Прижимаюсь к Миллеру так, будто если стану меньше и растворюсь в нем, наши проблемы исчезнут. Я не сильно переживала насчет незримых оков Миллера или порочных мерзавцев, которые владели ключами от них. Призрак Грейси Тейлор захватил все мое внимание, и в каком-то извращенном смысле, это привлекало гораздо больше, чем все остальное. Такова суровая действительность, а голос Уильяма, страдания Миллера и внезапное осознание поражения привели меня к приступу паники. Мне неведомо, что произойдет по прибытии в Лондон, но совершенно точно, что меня — нас— ждет испытание, с каким мы еще не сталкивались.

Ощущение мягких губ на виске возвращает меня к действительности.

— Тогда это не имело значения, — признается Миллер.

— А сейчас? — Лаконичный вопрос Уильяма подразумевает только один верный ответ.

— Сейчас я забочусь только о безопасности Оливии.

— Правильно, — резко бросает Уильям. Я смотрю на Миллера, он погрузился в раздумья, уставившись пустым взором через весь кабинет.

Мне невыносимо видеть его таким разбитым. Я часто замечаю за ним такой взгляд в никуда, и это беспокоит меня как ничто другое. Ощущаю себя беспомощной и бесполезной. Не говоря слов утешения, кладу ладонь ему на шею, притягиваю ближе к себе и утыкаюсь лицом в его заросшее щетиной горло.

— Я люблю тебя. — Признание, произнесенное шепотом, легко слетает с моих губ, а чутье подсказывает, что постоянное заверение в своей любви — это все, что я могу предложить. Неохотно и без возражений понимаю, что так оно и есть.

Уильям продолжает.

— Не могу поверить, что ты оказался настолько глуп, что уволился.

В одно мгновение Миллер весь напрягается подо мной.

— Глуп? — шипит он, передвигая меня на коленях. Из-за соприкосновения наших обнаженных тел я почти физически ощущаю его эмоциональный накал. — Ты полагаешь, что я должен продолжать трахать других женщин, когда связан с Оливией? — Мое лицо искажается в отвращении от грубого высказывания и возникших образов ремней и…

Хватит!

— Нет, — не отступает Уильям, — я считаю, тебе не стоило хвать звезд с неба. Все проблемы исчезнут, если ты поступишь правильно.

Правильно. Бросит меня. Вернется в Лондон и будет Особенным.

Я не в силах сдержать ярость, зародившуюся во мне из-за слов Уильяма, по большей части из-за того, что он делает все, чтобы выглядеть придурком.

— Он может быть со мной. — Даю себе волю и сопротивляюсь хватке Миллера, сажусь и как можно ближе наклоняюсь к телефону, чтобы он мог слышать меня громко и ясно. — Не смей вновь заводить этот разговор, Уильям! Хочешь, чтобы я всадила в тебя нож?

— Оливия! — Миллер тянет меня обратно к своей груди, но гнев придает сил моему хрупкому телу, и я отмахиваюсь от него, возвращаясь к телефону. Четко улавливаю его раздражение, но меня не остановить.

— Я знаю, что это не угроза насилия, Оливия, — замечает Уильям с легким смешком в голосе.

— Грейси Тейлор, — произношу сквозь стиснутые зубы и не получаю никакого удовольствия, когда слышу на другом конце провода выдох полный боли. — Я видела ее? — Миллер незамедлительно притягивает меня ближе, а я пытаюсь отделаться от его крепкой хватки. — Это была она? — выкрикиваю, в безумии толкая Миллера локтем под ребра.

— Черт! — взвывает он, ослабляя хватку. Устремляюсь к телефону и пытаюсь вдохнуть немного кислорода, чтобы потребовать ответа, но Миллер бросается вперед и сбрасывает звонок.

— Что ты творишь? — кричу, отбиваясь от его цепких рук, пока он пытается схватить меня.

Миллер побеждает. Рывком притягивает меня к себе, крепко обхватывая размахивающие руки.

— Успокойся!

Мной движет чистая ярость, решимость затмевает все остальное.

— Нет! — Я испытываю прилив сил и поднимаюсь, яростно выгибая спину, пытаясь вырваться из хватки еще больше обеспокоившегося Миллера.

— Успокойся, Оливия, — предупреждает он, тихо шипя мне в ухо и лишь сильнее прижимая к своей груди. Между нашими обнаженными телами повисает напряжение. — Не заставляй меня просить дважды.

Я тяжело дышу, волосы беспорядочными прядями падают на раскрасневшееся лицо.

— Отпусти меня. — Изо всех сил стараюсь говорить внятно, несмотря на то, что сама довела себя до изнеможения.

Сделав глубокий вдох, Миллер целует меня в лоб и отпускает. Я не теряю времени. Вскакиваю с его колен и убегаю прочь от неприветливой действительности, хлопаю дверью и не останавливаюсь, пока не добираюсь до примыкающей к спальне ванной. Ее дверь я тоже с шумом закрываю. Тяжелым шагом направляюсь к ванне овальной формы и включаю краны. Меня трясет от гнева, который сводит на нет все разумные доводы. Я должна прийти в себя, но не могу: из-за отвращения к Уильяму и душевных терзаний из-за мамы. Дергаю руками за волосы, гнев сменяется разочарованием. В попытке отвлечься наношу пасту на щетку и чищу зубы, предпринимая жалкие потуги избавиться от кислого привкуса ее имени на языке.

