. Ведь это то, что ты делаешь, когда тебе кто-то дорог. Когда он значит для тебя весь мир, и ты готов ради него на все.

Как для меня.

Потому что я чертовски люблю Рейна.

А он любит Ривера.

Ривера, который только что доказал то же самое, что и я, прыгнув под пули ради человека, которого мы оба любим. Ривер, который сейчас истекает кровью на бетонном полу, на Рейна, просто... блядь.

Везде. Кровь повсюду.

Я не чужд крови. За свою жизнь я пролил ее немало, но не до такой степени. Никогда никого не убивал.

Разве что только что, блядь, убил.

Свернул ему шею голыми руками, но сейчас у меня нет времени обдумывать последствия убийства Теда Андерса.

Сейчас у меня есть более важные дела. Нужно сделать еще один шаг.

А именно, помочь Риверу. Человеку, которого любовь всей моей жизни любит больше всего на свете.

Потому что Рейн должен любить его. Потому что эти три слова ты не кричишь просто так, когда кто-то умирает у тебя на руках, а ты беспомощно наблюдаешь. Потому что я слышу, как он просит, умоляет и уговаривает Бога спасти Ривера и забрать его вместо него.

Потому что это то, что Рейн был готов сделать всего несколько минут назад для Ривера. Умереть, чтобы спасти его.

Но вместо этого Ривер получил пули. Чтобы спасти Рейна.

Я бы и сам так поступил, если бы стоял достаточно близко.

Черт, я уже шел в их сторону, когда Тед перевел прицел на Рейна, но я просто не успел. Я не мог успеть. Я успел лишь добраться до Теда и не дать ему выстрелить в третий раз.

Но Ривер успел.

И, черт возьми, несмотря на самый большой беспорядок в этом чертовом мире, я никогда не был так благодарен за то, что оказался в самом поганом любовном треугольнике на свете. Теперь я начинаю понимать, что это даже не треугольник. И никогда им не был. Просто круг вокруг них двоих, в который я отчаянно пытался ворваться.

Но это не имеет значения, не сейчас. Неважно, кем мы трое являемся друг для друга, это не меняет факта, что это мог быть Рейн на тротуаре, а кровь вокруг него растекалась бы с астрономической скоростью.

Тогда я был бы тем, кто разрушен до неузнаваемости.

И, черт возьми, как бы ни разрывало меня на части видеть Рейна таким, бессильным перед лицом судьбы, случая и предопределения, какая-то часть меня, какой бы поганой она ни была, эгоистично чувствует надежду.

Надежду для нас.

В конце концов, Рейн найдет способ жить дальше, хотя ему и понадобится время, чтобы оплакать Ривера. И я бы подождал, пока боль его потери утихнет. Когда Рейн будет готов снова открыть свое сердце. Подождал бы, когда он снова сможет любить.

Я уже ждал четыре года. И ради него я бы прождал всю жизнь.

Так что я стою, как придурок. Как статуя, блядь. Смотрю, как Рейн прижимает ладони к животу Ривера, пытаясь остановить кровотечение, как Рейн бьётся агонии.

И я сомневаюсь в своей этике. В своей морали. В своих ценностях.

Всего минуту. В данном случае минута может означать смерть, и все же в течение этой минуты я борюсь с собой, выбирая между своим счастьем и счастьем Рейна.

Но если это не чертовски сложный выбор, тогда это даже не выбор, да?

Если я не сделаю всё, что в моих силах, чтобы доставить Ривера в больницу, я буду сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Даже если в конце концов я получу Рейна. Это будет разъедать меня, поглощать душу. И как бы я его ни любил, я не хочу быть его вторым вариантом. Я не хочу быть его утешительным призом.

Поэтому, после долгих шестидесяти секунд, я иду. Нет, бегу. Подхватить разбитое сердце любви всей моей жизни, и надеяться, что у нас будет достаточно времени, чтобы собрать его обратно.

— Рейн, — мягко говорю я, кладя руку ему на плечо. Он вздрагивает от прикосновения, но не останавливается. Просто продолжает раскачиваться на месте, одна рука прижата к животу Ривера, другая прижимает его голову к своей груди.

Рейн шепчет эти три гребаных слова. Снова и снова, снова и снова.

Три слова, которые я жажду услышать из его уст больше, чем глоток свежего воздуха.

Я люблю тебя.

Я снова произношу его имя, на этот раз громче. Но ответа по-прежнему нет.

Тогда я хватаю его за плечи и трясу, выводя из ступора.

— Рейн, вставай. Нам нужно идти. Ему нужно в больницу.

Его глаза, омытые слезами, яркого золотистого цвета, наконец встречаются с моими, и все, что, как я думал знал о любви, разлетается вдребезги. Мое сердце ухает, а затем поднимается к горлу, образуя такую огромную пробку, что я не могу дышать.

Дыши, Ромэн. Ты нужен ему.

Я просовываю руку под горло Риверу в поисках пульса. На поиски уходит секунда, но он есть. Слабый. Нитевидный. Но есть.

Я перевожу взгляд обратно на Рейна.

— Он все еще жив. Мы должны действовать.

Я быстро поднимаюсь и оглядываюсь по сторонам, в голове проносится тысяча мыслей, пока я пытаюсь сформулировать план. Первоочередная задача - добраться до больницы, но есть еще труп, с которым нужно разобраться, и машина, блядь.

