— Я просто не хочу чувствовать боль. Хотя... знаю, что она мне нужна, чтобы исцелиться, — вздыхаю я.

Она кивает, ободряюще улыбаясь.

— Ривер, сейчас все выглядит мрачно и безрадостно. Это понятно, ведь ты переживаешь бурю, которая кажется катастрофической. Но ты пройдешь через это.

Я улыбаюсь ей в ответ, не веря ни единому слову.

Дверь за мной захлопывается, и ветер обдувает меня. Чувствую себя немного лучше после сеанса с доктором Фултон, и больше всего меня радует, что есть объективный взгляд со стороны.

Перевернув бейсболку задом наперед, чтобы ее не сдуло порывом ветра, иду к своей машине.

До тех пор, пока на мою руку не опускается твердая ладонь.

Даже сквозь толстый слой толстовки чувствую тепло руки и понимаю...

Рейн.

Янтарный встречается с зеленым, когда наши взгляды сталкиваются, и выражение его лица возвращает меня к прошлой ночи и тем немногим воспоминаниям, которые я помню.

Каждая мысль о тебе обжигает мне кожу. И знание, что сон - единственное место, где я могу целовать тебя, прикасаться к тебе и чувствовать огонь, в который ты меня бросаешь... заставляет меня жаждать кошмаров.

Отбросив свои мысли, выдергиваю руку из его хватки.

— Я думал, что ясно сказал тебе держаться от меня подальше? Ты проделал чертовски фантастическую работу, отталкивая меня от себя, но теперь ты везде, где бы я ни был.

Его рот сжимается в тонкую линию, когда он кусает губы, и я наблюдаю, как в его голове крутятся шестеренки. Как много он готов мне рассказать.

Что бы ни сказал в итоге, этого будет недостаточно. Никогда.

— Я держусь на расстоянии, Ривер, потому что должен. — Слова прозвучали хриплым шепотом, когда он шагнул ближе. — Потому что я знаю, что не могу получить тебя.

Опять чушь, меня уже тошнит. И от лжи.

— Но ты можешь получить меня, — рычу я. — Раньше мог, и сейчас можешь! Господи, Рейн, я знаю, что ты помнишь. Ты дословно повторил мне эти слова. — В горле образовался комок, и я с трудом сглатываю его, выплескивая на него. — Пока не погаснут все звезды на свете. Я, черт возьми, говорил серьезно.

Я ненавижу правду, стоящую за этими словами, и силу, которую они все еще хранят. Каждое обещание, которое я дал ему в шале, запечатлено в моей памяти. Я не скоро их забуду.

Его молчание, как всегда, говорит о многом, и я наблюдаю, как Рейн пытается решить, что сказать дальше. Но если ответ не очевиден, то мне он и не нужен.

— Я тут ни при чем, Рейн. Мы оба знаем, что дело в тебе, Ромэне и твоей неспособности открыться мне. — Я качаю головой. — Неужто гордость мешает тебе сблизиться с другим человеком?

Он усмехается.

— Ты ни черта не знаешь о моей гордости.

— Думаю, я знаю об этом лучше, чем кто-либо другой! — кричу я, теряя самообладание и сжимая кулаки. — Я постоянно думаю о тебе, как заставить тебя проглотить свою гребаную гордость, потому что я знаю, что не могу быть настолько нежеланным, чтобы ты выбросил меня, как мусор.

— Постоянно думаешь? — смеется он. — Разве ты думал обо мне, когда кто-то другой обхватывал ртом твой член? Эбби, верно? Или ты был под кайфом, как прошлой ночью, и не знал, кто прикасается к тебе или отсасывает? — В его холодном голосе звучит лютая ненависть, которая не доходит до его глаз. — Ты думал, что это был я?

Я вздрогнул, понимая, что прошлая ночь явно стала для меня переломным моментом, и обрадовался, что утром, проснувшись, выбросил все таблетки в унитаз.

— Я не был под кайфом, — огрызаюсь я, глядя ему в лицо. Я не вру, просто был пьян, когда мы были с Эбби. — И у тебя нет никакого гребаного права даже вспоминать об этом. Мы не вместе, помнишь? Ты позаботился об этом! И честно? Ты не имеешь права осуждать меня за то, как я пытаюсь починить себя, когда из-за тебя я сломался!

Рейн сжимает челюсть, и я вижу, как пульсирует вена на его лбу, а его взгляд обжигает меня презрением.

— Надеюсь, Эбби хорошо поработала над тобой. Или кто бы это ни был. Без разницы. Это лишь доказывает, что, несмотря на твое утверждение, ты совсем не думаешь обо мне.

— Я думаю только о тебе, Рейн! — рычу я, вскидывая руки. — Не потому, что я этого хочу. Боже, нет. Я бы хотел стереть тебя из памяти и забыть, что ты вообще был в моей жизни.

Рейн слегка вздрагивает, и на его лице появляется мрачное выражение. Это происходит так быстро, что я отступаю от него на шаг и делаю глубокий вдох, пока он пристально смотрит на меня. И тогда я понимаю всю серьезность сказанного мной и то, что это перевешивает все хорошие моменты, которые мы когда-либо разделяли.

Но уже слишком поздно. Раньше я всегда говорил себе, что палки и камни ломают кости, а слова никогда не навредят. Только сейчас я понимаю... это чертова ложь. Слова — это оружие, и при правильном использовании они наносят глубокие раны, способные убить.

В его глазах ощутимая боль, и он говорит так, словно в горле у него пересохло.