Потратив на чистку больше времени, чем требуется, сплевываю и ополаскиваю рот, затем смотрю в зеркало. Бледные щеки слегка покраснели — это смесь отступившего гнева и знакомого румянца желания, которое постоянно ощущается в последние дни. Но взгляд темно-синих глаз встревоженный. Немудрено, что после ужасающих событий, вынудивших нас бежать из Лондона, я спрятала бестолковую голову в глубокую яму с песком. А сейчас реальность нанесла удар под дых.

— Отгородись от внешнего мира и останься здесь со мной навсегда, — шепчу, теряясь в отражении собственных глаз. Время замедляет ход, когда я упираюсь руками в раковину и опускаю подбородок вниз. Безнадежность пробирается в изнемогающий разум. Хочу избавиться от непрошеного чувства, но настолько измучена физически и психологически, что не могу найти ни капли сил на это. Снова все кажется невозможным.

Тяжело вздохнув, поднимаю глаза и вижу, что вода почти достигла края ванны, но не тороплюсь. У меня нет сил, поэтому медленно поворачиваюсь и удрученно тащусь через всю комнату, чтобы закрыть краны. Затем погружаюсь в воду, сопротивляясь желанию закрыть глаза и уйти под нее с головой. Сижу неподвижно и рассеянно гляжу через просторную комнату, стараясь ни о чем не думать. До определенной степени это срабатывает. Сосредотачиваюсь на приятном голосе Миллера, на каждом произнесенном слове любви и на каждом ласковом прикосновении. Только на этом. С первого дня до настоящего момента. И уповаю на то, что впереди нас ждет большее.

Перевожу отрешенный взгляд на дверь, когда слышу легкий стук и пару раз моргаю, чтобы увлажнить глаза.

— Оливия. — Тон Миллера тихий и озабоченный. Из-за этого ощущаю себя дерьмово. Он не ждет ответа, просто осторожно открывает дверь и, держась за ручку, опирается на дверной проем, ища мой взгляд. Он надел черные боксеры, на ребрах виднеется красное пятно от моего удара. Когда я встречаюсь с взглядом синих глаз, чувство вины возрастает в несколько раз. Миллер пытается улыбнуться и смотрит в пол.

— Прости.

Его извинения приводят меня в тупик.

— За что ты просишь прощение?

— За все. — Недолго думая, он продолжает: — За то, что позволил тебе влюбиться в себя. За... — он смотрит на меня и медленно переводит дыхание, — за то, что настолько тобой очарован, что не могу отпустить.

Я печально улыбаюсь и беру шампунь, чтобы протянуть ему.

— Не окажешь ли ты мне честь и не помоешь волосы? — Ему необходимо почувствовать себя нужным, как угодно, лишь бы удержать шаткое равновесие нашего мира.

— Ничто не доставит мне большего удовольствия, — подтверждает он, широким шагом сокращая расстояние между нами. Опускается на колени у края ванны и берет бутылку, наливая шампунь в руку. Для лучшего доступа я сажусь к нему спиной и закрываю глаза, когда его сильные пальцы зарываются мне в волосы. Благодаря плавным движениям и заботе, я ощущаю проблеск надежды. Какое-то время мы молчим. Миллер массирует мне голову, аккуратно смывает шампунь и наносит кондиционер.

— Люблю твои волосы, — шепчет он и неторопливо перебирает пряди, расчесывая их пальцами и напевая себе под нос.

— Их нужно подстричь, — отвечаю, улыбаясь про себя, когда его пальцы резко останавливается.

— Только кончики. — Он собирает мокрые скользкие волосы в хвост и накручивает на кулак. — И я хочу пойти с тобой. — Миллер мягко тянет меня назад и, наклоняясь, приближает свое лицо к моему.

— Решил проконтролировать парикмахера? — спрашиваю я, в удивлении ерзая в воде, благодарная за попытки отвлечь меня.

— Да. Да, хочу. — Он не шутит. Знаю это наверняка. Миллер нежно чмокает меня в губы, покусывает тут и там, пока его горячий язык ласково не проникает мне в рот. Растворяюсь в его поцелуе, глаза закрываются, и мой мир приходит в равновесие.

— Ты такой приятный на вкус.

Он прерывает поцелуй, но не отстраняется от моего лица; задумчиво распутывает пряди, пока они не падают на спину и половина длины не погружается в воду. Они слишком сильно отросли — до самой поясницы, но, похоже, такими и останутся.

— Давай смоем кондиционер с твоих непослушных локонов. — Миллер ласково проводит по моей щеке большим пальцем, затем опускает руки на мою шею, принуждая погрузиться в воду. Зажмурившись, я скольжу вниз, исчезая на глубине, где приглушаются все звуки.

Задерживать дыхание совсем не трудно. После знакомства с Миллером, когда он дарил мне благоговейные поцелуи или доводил до оргазма, дразня в самом интимном месте, я приноровилась. Из-за отсутствия зрения и слуха все, что я ощущаю — это он. Сильные руки смывают кондиционер и в то же время избавляют меня от бессилия. Но вдруг ладонь оставляет мою голову и скользит по лицу к горлу. Оттуда к груди. А затем к набухшему холмику. Соски начинает покалывать в предвкушении. Она восхитительно кружит вокруг, а потом скользит по животу к внутренней стороне бедра. Я напрягаюсь под водой и изо всех сил стараюсь не шевелиться, чтобы сохранить кислород. Темнота и тишина усиливают другие органы чувств, в частности осязание. Миллер проводит пальцем по дрожащим лепесткам и глубоко входит в меня. Мои руки вылетают из воды и хватаются за край ванны; я стремительно выныриваю, потому что должна запечатлеть каждое восхитительное мгновение поклонения мне Миллером, а именно его совершенное лицо, преисполненное удовольствия.