Глава двадцать четвертая. Маяк и Смотритель
Танака почти не была на действительной службе. Был даже момент, когда она, шестнадцатилетняя студентка высшей школы Института Имахары, была звездой на своем потоке и всерьез думала о карьере искусствоведа. Она проучилась три курса, и все складывалось отлично. А понимание связи картин с историей делало куда интереснее и историю, и искусство.
Одно из ее последних эссе было посвящено картине Фернанды Дате, которая называлась «Воспитание Мико Третьей». Истощенная женщина с картины смотрела прямо на зрителя. Масляные краски, которыми пользовалась Дате, создавали жуткое впечатление зрительного контакта. Женщина восседала на троне из черепов, одинокая прозрачная слезинка катилась по ее левой щеке. Танака писала об этом образе в контексте жизни Дате — о неподдающемся лечению раке, с которым в то время боролась художница, о растущей угрозе войны между Землей и Марсом, где Дате выросла, о ее восхищении синтофашистской философией Умодзи Ги. Страдания Мико Третьей отражали результаты ее самопознания и принятия собственной несовершенной природы.
Много лет Танака не думала ни об этой картине, ни о том, насколько иначе сложилась бы жизнь, если бы на старте она приняла другое решение.
Капитаном «Деречо» был сухопарый человек по имени Боттон. Корабль трясся под ними, от высокой перегрузки у Танаки слегка кружилась голова. Но она не ложилась в кресло-амортизатор, как и капитан.
— Если мы изо всех сил не постараемся догнать врага... — начал Боттон и тут же потерял нить своей мысли. Недостаточный приток крови к мозгу.
Танака подождала с ответом, пока он не пришел в себя.
— Мы не догоним их, прежде чем они пройдут сквозь врата. И прежде чем покинут пространство колец. Будем соответствовать их ожиданиям относительно нашей скорости, пусть чувствуют себя в пространстве колец в безопасности. А как только они пройдут через врата Фригольда, ускоряемся до предела. Близко к максимуму для корабля. Наша цель — достичь пространства колец раньше, чем полностью рассеется шлейф от их двигателя. Так мы определим, сквозь какие врата они сбежали.
— Значит, мы могли бы пока... сбросить скорость.
— Тогда придется сильнее ускориться позже.
Боттон начал было кивать, но потом передумал. Вне кресла на такой тяге нужно аккуратно обращаться с позвоночником. Танака подавила улыбку.
— Меня беспокоит, полковник, — сказал Боттон, — что запаса препаратов для высоких g может... может не хватить.
Она вывела на экран таблицу, отражавшую состояние и распределение резервуаров с «соком» для экипажа. И под взглядом Боттона сбросила свой резервуар в ноль. Под давлением гравитации капитан своим страдальческим видом напоминал побитого пса.
— Я не стала бы подвергать других риску, на который не иду сама, — сказала Танака.
Неправда, но это придало ее словам убедительности. Она чувствовала себя сильнее капитана и увереннее, чем он. И ей надоело слушать его нытье.
— Есть, полковник, — ответил он.
Отдал честь, развернулся и вышел из бывшего своего кабинета, осторожно перенося вес, чтобы не выбить колени. Дождавшись, пока он уйдет, Танака позволила себе раскинуться на кресле-амортизаторе. А вернее, на своем троне из черепов.
***
«Прощение» начинало жизнь как корабль колонистов, построенный на Палладе-Тихо, в том году, когда вратами рулил Транспортный профсоюз. Обладавшее почти двумя миллиардами квадратных метров грузового пространства и жилыми помещениями как у внутрисистемного шаттла, «Прощение» предназначалось больше для грузовых перевозок, чем для пассажирских. Экко подписал контракт в пятнадцать и с тех пор, за исключением года, проведенного на Фирдоусе для получения командирского сертификата, на «Прощении» и оставался. В должности капитана корабля он пережил Транспортный профсоюз, выдавший ему сертификат. Пережил управление по контролю трафика на станции «Медина». Пережил железный кулак Лаконийской империи — более или менее.
Но с другой стороны, оказалось, что главный пайщик «Прощения» собирался, похоже, досаждать Экко до конца дней. Маллия Курран финансировала капитальный ремонт корабля частным кредитом, который поддержало правление, и, хотя ее доля в корабле не превышала пятидесяти процентов, она создала коалицию при помощи пары звонков и одной беседы за кофе. А поскольку она была племянницей Коми Туана, магистрат прикрывал все ее полулегальные действия. Большую часть времени она, подобно старым богам Земли, игнорировала Экко и «Прощение», а когда вспоминала, это всегда было скверно. Пять часов назад она затребовала отчет о состоянии, и с тех пор Экко раздумывал, что отвечать.
Он расположился в своей каюте, проверил, как выглядит на экране, и приступил к записи.
«Я всегда рад вас слышать, магистра Курран. С кораблем все отлично, как и всегда. У нас полный трюм руды и образцов для Бара-Гаона, и я полностью уверен, что когда доберемся, нас уже будет ждать груз на обратный путь. Ожидаем лишь разрешения на переход, как положено по протоколу. — Он попробовал беззаботно улыбнуться, но вышло натянуто. — Вы же знаете, как бывает, когда возишь крупные грузы. Хочется быть уверенным, что все по правилам. Доложу, как только получу подтверждение».
Он закончил запись и сейчас же отправил, чтобы не давать себе времени усомниться. До Фирдоуса четыре часа, да еще, может быть, сообщение придет, как раз когда она спит. Это даст ему еще пару часов до того, как она устроит разнос. А это уж непременно.
Он заранее знал ее аргументы: протоколы подполья — это рекомендация, а не закон; инфраструктура для их поддержки существует только частично; и какого черта он медлит, раз все в порядке? Просто так болтается у причала, ожидая согласованного разрешения на полет, а другие тем временем подкупают службу снабжения на Бара-Гаоне, забирают почву, топливные гранулы и производственные принтеры, так нужные на Фирдоусе?
Впрочем, в чем-то она права. Грузовой корабль, который не везет груз, почти ничего не стоит.
— Твою мать, — сказал он, ни о чем конкретно и обо всем в целом. И открыл канал связи с постом пилота на две палубы ниже.
— Аннамари? Ты там?
— Да, — сказала пилот.
— Давай четверть g в сторону врат, поняла? Нам пора выдвигаться, с разрешением или без.
— Поняла. Выполняю, — отозвалась она и разорвала соединение. Через несколько секунд включилось предупреждение о коррекции тяги. Если капитану никто не ответит, ему придется решать — включать торможение или без разрешения ускоряться в направлении врат, зная, что сейчас там целая армада независимых кораблей, выполняющих те же расчеты.
Но и правда — какого черта. Жизнь — это риск.
***
— Он уже совсем близко, — заметил Джим. — Мы уверены насчет этого?
— Можем двигаться и дальше с опережением, — ответил по связи с верхней палубы Алекс. — Они понимают. Если подойдут слишком близко, мы прибавим скорость, и им тоже придется. Или мы решим сделать паузу, и они поймут, насколько близко мы готовы их подпустить. Тот корабль готов сбросить реакторную массу прямо сейчас, а я нет. Чему быть, того не миновать.
— Рассуждаешь прямо по-философски.
Джим услышал улыбку в голосе Алекса.
— Я всегда любил эту часть. Не в восторге от того, что в итоге мы поубиваем друг друга, но в предшествующей игре есть своя поэзия. И приходится принимать кое-какие решения.
Джим обернулся. Наоми уже смотрела на него. Амос и Тереза были на связи из машинного отделения.
— Отклонение с текущего курса к системе Нуриэль — всего десять градусов, — заговорила Наоми. — Не потребуется экстренного торможения. А в системе есть кое-какие силы подполья.
— Но Танака поймет, что торможение мы не включали, — возразил Алекс. — Мы могли бы проскочить насквозь пространство колец за пару минут, если я выберу правильный угол, только это все равно что прочертить стрелку, указать, куда мы пошли. При входе на меньшей скорости разброс конечных систем куда больше.
Весь корабль гудел и звенел, резонансы движка исполняли знакомую протяжную музыку. На экране у Джима лаконийский эсминец несся вперед, сокращая расстояние между ними. Перехват все равно произошел бы намного позже, чем они пройдут сквозь врата и нырнут в какие-нибудь другие. Паника, сжимавшая горло Джима, жила только в его голове и других причин не имела.
— Кроме того, мы же не хотим проходить настолько быстро, чтобы стать летучим голландцем, — продолжил он, больше чтобы порассуждать вслух, чем сообщить остальным нечто новое. — И еще там, в медленной зоне, могут быть другие лаконийские корабли. Откуда нам знать, что их нет.
— Я не знаю, как с этим справиться, — сказала Наоми. — Но можем нацелиться на системы, где за нами, вероятно, будут меньше следить. Это лучшее, что тут можно сделать.
Рисков было много. Если у Лаконии там стоит корабль-наблюдатель, их обнаружат. Если враг наблюдает за ними с солнечной стороны врат, в которые они войдут, как «Деречо» на Фригольде, их схватят. Если Танака, дышавшая им в затылок, придумает какой-нибудь трюк, о котором он не догадывается — их схватят. Если переходить слишком быстро и одновременно со слишком большим количеством кораблей — они погибнут. Если слишком надолго задержатся в медленной зоне, а внутри врат опять все вскипит, им конец. Ну, а если все получится... что тогда? Гибель или плен означали провал. А что можно назвать успешным исходом, Джим даже не знал.
Вероятно, просто еще один шаг. Не имеет значения, что он не знает, как все закончится — до тех пор, пока знает, что впереди новый шаг. Можно проехать тысячу километров, если есть хоть одна горящая фара. Мама Эльза так говорила, когда он был маленьким. Как давно он не вспоминал о ней. И когда вдруг до него так ясно донесся ее голос, это выглядело знаком, только непонятно каким.