— Тебе нужно блядь сказать мне. Сейчас, — шипит Рейн, в его голосе появляется опасная нотка, когда он начинает расти от гнева. — Чего ты хочешь, Ривер? Я не могу читать мысли. Если ты чего-то хочешь, скажи это. Пожалуйста, просто, блядь, скажи мне.

Я выдохнул, прикусив внутреннюю сторону щеки, чтобы не закричать ему в лицо за то, что он так слеп. Ничего не выйдет.

Ты сам напросился, детка.

— Чего я хочу? Разве это не очевидно? Ты не знаешь? Я тебе уже говорил, — прорычал я, ледяным тоном. — Я хочу чего-то большего, чем просто трахаться в горах в течение недели или двух, а потом не получать от тебя не весточки. Я хочу знать, что со мной не играют, что я не останусь в дураках, чувствуя больше, чем должен! — Злой сардонический смех срывается с моих губ, и я сердито смотрю на него. — Я хочу иметь возможность претендовать на тебя, отмечать тебя как своего и не выглядеть при этом идиотом. Я хочу, чтобы твои чертовы слова что-то значили. Я хочу быть уверенным, что когда все это дерьмо закончится и мы вернемся в Боулдер, у нас все еще что-то будет, а не бояться, что все снова рухнет.

— Mo grá… — начал Рейн, но я уже на взводе и не в состоянии остановиться.

— Заткнись на хрен, я еще не закончил, — прервал я его. — Я хочу знать, что ты не уйдешь. Потому что все, блядь, уходят, и я устал ждать, когда каждый человек в моей жизни бросит меня. Я хочу знать, что я что-то значу для тебя. Знать, что мне не придется беспокоиться, что придет еще один Ромэн и снова заберет тебя, потому что, черт возьми, Рейн, я просто хочу тебя!

Я тяжело дышу, когда последние слова вырываются из меня с таким злобным рычанием, что я удивляюсь, как вообще смог издать этот звук. Но что-то в нем заставляет меня сходить с ума. До такой степени, что я становлюсь худшей версией себя.

Или, когда он позволяет мне, лучшей.

Глаза Рейна — жидкое золото, обжигают, когда он не отрываясь смотрит на меня. Он снова скрещивает руки на груди, и я вижу, как под татуировками, покрывающими почти каждый свободный сантиметр кожи, проступают вены.

— Ты, блядь, закончил?

Я слегка пожимаю плечами, не зная, что делать с его безэмоциональным тоном.

— Конечно.

Но это недолговечно, так как этот маленький поступок сразу же выводит его из себя.

— Хорошо, потому что теперь твоя очередь заткнуться и слушать, — шипит Рейн низким голосом, таким глубоким, что я почти чувствую, как он касается моей души. Это заставляет меня отступить от него на шаг, потому что даже в самых страшных наших ссорах я никогда не слышал такого в его голосе.

Единственный способ, которым я могу описать это — он потерял контроль над своей единственной ниточкой здравомыслия.

— Для человека, который любит поговорить, ты, блядь, знаешь, как держать все самое важное в себе. И для такого умного человека, как ты можешь быть настолько слепым?

— Что...

— Ничего, блядь, ничего! — рычит Рейн, его щеки и шея слегка розовеют. — Все, что я делал и говорил за последние два гребаных месяца, было для тебя! Только ради тебя и никого кроме тебя! И я сам едва держался. Но мне пришлось отойти в сторону. Знаешь как мне было тяжело наблюдать, как ты боролся и сражался, чтобы удержаться на плаву? Это едва не убило меня. Потому что я не хотел стать причиной твоего гребаного падения, Abhainn. — У него перехватывает горло от моего прозвища, и я вижу, как вспышка паники в его чертах сменяется сожалением. — Той ночью в твоей квартире, когда ты сказал мне, что я уничтожил тебя... Я знаю, ты не мог этого видеть или чувствовать, но просто знай, что ты уничтожил и меня тоже.

Моя грудь болит. Я очень сомневаюсь в этом, детка.

Я поворачиваюсь к кровати, не в силах смотреть на него, и хрипловато смеюсь.

— У тебя иногда забавный способ показать это.

Он съёжился когда сказал, потому что слова разожгут и без того жаркое пламя.

— А тебе ни о чем не говорит, что я стою здесь и практически умоляю тебя поделиться со мной своими гребаными мыслями? — Рейн насмехается, и я оглядываюсь через плечо, видя, как он вскидывает руки и опускает их. — Я не знаю, что еще я могу сделать, кроме как кричать на тебя, пока ты не услышишь. Ведь ясно, что я не из тех людей, которые будут прилагать столько усилий ради кого попало. Черт, Рив, как ты не понимаешь? Я дам тебе все, что ты захочешь. Все, что угодно. Просто скажи, и оно твое.

Я застонал и подошел к окну. Мне нужно убираться отсюда, пока Рейн не дал мне еще больше обещаний, которые не сможет выполнить. Не сейчас, когда он только и делает, что нарушает их. Сегодняшний день был тому прекрасным примером.

Но мазохист во мне продолжает твердо настаивать и позволяет единственному слову прозвучать вопросом на моих губах.

— Все, что угодно?

— Да, — вздыхает Рейн, его вспыльчивость немного рассеивается, но я все еще слышу разочарование в его словах. Отчаяние и свирепость. — Что угодно. Ты хочешь уравнять шансы? Отлично. Хочешь приковать меня наручниками к кровати и взять силой? Сделай это. Хочешь, чтобы я пережил один из худших моментов моей жизни, чтобы доказать тебе это? Потому что я это сделаю. Клянусь своей гребаной жизнью, я сделаю это. Потому что я люблю тебя. И сделаю все, чтобы ты это понял, ты для меня важнее всего.

