ГЛАВА ПЕРВАЯ

Впереди за мигающими красными и синими огнями слились тени. Её фары освещали большую оранжевую вывеску: «Полевой контрольно-пропускной пункт государственной полиции. Приготовьтесь остановиться».

«О, отлично», — подумала она.

К настоящему времени, после всей этой суматохи в офисе, а затем необъяснимых диагнозов доктора Гарольда, Энн нужно было что-то, что оживило бы её.

«Мне нужно надрать кому-нибудь задницу».

Естественно, полиция выбирала наименее удобное место для совершения этой печально известной неконституционности: главную улицу города в час пик по дороге домой. Энн остановила свой Mustang GT до того, как один полицейский поднял ладонь. Ещё двое полицейских, безликие перед стробоскопической подсветкой, подошли к окну водителя.

— Добрый вечер, мэм, — сказал один.

— Был, — ответила Энн.

— Простите?

— Я хочу сказать, что это был добрый вечер, пока вы не сочли целесообразным обременить меня этим необоснованным и неблагоразумным лишением моего гражданского права на автомобильный проезд.

— Это не очень правильная гражданская позиция, не так ли, мэм?

— Это прерогатива полиции штата навязывать гражданские позиции, офицер?

Полицейский напрягся.

— Могу ли я увидеть ваши водительские права и регистрацию, пожалуйста?

— Не знаю, сможете ли вы, офицер. Я не глазной врач. Таким образом, я не в том положении, чтобы определить, что вы можете видеть. Вы сможете увидеть мои водительские права и регистрацию? Ну, я буду рада, — Энн передала их.

— Вы пили, мисс Славик?

— Да, — ответила она.

— Сколько?

— Я не совсем уверена. Я не знала, что по закону граждане обязаны вести учёт ежедневного потребления жидкости. Правда?

— Сколько вы сегодня выпили, мисс Славик?

Она обдумала это.

— Наверное, полдюжины чашек кофе. Одну диетическую колу на обед. И одну банку Yoo-hoo по дороге домой, — она подняла банку Yoo-hoo так, чтобы он мог видеть.

Полицейский на секунду задумался.

— Вы сегодня пили алкоголь, мисс Славик?

— Алкоголь? Вы имеете в виду летучее и легковоспламеняющееся гидроксильное соединение, обычно используемое в промышленных растворителях и очистителях, смертельный яд? Нет, офицер, сегодня я не употребляла алкоголь. Если вы имеете в виду, пила ли я какие-либо алкогольные напитки, то ответ — нет.

И снова полицейский напрягся.

— Мисс Славик, я бы хотел, чтобы вы вышли из машины.

— Зачем? — спросила она. — Чтобы заставить меня трогать свой нос против моей воли? Чтобы заставить меня идти по линии против моей воли? Чтобы заставить меня дунуть в алкотестер Smith & Wesson 1.0?

— Мы называем это полевым тестом на трезвость, мисс Славик.

— Это то, как вы это называете. Я называю это преследованием полиции. Некоординация не противоречит закону, офицер, и вы не имеете профессиональной квалификации, чтобы определять состояние моей физической координации. Вы также не можете гарантировать судье точную работу и калибровку устройства для дыхания. А теперь послушайте обо мне, офицер. Мне тридцать семь лет. Мой рост пять футов и четыре дюйма, и я вешу сто девять фунтов. А вы? Вам двадцать с небольшим лет, рост — шесть футов два дюйма, минимум двести фунтов веса, я права? А ваш приятель ещё крупнее. Другими словами, вы, двое офицеров, большие, сильные молодые люди, которые могут легко высадить меня из машины против моей воли на городской улице. И, да, я полагаю, вы могли бы также заставить меня пройти ваш нелепый полевой тест на трезвость. Я была бы беспомощна, чтобы остановить вас, учитывая состояние страха, в котором я была бы. На самом деле, я полагаю, что любая женщина была бы беспомощна в таком случае против двух больших, сильных молодых мужчин со смертоносным оружием на бёдрах. Я хочу сказать, офицер, что если вы хотите насильно высадить меня из машины на городской улице и заставить пройти ваш постыдный и вопиюще неконституционный тест, то вперёд. Однако, если вы это сделаете, я подам в суд на ваш департамент за потерю заработной платы, будущий вред и душевные страдания, поскольку такой случай, несомненно, огорчит меня до такой степени, что я пропущу работу, что мой трудовой статус будет скомпрометирован, и что я из-за этого буду страдать морально. Если, с другой стороны, вы решите арестовать меня, я подам в суд на ваш департамент за всё вышеперечисленное, плюс ложный арест.

Двое полицейских, казалось, колебались в молчании.

— Вы юрист, мисс Славик? — спросил второй.

— В силах ли полиции принудительно изымать трудовой статус случайных граждан? Я думаю, что с этого момента я оставлю за собой право хранить молчание, офицер, если, конечно, Конституция Соединённых Штатов не была отменена с тех пор, как я в последний раз её смотрела. А теперь… позвольте мне проехать.

Двое офицеров отступили назад и махнули ей рукой.

