Глава 31 РЕЙН

Несколько часов спустя меня разбудила медсестра, которая пришла сообщить мне новости о состоянии Ривера. Я знаю, что его родители уже должны быть здесь, но я благодарен медсестре за то, что она информирует меня, хотя я и не считаюсь членом семьи. Я вижу, что ей жаль меня, ведь это я привез его сюда и явно расстроен всей этой ситуацией.

Именно поэтому она, в первую очередь, поместила нас сюда. Я не мог усидеть на месте больше нескольких секунд без желания сорваться.

После ухода Ромэна я позвонил Эллиоту, и сообщил ему о случившемся, сказав, что ему нужно связаться с семьей Ривера, потому что я не знаю, как это сделать. Он материл меня минут десять, кричал, что я подверг Ривера опасности, но потом немного успокоился и позвонил маме Ривера и сообщил ей, что Ривер находится в операционной с двумя огнестрельными ранениями.

Я могу только представить, как прошел этот разговор.

Медсестра уходит, сообщив, что он все еще в операционной, что, честно говоря, для меня все еще хорошая новость. Если хирурги все еще работают, значит, он еще жив. А жив - это хорошо.

В кармане джинсов вибрирует телефон, и я напрягаюсь, не зная, доставать его или нет.

Каковы шансы, что это Тед? Я не знаю, насколько они высоки. Ромэн сказал полицейским, что Тед уже исчез, когда мы погрузили Ривера в машину. С тех пор его никто не видел и не слышал.

Тревога от незнания в конце концов победила, и, глубоко вздохнув, я достаю из кармана телефон. И в неверии смотрю на экран, когда вижу, кто звонит.

У меня защемило в груди при виде имени, высветившегося на экране, и нетвердыми пальцами я нажал кнопку «Принять».

— Алло? — шепчу я, в моем голосе звучат сдерживаемые эмоции, не веря своим глазам.

— Киран, — вздыхает мама, ее голос тоже ломается.

У меня задрожали губы, и я вздрогнул всем телом от звука ее голоса, который я не слышал уже много лет. Мне так много нужно было сказать ей, так много вещей. Вся боль и обида, которые я держал в себе, начинают бурлить, пытаясь вырваться на свободу.

Но почему-то сейчас это кажется неважным.

Поэтому я, наконец, отпускаю все эмоциональные цепи, освобождаясь от их власти одним словом, полным страдания.

— Мам?

Мы с мамой разговаривали по телефону почти час. Большую часть времени мы плакали - либо она, либо я. Она - немного истерично, а мои слезы были в основном беззвучными.

И это стало катарсисом, даже через боль. Как будто срываешь повязку и позволяешь ране затянуться под свежим воздухом.

Мама повторила очень многое из того, что написала в своем письме. Что любит меня и очень сожалеет обо всех ошибках, которые совершила с момента смерти моего отца до сегодняшнего дня. Большая часть из них была связана с Тедом.

— Я никогда не смогу все вернуть обратно, Киран. Не поверила тебе, когда ты был ребенком. Позволила ему контролировать нас обоих. Неважно, как сильно я хочу, я не могу переписать историю. Но если ты позволишь мне, я бы хотела получить шанс загладить свою вину перед тобой.

Искренность в ее голосе — вот что сломило меня. И хотя я не мог обещать, что будет легко исправить ущерб, нанесенный нашим отношениям ее руками, я сказал маме, что готов попробовать, как только она захочет. То, что я смог сказать это - и на самом деле имел это в виду, - само по себе было чудом.

Но если я чему-то и научился за последние восемь месяцев, так это тому, что мне нужно снова научиться доверять. Даже если это больно. Даже если на восстановление моста уйдут годы. И даже если человек может оказаться недостойным.

Цепляясь за боль, в конечном итоге больше всех страдаю я сам.

Это дало ей достаточно надежды, чтобы по телефону забронировать билет на самолет в Колорадо в ближайшие несколько недель. Мама хотела прилететь немедленно, но поскольку расследование в отношении Теда все еще продолжается, а Ривер находится в больнице, я решил, что лучше подождать. А пока я рассказываю ей о Ривере - хотя мне физически больно от мысли, что он находится в операционной и борется за свою жизнь, - я слышу по ее тону, что она уже любит его почти так же сильно, как и я.

В голосе мамы слышались эмоции, когда я открылся ей, не то чтобы она заслуживала такой откровенности от меня так скоро. Но рассказать маме, единственному из близких и родных людей, хоть и труднее всего, но это стало освобождением. Мама отреагировала на это с любовью и поддержкой, что меня не удивило. Наша семья до Теда всегда была любящей, если судить по тому, что я помню из детства.

Большего мне и не нужно.

Медсестра приходит через час после разговора с мамой, на этот раз она только заглядывает в дверь.

— Операция закончилась, его перевели в отделении интенсивной терапии, — говорит мама мне с улыбкой. И больше ничего, поскольку чертовы законы запрещают ей сказать больше.

Но сейчас медсестра входит в комнату и похлопывает меня по руке, бросая на меня сочувственный взгляд.

— Тебе нужно поесть. Принять душ и переодеться. Ты ничего не можешь сделать для него сейчас, но тебе нужно привести себя в порядок.

Она права, и мы оба знаем это, поэтому я одариваю ее полуулыбкой и киваю, прежде чем медсестра выходит из комнаты.