Добежав до джипа Рейна, я нажимаю на имя Ашера на быстром наборе, молясь, чтобы он ответил, потому что мне определенно нужно подкрепление.

— Да? — говорит он на втором звонке, когда я запрыгиваю на водительское сиденье.

— Я знаю, что вляпался в дерьмо, но мне нужно, чтобы ты приехал и позаботился кое о чем для меня на складе, — говорю я ему, быстро называя адрес, хотя он знает, где мы. Он с самого начала пытался убедить нас не ехать сюда. — Снаружи стоит машина с городскими номерами... — я сглатываю, выталкивая остаток слов, — и труп внутри.

Я слышу резкий выдох Эша на другом конце линии, ожидая, что он набросится на меня, но он просто задает один простой вопрос.

— Кто?

— Сенатор, — выдавливаю я сквозь стиснутые зубы. — Но если я не потороплюсь, обязательно будет еще один.

— Рейн? — сразу же спрашивает Ашер, и я качаю головой, хотя он меня не видит.

— Ривер, — шепотом отвечаю я, один из его самых близких друзей до того, как Анклав забрал у каждого из нас выбор жизненного пути. И судя по молчанию Эша на другой линии, он не очень хорошо воспринял эту новость.

— Я скоро буду. Позабочусь обо всем, — говорит мне Эш через мгновение, позволяя тишине повиснуть между нами. Он вполне способен избавиться от тела и сделать так, чтобы все выглядело, будто Тед уехал из города. Один из многих аспектов, которым мы обучены.

— Там еще сумка с деньгами, — говорю я ему, проезжая через открывающуюся дверь гаража и останавливаясь рядом с Рейном и Ривером. — Не забудь.

Ашер молчит с минуту.

— Я никому ничего не скажу об этом. Это между нами. Только не дай ему умереть.

Мне требуется все силы, чтобы не закатить глаза на всех, кто зацикливается на Ривере Ленноксе на этой земле.

Поэтому я не утруждаю себя ответом, просто вешаю трубку, чтобы спасти его гребаную жизнь.

У меня щемит в груди, когда я наблюдаю, как Рейн мечется взад-вперед в приемном покое скорой помощи, словно загнанный в клетку зверь.

Они забрали Ривера на операцию сразу же, как только положили его на носилки, поскольку у меня хватило предусмотрительности позвонить и предупредить их о нашем приезде. Медсестра хорошенько отругала меня за то, как важно не перемещать жертву огнестрельного ранения, потому что пуля все еще может быть внутри, но я просто поставлю на этом точку, поскольку не планирую в ближайшее время спасать кого-то еще.

С тех пор, как Ривера увезли из поля зрения Рейна, он стал чертовски раздражительным и срывается на всех, кто спрашивает, не нужно ли ему чего-нибудь. В том числе и на меня. Но я все равно пытаюсь, потому что когда людям, которых ты любишь, больно, ты делаешь все, чтобы помочь им справиться с этим. Даже если при этом разбивается твое собственное сердце.

Я хватаю Рейна за руку, когда он делает очередной проход передо мной, и он смотрит на меня.

— Что?

Я поднимаю бровь, окидывая его взглядом, прежде чем вернуться к его лицу.

— Сядь. Ты выглядишь дерьмово, и я беспокоюсь, что ты в любую секунду потеряешь сознание.

— Не потеряю,  —  сухо говорит он.

Я вздыхаю.

— Тогда может, сходим в душ и переоденемся? Мы оба покрыты...

— Я в полном порядке, Ромэн. Если ты хочешь уйти, будь добр. Но я остаюсь здесь, — рычит он, выдергивая руку, и продолжает вышагивать. Такими темпами он, наверное, протрет линолеум, прежде чем мы узнаем о состоянии Ривера.

Рейн остается в таком состоянии еще полчаса, пока медсестра, наконец, не сжаливается над нами и не отводит нас в отдельную комнату, где мы можем подождать без посторонних взглядов. Потому что все внимание в этом чертовом месте было приковано к нему, пока он носился по палате с ядовитым облаком, нависшим над его головой.

Но, по крайней мере, в отдельной комнате он хоть прислонился к стене, чтобы попытаться расслабиться.

Я смотрю, как Рейн снова и снова проводит руками по волосам, и понимаю его. Ему нужно, чтобы какая-то часть его тела постоянно двигалась, чтобы чувствовать, что он не застрял. Застыл. Чтобы знать, что время, на самом деле, все еще движется. Даже когда кажется, что время и пространство полностью разрушились.

И хотя они не разрушились, реальность такова, что все еще могут.

Подойдя и сползая по стене рядом с ним, я беру руку Рейна в свою, желая хоть как-то утешить, хотя я знаю, что он, вероятно, не хочет этого.

И когда он поворачивается и притягивает меня в объятия, я теряю дар речи.

Его кулаки впиваются в материал моей рубашки, и мне хватает сил наплевать на то, что он весь в засохшей крови или что мы сидим на грязном больничном полу. Мы просто прижимаемся друг к другу, и впервые с тех пор, как мы были детьми и он рассказал мне о том, что Тед сделал с ним, я обнимаю его, пока он рыдает.