«Уже намного лучше», — подумала Энн Славик и продолжила свой путь по Уэст-стрит.

Она знала, что они всего лишь выполняют свою работу, но ей нужно было поиграть с ними, чтобы отвлечься.

«Ладно, значит, я сука. Ничем не могу помочь. И да, я юрист».

Этот день был самым необычным в её жизни, большим триумфом и большим смятением. Она ждала этого дня семь лет, она должна быть счастлива. Но сейчас она могла думать только о том, что сказал доктор Гарольд.

О сне. О кошмаре.

Она могла слышать, как Мартин печатает, когда вошла. Почему он не купит себе компьютер? По крайней мере, он не производил бы столько шума. Она предложила заплатить за него, но он заверил её, что не хочет.

— Я не позволю, чтобы моя муза была испорчена дискетами и бликами на экране монитора, — сказал он тогда.

Энн знала настоящую причину: он не мог себе этого позволить на свою «рабскую зарплату» в колледже. И его мужская гордость не позволила бы ей купить такую вещь ​​для него.

Она вошла в фойе и закрыла дверь задницей. Затем она облегчённо застонала, поставив свою сумку для судебных разбирательств, которая весила больше чемодана. Такая сумка была бичом любого адвоката; они носили в ней всю свою жизнь, а жизнь адвоката весила много. Её профессиональный студийный портрет с Мелани и Мартином улыбался ей, когда она вешала свой плащ от Burberry.

«Моя семья», — абстрагировалась она.

Но было ли так на самом деле? Или это был просто её собственный слабый компромисс с нормальностью? Часто портрет угнетал её — он напоминал ей о том, что её нерешительность, должно быть, делает с Мартином. Она боялась, что с каждым месяцем Мартина всё больше будет раздражать её нежелание выйти за него замуж. Она знала, что он винил себя, что он каждый день жил в каком-то внутреннем страхе, задаваясь вопросом, что же в нём такого, что было недостаточно хорошим, и от этого ей становилось только хуже, потому что это не имело никакого отношения к его неадекватности. Это было что-то в ней самой, что она не знала, как выразить.

«Что меня сдерживает?» — смутно спросил её разум у портрета.

Она знала, что он никогда не ответит.

Она прошла в гостиную и по привычке включила телевизор. Она ожидала очередных печальных разоблачений: дефициты, банкротства банков, убийства. Вместо этого диктор новостей со слишком большим количеством макияжа говорила: «…недавно отремонтированный телескоп «Хаббл». На прошлой неделе астрономы из НАСА сообщили о приближении так называемого полного тангенциального лунного апогея — полнолуния, которое произойдёт в тот же момент, что и весеннее равноденствие в этом году. «Для обычного человека это не кажется чем-то особенным, — сказал сегодня утром журналистам Джон Таби из Массачусетского технологического института, — но для астрономов это важная новость». Луна иногда будет казаться розовой из-за слоистого преломления. Это первое явление такого рода за тысячу лет. Так что берите свои телескопы, звездочёты, и готовьтесь, — продолжал глупый диктор. — Не будем пуделями на лыжах!»

«Пудели на лыжах…»

Энн выключила телевизор. По крайней мере, это превзошло обычные новости. Она слышала о равноденствии уже несколько дней, словно это было событие первостепенной важности. Ей было всё равно, какого цвета луна и почему. Всё, о чём она думала сейчас, это чтобы расслабиться. Она повернулась к залу.

— Я дома, — объявила она.

Дом был роскошной квартирой с тремя спальнями недалеко от Сёркл. Это было прекрасно, но за триста сорок тысяч долларов и должно быть так; квартиры тянулись вдоль воды. Энн нравилось. У Мелани была вторая спальня, а третью Энн использовала под кабинет. У Мартина была небольшая каморка для писательства. Это было угловое помещение. Балкон хозяина выходил на воду, а окна выходили на Стейт-Сёркл, на которую ночью было красиво смотреть. Энн будет скучать по этому месту. Когда вы становитесь партнёром, вы не живёте в квартирах.

Мартин выскочил из своей каморки через несколько мгновений, и его глаза были полны беспокойства. Писатели были странными, но странности Мартина были другими. По крайней мере раз в неделю он угрожал бросить писать, чтобы укрепить их отношения, и она мрачно ему верила. Он чувствовал себя виноватым из-за своего денежного положения, что было нелепо. Он преподавал литературу неполный рабочий день в колледже, а в остальное время писал. Энн платила больше государственных налогов, чем Мартин зарабатывал в год. Он был поэтом, признанным критиками.

— Признание критиков означает, что вы получаете отличные отзывы и не зарабатываете никаких денег, — сказал он ей однажды.

Его сборники стихов, которых пока было четыре и изданы они были одним из крупных издательств, получили очень положительные отзывы в Post’s BookWorld, New York Times, Newsweek и во всех крупных литературных журналах страны. В прошлом году его агент продал три его рассказа журналам Atlantic Monthly, The New Yorker и Esquire, и он заработал на них больше, чем были все гонорары за его последний сборник стихов.