— Жаль, что мир устроен иначе, mo grá. Я вырезал свое имя на твоем сердце, а ты заклеймил свою сущность в моей душе. Такое нельзя просто забыть.

Я морщусь, потому что он прав. Все, что мы делали и говорили вплоть до этого момента, изменит нас. Сформирует нас в наших будущих «я». Разве могут такие изменчивые отношения не изменить тебя?

Покачав головой, я вздыхаю.

— Мне кажется, ты забыл об этом достаточно легко, раз Ромэн греет твою постель по ночам. — Я прикусил губу и беззлобно усмехнулся. — По крайней мере, я так полагаю, ты получил то, что хотел. Человека, которого ты действительно хотел.

— Могу сказать то же самое о тебе.

На этот раз я по-настоящему рассмеялся, потому что он либо слепой, либо просто чертовски глуп.

— Правда, Рейн? Потому что, с моей точки зрения, это не так. Все, чего я хотел, это быть с тобой. Чтобы мы были чертовой командой.

В его глазах снова разгорается огонь, когда он хмурится на меня.

— Друзья по команде сражаются друг за друга.

Потирая губы, я пытаюсь держать себя в руках и контролировать свой тон. В конце концов, он уже намекал на это, когда говорил, что я ушел от него. Но я знаю, каково это — быть брошенным. Каково это — когда у тебя никого не осталось.

Не я, черт возьми, сделал это с ним. Именно он так поступил со мной.

— Ты прикалываешься? — Я смеюсь, когда он не отвечает, сцепив руки за головой. — Я не должен бороться за тебя, не тогда, когда я боролся за нас задолго до того, как появились мы! Черт, я боролся за нас, когда ты давал мне все причины не делать этого совсем!

Мы оба знаем, что я прав. У него нет никаких оснований спорить, больше нет. Черт, я вижу, как он пытается сохранить свою историю в целостности, пока она не рушится у нас на глазах. Но это не мешает ему вырыть себе еще более глубокую яму, чтобы похоронить в ней то, что у нас было.

— Как, Ривер? Прошу, просвети меня.

Кивнув, я подхожу к нему, достаточно близко, чтобы наши груди соприкасались, и облизываю губы. Я не упускаю из виду, как он следит за этим движением.

Я обхватываю руками его затылок и смотрю ему в глаза. И не могу не заметить, как его глаза выдают каждую унцию борьбы, идущей в нем.

— Я боролся за нас, когда ты выплескивал на меня ненависть, отказываясь позволить тебе победить. Я боролся за нас, когда ты снова и снова закрывался от меня, не позволяя тебе ускользнуть. — Я перебираю пальцами, играя с его темными волосами. — Я каждую ночь спал на полу возле твоей комнаты. С каждым кошмаром я успокаивал тебя. С каждым невысказанным словом, которое ты не решался сказать. С каждым гребаным мучительным моментом твоего прошлого, который подкрадывался к тебе, преследуя тебя, я боролся против них всех. Ради нас. — Я проглатываю ком, стоящий в горле, прижимаюсь лбом к его лбу и закрываю глаза, вдыхая его, как будто это последний шанс, который у меня когда-либо будет. — Каждый раз, когда ты впускал меня в свое тело, а я тебя в свое... я боролся за нас.

Я чувствую, как Рейн дрожит, пока я говорю, и дрожь усиливается с каждым примером, который ему привожу. Но он не прикасается ко мне. Не сдается.

Не смиряет свою гордость.

— Ты, блядь, сделал это, Рейн. Ты. Не я. Так что, пожалуйста, детка, просто скажи. Разве мы недостаточно пострадали из-за твоей гордости? Сколько еще мы можем вынести?

Рейн прижимается лбом к моему, качая головой, а затем отходит. Облизнув губы, запустил руку в волосы, после чего указал на меня.

— Ты — золотой мальчик. Идеальный. Счастливый. Черт, Рив. У меня нет сил изменить это.

Качая головой, я стискиваю до боли зубы. Потому что он не видит, что даже алмаз может сломаться, если на него сильно надавить, а я и близко не такой прочный.

— Даже золотой мальчик может сломаться. Особенно если у него все время были сколы и трещины под поверхностью.

Он морщится.

— Ты их так хорошо скрывал. Даже когда ты рассказал мне, я бы никогда не догадался, насколько глубоко они залегают.

Рейн смотрит мне в глаза, и в них я вижу вопросы, которые он боится задать. Те же самые вопросы проносятся в моей голове.

Сможем ли мы когда-нибудь оправиться от этого? Или мы оба будем пытаться ухватится за то, чего нет?

Я потираю грудь, пытаясь унять боль.

— Я могу стоять здесь и притворяться. Что мы просто нашли способ скоротать время. Что мы прошли свой путь. Конечно, могу, Рейн. Или я могу сказать тебе, что с самого начала я, черт возьми, знал. С того момента, как мы встретились, что-то во мне говорило: «Из-за него ты потеряешь свое сердце. После него ты никогда не будешь прежним. И это будет правильно».

Я улыбаюсь, но я не чувствую этого. Я чувствую лишь пустоту в душе, когда смотрю в его глаза, в глаза человека, который способен стать моим величайшим союзником или злейшим врагом.

— Во мне не хватает частички меня, той частички, которая качает кровь по моим венам и позволяет мне жить. Ты вырезал мое сердце в тот день на асфальте, и честно? — Я качаю головой и сглатываю, тихо выдыхая. — Мне все равно. Я не хочу его возвращать.

Рейн энергично трясет головой, как бы отвергая мое утверждение, будто от этого оно станет неправдой, будто он сможет не слышал его или забыть. Но в одном он был прав: так не бывает.