Но я ухожу не для того, чтобы сделать что-то из этого. Я вскакиваю со своего места и выхожу за дверь, резко останавливаясь, смотря на стену рядом с постом медсестер, чтобы посмотреть справочник.

Отделение интенсивной терапии - третий этаж.

Игнорируя лифт, я поднимаюсь на два лестничных пролета и врываюсь в двери. Я бегу к медицинскому посту на этаже, запыхавшись и тяжело дыша, останавливаюсь у стола.

Я едва успеваю произнести имя Ривера на выдохе, когда из коридора за спиной доносится ядовитый голос.

— Какого черта ты здесь делаешь? Мало бед натворил?

У меня челюсть отвисает, когда я оборачиваюсь и вижу, как отец Ривера закрывает дверь в конце коридора. Ту самую, за которой, как я предполагаю, находится Ривер. Отойдя от поста медсестер, быстро направляюсь к нему, но он встречает меня на полпути.

— Это палата Ривера? — Я киваю в сторону двери, из которой он только что вышел.

— Тебе то какое дело до этого, — ехидно усмехается Роланд.

Я приподнимаю брови. Он что, блядь, серьезно?

— А почему это не мое дело?

Из его высокомерного, снисходительного рта слетает насмешка, и у меня мгновенно появляется желание ударить его. Снова.

— А того факта, что он оказался здесь из-за тебя, недостаточно?

— Я не... — Но я останавливаю себя.

Я причина, по которой Ривер оказался здесь. Борется за свою жизнь, как я должен был бороться за него с самого начала.

— Как бы не так. С тех пор как ты ступил в мой дом в День благодарения, ты не оставил после себя ничего, кроме хаоса и разрушения. Ты затащил моего сына в какую-то извращенную яму, которую вырыл для себя, а теперь хочешь, блядь, похоронить в ней и его.

Гнев накатает на меня.

— Это не...

— Закрой свой рот, парень. Пока я его не закрыл.

Хотел бы я посмотреть, как ты попытаешься, ублюдок.

Я сильно прикусываю губу, пытаясь удержаться, чтобы не свернуть отцу Ривера шею.

Но этот ублюдок сверлит меня взглядом ненависти, от которого душа ушла бы пятки и провалилась бы в адские ямы.

Но я уже был в аду. Я прожил там годы с человеком, гораздо злее, чем он.

Такие люди, как он, больше не пугают меня.

Когда Роланд говорит, на его лице появляется оскал.

— Мне не нужно, чтобы какой-то педик, замешанный в сексуальном скандале национального масштаба, крутился рядом с моим сыном.

Ты, блядь, не...

— Твой сын, — рычу я, от меня волнами исходит жар, — любовь всей моей гребаной жизни! Я готов отдать за него все, как он с готовностью сделал это для меня. Я не какая-то помойная крыса, забравшаяся в его постель. Я люблю его, всей душой! — Слова вырываются в боевом кличе, заставляя персонал замереть.

Роланд замечает это и на мгновение бросает на них ненавидящий взгляд.

— Работайте дальше, — спокойно заявляет он, а затем снова обращает на меня свой ледяной взгляд. — Здесь не на что смотреть.

Я насмехаюсь, разводя руками, понимая, что люди вокруг нас быстро исчезают.

— Что, Роланд? Боишься, что кто-то узнает, что твой сын бисексуал? Что он любит мужчину? Что он такой, какой есть, а не такой, каким ты пытался его сделать? — Я подхожу к нему вплотную, упираясь грудью в его грудь. — Мне плевать, кто знает о нас двоих. Я. Люблю. Его. И мне плевать на то, что ты думаешь об этом. Так что я иду к нему. Потому что я ему чертовски нужен.

Роланд гримасничает, на его лице смешиваются боль и гнев.

— Хватит. Я не позволю устраивать такую херню, когда дело касается Ривера. Ты позоришь свою семью, так что, пожалуйста, не втягивай мою в свой бардак.

Я оскалил на него зубы, пошел он к черту, гребаный гомофобный засранец.

— Ты ни хрена не знаешь ни о моем так называемом бардаке, ни о моей так называемой семье. Мне плевать на все. Потому что моя настоящая семья? Сейчас лежит на больничной койке и, наверное, до ужаса напуган! Так что сделай нам всем одолжение и позволь. Мне. Увидеть. Его.

Роланд стиснул зубы, его лицо исказилось в бешеном рычании.

— Я не позволю тебе увидеть его, мистер Грейди. После сегодняшнего ты больше никогда не увидишься с ним, так как мои адвокаты свяжутся с тобой, чтобы передать запретительный судебный приказ.

Паника пронзает меня, переходя в ярость. Прежде чем я успеваю остановиться, из меня вырывается рев, подстегиваемый гневом и тревогой.

— Ты не имеешь права указывать мне, кого я могу любить!

— Он моя семья, — шипит Роланд, его голос низкий и ядовитый. — А я - его. У меня есть все права. Я предлагаю тебе покинуть помещение, пока я не попросил охрану вывести тебя. А еще лучше - полицию.

От его слов я вздрогнул, понимая, что угроза не пустая.

Твою мать.

Я меняю тактику, отхожу от него и делаю успокаивающие вдохи. Считаю от десяти. Использую все чертовы приемы, которым научился за годы терапии.

Спустя долгую минуту, успокоившись, я говорю: