Окончательный укор отказа поражает меня, и я с трудом заставляю свой голос оставаться ровным.

— Он человек, с которым я планирую провести остаток своей жизни. Он тот, без которого я не могу жить. И ради которого я с готовностью принял две пули. Так что смирись с этим или не смирись, папа. В данный момент меня это не волнует. — С трудом сглотнув, я выпустил дрожащий вздох. — Но если ты не сможешь, я не хочу иметь с тобой ничего общего. Я больше никогда не хочу тебя видеть. Потому что мне не нужно лишний раз напоминать, каким разочарованием на самом деле является мой отец.

Он снова прищелкивает языком, медленно кивает головой, а затем смотрит на окно. Я молчу, наблюдая за ним, и когда его внимание возвращается ко мне, я вижу, как его взгляд стекленеет.

Кивнув еще раз, отец поворачивается, берется за ручку двери и открывает ее в коридор. Боль в моей груди усиливается, когда он переступает порог. Но она полностью проходит, когда он оглядывается на меня через плечо и произносит то, чего я не слышал от него уже много лет.

— Знай, я люблю тебя, Ривер. И я очень горжусь тобой.

Слезы наворачиваются на глаза, когда он выходит за дверь, закрывая ее за собой.

Только когда я снова остаюсь в полном одиночестве, я позволяю себе дать им волю, прочувствовать эту боль в последний раз, прежде чем навсегда освободиться от ее власти.

Я уже наполовину заснул, когда дверь в мою комнату открылась с тихим щелчком. Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как я закрыл глаза. Возможно, всего несколько минут или даже пару часов. Я просто очень устал. Изнеможение и истощение - это еще не все.

И я проспал всю прошлую неделю.

Как сказал мой врач, ранение и переливание крови тому причина. Когда он пришел с медсестрой через несколько минут после ухода отца, чтобы проверить меня, доктор восполнил все пробелы в том, что произошло.

Две огнестрельные раны в живот, обе пули удалось извлечь во время операции. Из-за повреждения артерии произошла большая потеря крови, что потребовало дополнительных часов операции. А после того, как меня доставили в палату, разошлись швы, вызвав сильное внутреннее кровотечение, и мне потребовалось переливание.

После того как я в третий раз попал в операционную, у меня остановилось сердце, и врачи какое-то время думали, что я не выживу.

Доктор объяснил все это, но я почти ничего не слышал, так как мой разум блуждал в миллионе разных мест. Дошло до того, что мне пришлось попросить медсестру рассказать все заново, — пока она стояла возле ванной, а я принимал душ и приводил себя в порядок, — на случай, если мне понадобится помощь или я почувствую беспокойство. За что я был ей благодарен, потому что в какой-то момент мне показалось, что я потеряю сознание от горячей воды.

Затем она проводила меня обратно к кровати, уложила и оставила меня снова со своими мыслями.

Не знаю, как давно это было.

Я слегка потянулся и издал тихий стон. Швы натянулись от боли, я рукой метнулся к повязке и поморщился.

Черт.

Боль настолько острая, что я даже не заметил, что под моей рукой лежит чья-то рука, пока не открыл глаза.

Моргнув, я сфокусировался и сквозь дымку увидел, что в комнате нет ни мамы, ни сестры. Кроме единственного человека здесь с темно-каштановыми волосами и с татуировками, который положив голову на руки и облокотился на кровать рядом со мной.

Его спина плавно поднимается и опускается, и я сразу понимаю, что он спит. Я опускаю руку к его голове, желая прикоснуться к нему, почувствовать его. Знать, что он настоящий.

Рейн.

И как бы я ни хотел дать ему поспать, я просто не могу больше ждать ни секунды, чтобы увидеть его янтарные глаза.

— Детка, — шепчу я, проводя пальцами по его волосам. Они мягкие и все еще слегка влажные, как будто он недавно принял душ, и я провожу рукой по ним снова и снова, заставляя себя осознать, что это правда.

Я жив. Он жив.

И сейчас ничто, кроме этого, не имеет значения.

— Детка, проснись, — говорю я на этот раз немного громче, но безрезультатно.

А вот подзатыльник подействовал, потому что он вскакивает в сидячем положении и дико озирается по сторонам.

— Это всего лишь я, — говорю я, хватая Рейна за руку и привлекая его внимание.

Стоило нам встретимся взглядами, как у меня перехватывает дыхание. Как будто в этот момент выкачали весь кислород из комнаты.

Или, возможно, это потому, что он яростно прильнул в поцелуе, от которого у меня подгибаются пальцы на ногах и разрывается сердце. Рейн нависает надо мной, прижимая одну руку к подушке, а другой обхватывает мое лицо, и я чертовски благодарен, что попросил медсестру дать мне возможность привести себя в порядок, прежде чем увидеть его.

Он видел меня разбитым. Совершенно разбитым. И хоть раз я хочу, чтобы он снова увидел меня целым.

— Я люблю тебя, — шепчет Рейн мне в губы, а затем целует еще крепче. Я чувствую, как несколько слезинок стекают и попадают на наши губы, их соль ударяет по моим вкусовым рецепторам, когда его язык проникает в мой рот. Он обвивает мой, и я стону, когда Рейн замирает и отстраняется.

— Он пропал, — шепчет Рейн, глядя на меня. Он изучает мое лицо и выглядит таким же усталым, как и я. Сразу же возникает вопрос, спал ли он за ту неделю, что я провел в больнице.

Сомневаюсь, ведь это первый раз, когда ему разрешили меня увидеть.

— Что пропало? — спрашиваю я, вытирая его щеку большим пальцем.

— Пирсинг.

Я провожу языком по губам и ухмыляюсь. Я сам узнал об этом, когда чистил зубы, и медсестра объяснила, что его удалили перед интубацией в операционной. Конечно, Рейн сразу это заметил, учитывая, как он одержим этим.

— Я могу заново его надеть, — тихонько смеюсь я, запустив пальцы в волосы Рейна.

Он снова прижимает свой лоб к моему, и я вдыхаю его, наконец-то чувствуя, что почва под нами снова устойчива.

— Неважно, — говорит Рейн суровым шепотом. — Просто... ты был мертв. Ты, блядь, умер. На несколько долгих минут, Ривер. — Я слышу страдание в его голосе, и оно режет меня, когда понимаю, через что ему пришлось пройти, целую неделю не видеть меня. Не знать наверняка. — И я не мог... они не хотели... я...

— Эй, эй, эй, — успокаиваю я. — Я здесь. Я с тобой, детка.

Рейн качает головой, водя лбом по моему, его руки дрожат на моей щеке и на моей подушке.

— Ты не можешь бросить меня. — Звучит так, как будто он глотает осколки стекла. — Я клянусь гребаным Богом, Ривер. И если ты снова попытаешься умереть у меня на руках, я найду способ вернуть тебя к жизни, чтобы убить тебя самому.

Я слышу, как Рейн глубоко вздохнул, и чувствую, как на мое лицо падают новые капли слез. Они продолжают падать, и желание вытереть их и забрать его боль переполняет меня.

Но суть боли в том, что... ты должен прочувствовать ее. Иначе ты никогда не узнаешь, что рана заживает.

Его слезы - его боль, наконец-то вырывается на свободу. Я никогда бы не подумал бы, что парень, который ударил меня в тот день на поле, сможет плакать, не говоря уже о том, чтобы плакать за меня.

Оказалось, что я ошибался.

Его маска создавалась для обмана. Она дурачила меня - дурачила всех - так долго, что я начал думать, что он и правда такой бессердечный, каким себя изображает. Особенно когда Рейн продолжал меня отталкивать.

Но Рейн, несмотря на свою грубость, замкнутость и сломленность... в конце концов он смягчил эти грани. Для меня. И он позволяет себе чувствовать.

Поэтому, когда слезы тихо скользят по его лицу, я перестаю их вытирать. Позволяя им исцелить душу Рейна от всех страданий и сердечной боли, которую принесли последние месяцы. И всех тех страданий, которыми изобиловала его жизнь еще до того, как мы познакомились.

Я позволяю им исцелить его. Дать Рейну новый старт. Новое начало, в котором мы оба отчаянно нуждаемся.

Улыбка играет на уголках моих губ при этой мысли, и я притягиваю его к себе, чтобы поцеловать. Даю Рейну понять, что он может сломаться, а я все равно буду рядом, пока он восстанавливается.

Потянув его за руку, я пытаюсь подвинуться и дать ему место, чтобы он мог забраться ко мне в кровать. Это трудно сделать, учитывая, что ко мне прикреплены все эти провода и, конечно, нельзя забывать о бинтах и швах, из-за которых трудно двигаться, не морщась от боли.

Но Рейн просто садится на свое место рядом с кроватью и кладет свою руку на мою.

— Со мной все в порядке. Не двигайся, а то разойдутся швы. Опять.

Я закатываю глаза и продолжаю попытки подвинутся.

— Я хорошо справился с душем. Думаю, я переживу...

— Ривер, — говорит он, глядя на меня. — Не вздумай шевелиться.

Его тон достаточно угрожающий, чтобы я остановился, зная, что это его способ дать мне понять, что он выполнит свою угрозу убить меня лично.

— Кстати, я тоже тебя люблю, — мягко говорю я ему. — Мне жаль, что мой отец не впустил тебя. Когда он не захотел этого делать, я сорвался на него и...

— Ты отчитал своего отца из-за меня?

Я пытаюсь не рассмеяться над потрясением в его голосе, но это трудно, даже зная, что мне нужно сделать все возможное, чтобы не порвать швы.

— Я немного оскорблен, раз ты думаешь, что я бы этого не сделал. — Я качаю головой и смотрю ему в глаза. — Детка, я всегда буду бороться за тебя, рядом с тобой. Никогда не сомневайся, что я буду сражаться за тебя.

— Тебе не нужно сражаться со своей семьей, — говорит он, потирая большим пальцем костяшки моих пальцев.

— Ты - моя семья. И у меня есть мама и Уиллоу, их более чем достаточно, — пожимаю я плечами, принимая тот факт, что мой отец больше не будет частью моей жизни. Но, как и Рейн, я использую боль от его ухода, чтобы исцелить ту частичку себя, которую он сломал в первую очередь.

— Они молодцы, — говорит он, внимательно наблюдая за мной. — Они не сделали и не сказали ничего такого, что заставило бы меня думать, что мне здесь не рады. Если бы не они двое, не близнецы и Тайлер за последние несколько дней...

— Тайлер? — спрашиваю я. — Он здесь?