Глава тридцать девятая. Джим

Ощущение было ошеломляющее. Джим все помнил, но отдаленно, со стороны, как случается иногда после травмы. Он еще видел перед глазами пристегнутого к медицинскому креслу Амоса, бьющегося в приступе боли. Помнил, как пошел вслед за Элви в камеру катализатора, как увидел там Фаиза и техников.

Помнил, как смотрел на женщину, называемую катализатором, и подумал о Жюли Мао, первой женщине, зараженной протомолекулой, и о том, как долго ей пришлось от этого умирать. Или не умирать, трансформироваться. И о жертвах со станции «Эрос», которых инфицировали образцами протомолекулы, а потом подвергли большим дозам радиации, чтобы дать распространиться инопланетному организму, или технологии, или как там люди попытались это классифицировать.

Даже тогда они умирали медленно. Или были разрушены и воссозданы, только без облегчения в виде смерти между этапами. Помнил, что подумал, как ужасно катализатору вечно жить, превратившись в кожу с протомолекулой. Инструментом, сделанным из человеческой плоти. Помнил, как спросил себя, не осталось ли в ней чего-то, сознающего, кем она стала.

Потом Элви открыла изоляционную камеру, извлекла оттуда Кару и Ксана, ожидая, что они могли бы помочь, прервать приступ, убивающий Амоса. Воспоминания были ясными и отчетливыми, только давними, словно все происходило несколько недель назад. Это из-за того, что случилось дальше.

Что-то вспыхнуло — яркий свет, он же звук, он же и воздействие, как удар по каждой клетке тела. Холден почувствовал, как что-то в нем раскрывается, непрерывно раскрывается, и он испугался, что никогда не прекратит раскрываться, что он весь превратится в непрерывное расширение, которое могло кончиться только аннигиляцией.

А потом, как во сне, он стал тысячей мест. Тысячей разных людей. Бесконечностью, в которой сама идея о Джеймсе Холдене потерялась как камешек в океане. Он был женщиной с ноющим плечом, на кухне незнакомого корабля допивавшей свою грушу дешевого кофе с каплей тайно добавленного спиртного. Он был молодым человеком на тесной инженерной палубе, занимался сексом с Ребеккой — кто она такая? — разрываясь между чувством вины и наслаждением собственной неверностью. Он был офицером лаконийского военного флота, укрывшимся в своем кабинете с погашенным светом, подавлял рыдания, чтобы экипаж не услышал, не узнал, как ему сейчас страшно.

Память вспыхивала и играла красками, как калейдоскоп из фрагментов личной жизни разных людей. Голова немного кружилась, даже если просто попытаться представить такое.

— Итак, — произнесла Элви, — мы должны признать, что отчеты полковника Танаки достаточно точные.

На стенном экране Танака кивнула в ответ. Рядом с ней с другого экрана смотрела Наоми, как рамкой окруженная интерьером командной палубы «Роси». Джим с Фаизом — в невесомости, в офисе Элви. Все они были вместе, и все в разных местах.

Медики просканировали Амоса вместе с Карой и Ксаном. Как и всех остальных в команде. И часы, прошедшие после неудачного погружения, были просто смерчем активности. Ученые проверяли и перепроверяли данные, выискивая любые закономерности, прежде чем те успеют измениться или полностью угаснуть. Джим не сомневался — они найдут то же самое, что и Танака в первый раз, когда спасся «Прайс».

Эта идея захватила его.

— Совершал ли кто-то переход, когда это произошло?

— Нет, — сказала Наоми. — На сей раз триггер не внутри врат. Это были мы.

— Да, я тоже так думаю, — согласилась с ней Элви. — Станция, Дуарте или оба в какой-нибудь комбинации нас отторгали. Отталкивали. Я считаю, что лекарства, рекомендованные полковником Танакой, смогли ослабить эффект. По крайней мере, для нас.

— Погоди, — вмешался Фаиз. — По крайней мере, для нас? В сравнении с кем?

— Вероятно, в этот раз распространение было шире, чем прежде. У меня есть отчеты об эффекте, подобном нашему, от пяти научных миссий, находившихся возле врат. И я не удивлюсь, если мы получим еще.

— И насколько далеко это может распространяться? — спросила Танака.

— Это нелокальный эффект, — ответила Элви. — Не имея ясного понимания о том, как он распространяется, я не могу делать сколько-нибудь осмысленных предположений.

— Полагаю, у меня есть некоторая индикация, — твердым, как клинок, голосом произнесла Наоми.

Ее изображение исчезло с экрана, и возникла серия тактических карт. Солнечные системы сменяли друг друга с интервалом в пару секунд — одна, другая и так далее. Это продолжалось, пока говорила Наоми. Карты не повторялись.

— Подполье и союзники сообщают, что после инцидента сто пять кораблей в семидесяти системах изменили курс и явно намерены идти сквозь врата. Это и корабли Лаконии, и подполья, и чисто гражданские. И они тоже все замолчали.

— Замолчали? — эхом повторил Джим.

Это было скорее потрясение, а не вопрос, но Наоми все же ответила:

— Нет ни радиосвязи, ни направленного луча. Никаких объяснений, они не доложили об изменении полетных планов. Но все повернули к нам.

— Радиомолчание выглядит непонятно, — заметил Фаиз. — Ведь видны же шлейфы двигателей. Тогда что они пытаются скрыть за радиомолчанием? Что выигрывают с его помощью?

— Ничего они не выигрывают, — сказала Танака. — Они просто больше не нуждаются в связи. — Они мыслят как общий мозг.

Элви издала тихий звук, что-то среднее между вздохом и всхлипом.

Танака либо этого не заметила, либо решила проигнорировать.

— Я взяла на себя смелость связаться с адмиралом Трехо. И надеюсь, что мы своевременно получим поддержку.

— Своевременно для чего? — спросил Джим.

— Для боя, — отозвалась Танака — так, словно это был идиотский вопрос.

— Разве мы уверены, что это враги? — задала вопрос Элви.

— Да, — сказала Танака. — Мы пытались войти на станцию. Нас оттолкнули. И теперь из-за этого в нашу сторону движется целый флот, управляемый коллективным мозгом. Если бы они спешили к нам с тортиком и украшениями для вечеринки, мы бы это знали, потому что сидели бы внутри станции и приятно общались с Первым консулом.

— По имеющимся данным, в семнадцати системах вражеской активности не замечено, — сказала Наоми.

— Если мы отступим, нам эту территорию никогда не вернуть, — возразила Танака, подаваясь к камере. Эту женщину Джим боялся и ненавидел, и от этого еще хуже было сознавать, что она права. — Либо мы сейчас попадаем внутрь, либо общаемся с Первым консулом, когда он дергает за ниточки внутри нас.

Голос Наоми звучал тише, но так же твердо.

— А мы поняли, почему эксперимент провалился? Почему в давние времена, когда еще не открылись врата, Джим попал на станцию, а мы теперь не смогли?

— Когда вы впервые пришли сюда, станция, можно сказать, работала на автопилоте, — начала объяснять Элви. — И она открылась перед небольшим количеством протомолекулы, хранившимся у вас на корабле — просто потому, что никто не сказал ей «нет». А теперь нашлось кому запрещать. Это нечто мог включить наш катализатор, Кара с Амосом могли на это отреагировать, но Уинстон Дуарте был переделан протомолекулой, и теперь она — его часть. Мы не можем войти на станцию, потому что он этого не желает. Только и всего.

***

— Я по-прежнему слышу голоса в голове, — сказал Алекс. — Настоящие голоса реальных людей. — У вас так же?

— Да, — сказала Тереза.

Камбуз «Росинанта», где они находились, выглядел как подделка под самого себя. Подлинный, но почему-то менее реальный, чем должен быть. Джим словно был там, и в то же время не был.

У Терезы в глазах застыла боль и разочарование. Джим попробовал представить, каково ей было так близко подойти к встрече с отцом, к надежде хоть как-то его вернуть, и потерпеть неудачу у последней преграды.

— А когда вернется Амос? — спросил Алекс.

Джим пожал плечами.

— Когда они с ним закончат.

— Что же мы собираемся делать?

Это был хороший вопрос. Джим подобрал вилкой остатки бобов и риса, сунул в рот, пожевал, проглотил. «Росинант» — хороший корабль. И он был настоящим домом. Миллионы людей в сотнях систем никогда не имели такого места и так долго, как команда «Роси». Джим и сам не знал, отчего эта мысль казалась такой печальной. Он забросил миску и ложку в утилизатор, ощутил, как под рукой защелкнулась крышка, оценил герметизацию после того, как убрал давление. Такой маленький и такой изящный момент. Так легко его не заметить.

— Пойду-ка я... — сказал он и большим пальцем ткнул в направлении своей каюты.

Алекс кивнул.

Погруженный в свои мысли, Джим неспешно продвигался по кораблю. Он все думал об «Эросе». И о том, как протомолекула, вырвавшись на свободу, своей волей разъединяла и сводила вместе людей. Миновали десятилетия, но это не изменилось. Амос, Кара, Ксан. Они умерли, но возродились — только потому, что инопланетные дроны, следуя неизвестному алгоритму, пришли к заключению, что эти трое должны пережить свою смерть. Дуарте и станция в пространстве колец разбирали на части все человечество, как гусеница разжижается внутри кокона, чтобы снова восстать в виде бабочки.

Война продолжится. Строители врат переходят от формы к форме — от примитивных биолюминесцентных морских слизней к ангелам света, а затем — к рою преимущественно безволосых приматов с миллиардами организмов и единым разумом. Темные сущности, находящиеся внутри врат и за гранью вселенной, разрывают и разрушают болезнь, вторгшуюся в их реальность. Может быть, эта битва когда-нибудь будет выиграна. Может быть, продолжится вечно. В любом случае, ничего человеческого не сохранится. Ничего, что Джим считал человеческим. Ни молитвы, ни первые поцелуи, ни ревность, ни любовь, ни эгоизм... Это все будет разрушено и собрано заново, как тела на «Эросе». И появится нечто, только это будут уже не они.

Он вошел в каюту. На Наоми был чистый летный комбинезон, от нее пахло свежей водой и мылом. Свет экрана подчеркивал морщинки у нее на лице — и от смеха, и от печали. И она была так красива, да, но она была красива всегда. Когда они только встретились, в молодости, то были красивы просто потому, что молодость прекрасна сама по себе. И потребовались годы, чтобы понять, продлится ли красота.