У меня перехватывает дыхание, и в груди замирает сердце.

Он только что...

Я медленно поворачиваюсь, прижимаясь спиной к оконному стеклу, встречаясь с Рейном взглядом. В них нет ничего, кроме честности.

— Что? — шепчу я, как будто только что проглотил стекло.

— Ты, блядь, слышал меня, — говорит Рейн, его голос становится таким же хриплым, когда он подходит ко мне. — Но на случай, если ты не понял, я скажу это снова. Я люблю тебя. И все, что я хочу, это ты.

Вот черт.

Наверное, моя челюсть упала на пол, потому что ухмылка пересекает его великолепные губы, когда взгляд Рейна перемещается между моими глазами и ртом.

И впервые за всю свою жизнь я потерял дар речи.

Но кому нужны слова? Мне точно не нужны, когда я просто хочу его поцеловать.

И я так и делаю.

Запустив пальцы в его волосы, я притягиваю Рейна к себе, целуя в губы. Я просовываю язык ему в рот, и он обхватывает пирсинг, обводя его, посасывая и теребя.

Оторвавшись от его рта, я с трудом перевожу дыхание.

— Клянусь Богом, если это какое-то гребаное...

Рейн улыбается, покусывая мою губу.

— Нет. Я, блядь, люблю тебя.

Он говорит мне это уже в третий раз, и мое сердце не выдерживает.

Но на задворках сознания закрадывается крошечный кусочек беспокойства. Я знаю, что от сомнений так просто не избавиться, учитывая, сколько вреда мы причинили друг другу. И все же на данный момент мне все равно. Даже если это все гребаная ложь, мне нужно, чтобы эти украденные моменты с ним были чем-то большим, чем красивая трагедия.

Поэтому, как бы глупо это ни было, и как бы мой мозг ни уговаривал меня защитить свое сердце, я позволяю себе поверить ему на слово. Снова. Я поверил ему.

Рейн прижимается ко мне всем телом, вдавливая меня в стекло, и захватывает мой рот в требовательном поцелуе, заявляя, что я принадлежу ему и только ему. В джинсах болезненно пульсирует член, и я уже готов умолять его о разрядке. Он быстро это замечает. Просовывает руку между нами и ласкает меня через джинсы, я стону ему в рот, а мои бедра качаются навстречу прикосновениям Рейна.

— Ненасытен, как всегда, — говорит он, облизывая мою нижнюю губу.

Черт, ты даже не представляешь. Честно говоря, я не думаю, что когда-нибудь устану от этого. От его прикосновений, от того, как каждый раз он влияет на меня.

Это потребность, желание и собственность.

Я принадлежу Рейну. Думаю, с того момента, как мы встретились на поле в первый день тренировки, просто я еще не знал об этом. И ради всего святого, я надеюсь, что это наконец-то означает, что он тоже мой. На этот раз по-настоящему. Больше никакого Ромэна, Эбби или кого-то еще, кто все испортит.

Только он. Претендовать на него и владеть им. Прикасаться, любить, трахать и поклоняться.

Мой.

Я прижимаюсь губами к его шее, пока он возится с пряжкой ремня.

— То, что я возбужден, не значит, что я не злюсь на тебя.

— Я знаю. Это делает тебя немного шлюхой, которую я люблю.

Я почти смеюсь, потому что он прав. Я сделаю все, чтобы слышать эти слова из его уст снова и снова.

Сиплое дыхание Рейна у моего уха заставляет мои нервные окончания гореть, пока я лижу, сосу и покусаю его шею. Я расстегиваю молнию на брюках, а его руки скользят под рубашку, нежно касаясь моих боков, отчего по коже бегут мурашки.

— Мы, блядь, поговорим обо всем, — напоминаю я ему… и себе. — Позже.

— Я знаю, — повторяет он, притягивая меня обратно к кровати.

— Э-э, Рейн? — говорю я, тяжело сглатывая. Отстранившись на секунду, я держу его взгляд, пока ставлю свое сердце на кон ради него... Надеюсь, в последний раз, поскольку слова выходят едва ли больше, чем шепот. — Я тоже тебя люблю.

На его лице появляется медленная улыбка, которую, клянусь, он создал специально для меня.

— Я знаю, — говорит он мне, стягивая мою рубашку через голову, пока целуя и блуждая руками по телу друг друга.

— Ты. Голый. В моей постели, — требую я с вызовом, покусывая чувствительное место под его ухом. Затем я повторяю его слова, сказанные на днях. И с той ночи в моей квартире. — Позволь мне показать тебе.

Потому что теперь я знаю, что именно это он говорил мне тогда. Что пытался мне доказать.

Рейн стонет, отталкиваясь от меня, отступает и медленно — мучительно, блядь, медленно — начинает раздеваться. Сначала рубашка, потом пояс. Мышцы его рук под слоями и вихрями тату напрягаются и вздуваются от его движений. Затем джинсы и, наконец, нижнее белье, пока он не предстает передо мной великолепно обнаженным.

С улыбкой, я раздеваясь до конца, впервые видя, что мы наконец-то на одном поле. На одной волне. В одной команде, где мы отдаем столько же, сколько берем.

Равные.

Теперь я понимаю, что я единственный, кому он готов отдать контроль.