—Что?

Она засмеялась, прищурившись.

— Просто любуюсь видом.

— Сейчас не до этого.

— Не говори так, — он подошел и взял ее за руку. — Из этого нам не выбраться, да?

— Я не вижу выхода. Да.

Они оба мгновение помолчали. Джим почувствовал, как его охватывает глубокое умиротворение. В первый раз после того, как Джим попал в плен на «Медине», он испытывал огромное облегчение. Он потянулся. Это было очень приятно.

— Ты — центр всей моей жизни, — сказал он. — Знать тебя. Просыпаться рядом с тобой. Это самое важно из того, что я делал. Я безумно благодарен за то, что мне это было дано. Страшно подумать, как легко мы могли бы разминуться, и я даже представить себе не могу, что это была бы за жизнь.

— Джим...

Он поднял руку, чтобы выиграть еще пару секунд и сказать то, что должен.

— Знаю, что много раз делал выбор, который дорого тебе стоил. Принимал решения, которые считал нужными. Терял время, когда мог быть с тобой, но это всегда был мой выбор. Отправиться на «Агату Кинг». Поднимать тревогу на «Медине». Подставляться под пули на Илосе. Возвращаться, чтобы увидеть, что на самом деле происходит на станции «Эрос». Я всегда рисковал и всегда считал — ничего, я рискую только собой. Но я также подвергал риску того, кто дорог тебе, и так благодарен за то, что был тебе дорог. Я не должен был относиться к этому легкомысленно.

Наоми выключила экран, а потом сжала его руку.

— Ты замечательный. Ты всегда такой. Не всегда ты был мудрым, не всегда рассудительным, но всегда, всегда замечательным. Да, я дорого заплатила за то, что позволила такому импульсивному человеку, как ты, так много для меня значить. Но я все готова повторить.

Он не помнил, кто из них привлек другого к себе, они просто соединились. Под рукой Джима оказалась ее рука, склонив голову, Наоми прижалась щекой к его груди. Его подбородок коснулся ее макушки, что бывало редко, ведь она была заметно выше. Она всхлипнула первой, а за ней и он. Они мягко плыли по воздуху в каюте, которая принадлежала только им. Джима не оставляло ощущение, что другие сознания тянутся сюда, как привлеченные феромонами насекомые, но не собирался обращать на это внимания. Не сейчас, когда Наоми рядом.

Спустя некоторое время — может быть, минуты, а может, часы, их рыдания подошли к естественному концу. Они оба притихли, и Наоми, чуть выпрямившись, подняла голову. Губы встретились, с нежностью и легкой тенью той жажды, что была в юности.

— Что бы ты ни собрался сделать, — прошептала она, — что бы это ни было, подожди, пока я усну.

Джим кивнул, и она прижалась к нему в темноте. Он считал свои вдохи — до ста и назад, прежде чем Наоми задышала глубже, и опять до ста, чтобы дать ей время уйти туда, где ее не разбудит его уход. Она вздрогнула, потом тихо засопела. Джим осторожно высвободился из объятий, потянулся к стене и толкнул дверь каюты. Открыл ее тихо, как только мог, а потом защелкнул у себя за спиной.

Где-то на нижних палубах радостно лаяла Ондатра, слышался грубый голос Амоса, хотя Джим не мог различить слов. Корабль тихо поскрипывал, нагреваясь и отдавая тепло. Где-то там спал Алекс, или, может, смотрел свой нео-нуар, или же мучался чувством вины перед Гизеллой и Китом. Где-то там Тереза терзалась от разочарования и подросткового смятения. Бобби Драпер нет и больше не будет, и Кларисса Мао ушла навсегда, но они обе оставили след — и в самом корабле, и в людях, которые здесь живут. На мгновение Джим увидел с собой рядом Крисьен Авасаралу — руки скрещены на груди, а улыбка одновременно и резкая, и успокаивающая. Черт возьми, это же не прощание с летним лагерем. Может, хватит предаваться слезливым объятиям?

В медотсеке Джим достал аварийный комплект в красной керамической капсуле и сунул под мышку. Похлопал на прощание автодок, как того, кого знал и любил, и, возможно, теперь увидит нескоро.

Шлюз был не блокирован, и Джим пересек мост и вошел на «Сокол», не привлекая внимания. Лаконийский экипаж давно привык не замечать его присутствия; положение друга Элви, а вдобавок и бойфренда лидера сопротивления наделил его неким не совсем ясным статусом в их собственной жесткой иерархии. Если Джим вел себя так, будто знал, куда направляется, они с этим мирились. Тогда для них он становился невидим.

В комнате катализатора не было ничего, кроме изоляционной камеры. Джим прикрыл за собой дверь из коридора. На ней не было ни замка, ни защелки, чтобы закрыть плотнее. Не страшно, в этом мире все несовершенно. Он взломал капсулу с аварийным медицинским набором и стал перебирать её содержимое, предмет за предметом. Бинт. Антисептик. Инжектор со средством от гипоксии. Игла для инъекций.

Мыслил он до странности ясно. Несмотря на отдаленную тревогу об остальных, это время принадлежало только ему. Он был одинок, как никогда прежде, но при этом испытывал какое-то удовлетворение. Все сомнения оставлены позади. И тревога, не отпускавшая его после Лаконии, испарилась как роса в теплый день. Лишь теперь он стал собой.

Он легко открыл изоляционную камеру и вытащил катализатор. Пустой взгляд ее глаз скользнул мимо. Губы зашевелились, она словно пыталась сказать нечто, слышное ей одной. И она никак не отреагировала, когда Джим воткнул ей в руку иглу и потянул поршень.

Шприц наполнялся водоворотом радужно-голубого и черного. Пять кубиков. Десять. Где-то рядом взвыла тревога, вероятно, из-за него. Он собрался уже закатать рукав и ввести образец себе в вену на сгибе локтя, но внезапно испугался, что совсем скоро прибежит команда «Сокола», и ему помешают. Скривившись, он вонзил иглу шприца сквозь штанину летного комбинезона себе в бедро, и давил, пока емкость не опустела. А катализатор шлепала губами и извивалась, словно безуспешно пыталась поплыть.

Джим закрыл глаза.

Сначала он ощутил холод, уходящий от места укола вглубь тела. А потом накатила и схлынула волна тошноты, оставляя за собой жар, расползавшийся в животе и груди. Сердце заколотилось, тяжело, яростно и размеренно, как кузнечный молот. Джим почувствовал вкус железа.

В черной тьме под его закрытыми веками вспыхивали, порхали и гасли синие светлячки. Ощущение было такое, словно кровь приливает к давно онемевшим рукам и ногам. Словно дождь в пустыне заполняет пересохшее русло. Как вернувшееся воспоминание.

Он вздохнул, глубоко и протяжно. Открыл глаза, окинул комнату взглядом и нашел то, что и ожидал найти. На что надеялся. Сутулость. Лицо наполовину растерянное, наполовину виноватое, как у печального пса. Помятая шляпа с полями.

— Да. — Знакомый голос зазвучал там, где слышать мог только Джим. — Да уж, это непросто.

— Привет, Миллер. Надо поговорить.