— Тебя ведь тоже предупреждали в академии, да и раньше, в школе, что писать и говорить можно только правду. Это касается твоих аналитических отчетов, сочинений, дипломов, ну и моих книг, так же. Если мы исследуем реальную жизнь, то подключать сюда воображение, или даже ложь, — это смерти подобно. Мы же помним слова Спасителя о том, что отец лжи есть враг человеческий. Так что — да — «писал с натуры».

— Тогда прошу объяснить, почему в твоих духовных книгах так много женщин? Почему отношения с ними трудно назвать каноническими, а скорей уж они — блудные?

— Если ты читал Библию, писания святых отцов, наблюдал церковную жизнь изнутри — наверняка заметил, что интерполовые отношения пронизывают нашу судьбинушку с первого года до последнего. На протяжение тысяч лет. Кстати, и у тебя, Юра, был печальный опыт падений. Рассказывали мне твои друзья, как вы проводили досуг на халтурах, да и здесь, во дворе. Там у вас было всё — и драки, и водка, и табачок южный, и девицы невысокого морального уровня.

— Ты что же, Иван Павлович, следил за мной? Досье на меня собирал?

— А как же! Потому Господь и поручил мне писать летопись наших дней, что я вместе со всеми варюсь в адском котле земной жизни. Подобно тебе, и мне, убогому, даются необходимые знания об окружающих людях, событиях — и в комплекте с этим, понимание сути вещей. У нас с тобой одна задача — узнавать, изучать, анализировать, чтобы понять смысл и проэкстраполировать дальнейшие события — у тебя в виде «тайных советов», у меня — пророчеств, если хочешь. Ну ладно, об этом говорить можно сутки напролет, еще наговоримся. Напомню о твоем вопросе про жену. Думаю, тебе это интересно еще и потому, что сам не в ладах с невестой. Вроде пытаетесь быть вместе, а вас раздирает в разные стороны.

— Вроде того, — понуро согласился я. — И все-таки, без оглядки на меня, расскажи о своей женщине, о ваших непростых отношениях. А я буду слушать и прилагать к себе.

— Тогда вот тебе кофе. — Иван принес из кухни на балкон и поставил поднос на столик. — Усаживайся поудобней в кресло, а я буду сидеть, вставать, ходить — не обращай внимания.

Иван Павлович сел напротив, задумался, и я впервые рассмотрел его подробно. Лет ему было от тридцати до сорока семи, рост около 180, под свитером наметился живот, волосы короткие с проседью, лицо обычное, без особых примет. Руки длинные, гибкие, пальцы чуткие, привычные как стрельбе, так и клавиатуре, вены привычны к физическим нагрузкам. Выражение лица переменчиво, серые глаза спокойные, взгляд пронзительный. Говорит обычно с легкой иронией, хрипловатым баритоном, иногда на полуслове затихает — видимо, молится про себя. Это и мне знакомо, это школа нашего старца.

— Значит так, — решительно начал рассказ Иван, — познакомились мы со Светой еще в детском саду. Таких девочек называют обычно «пацанками» — играла с мальчишками в футбол, в войнушку, лазала вместе с нами по деревьям и даже иногда вступала в драку, кулачки у нее всегда были крепкие, как влепит, мало не покажется. Но при этом училась на отлично, занималась спортом, была романтичной, писала стихи, могла часами сидеть на крыше или на краю обрыва и задумчиво смотреть вдаль. В такие моменты и я присаживался рядом, и мы начинали мечтать, фантазировать, словом душевно сближаться. А однажды на праздник в начальных классах мы с ней танцевали! Она разрумянилась, ее белое платье летало, как крылья, голос звенел, голубые глаза сияли — я залюбовался подругой и… выпалил: «Я тебя люблю!» Света посмотрела на меня как-то необычно, смутилась, а потом шаловливо сказала: «Подумаешь, Ромео! Я тоже тебя люблю!» Так мы стали влюбленными, и так это продолжается до сих пор. Когда подросли, у Светы случился роман со старшеклассником — он был красивым, спортивным парнем, любимцем девчонок. Она ко мне охладела, я обиделся, взревновал и в отместку стал гулять с девочкой из нашего класса, которая смотрела на меня во время уроков и вздыхала — ну, ясно, влюбилась. И тут узнал я про себя не очень приятную новость — никто из девочек Свету заменить не может. Я почувствовал себя прикованным к ней невидимой цепью. Ну всё, думал, это и есть настоящая любовь.

— Ты почувствовал себя несчастным, одиноким, преданным? — спросил я о своём, насущном.

— Поначалу да! Но однажды подошел ко мне друг — его уже нет в живых — и предложил записаться в секцию бокса. Нам тогда исполнилось по четырнадцати, и уже можно было. Ну во-первых, нагрузки были такими, что всю дурь из головы вышибло. Учиться тоже приходилось только на четверки-пятерки, а то из секции выставят. Во-вторых, через полгода я заметил, что старшеклассник от моей Светы отвернулся, а она по-прежнему за ним бегает. В-третьих, нас научили неплохо драться. И вот на вечере танцев в школе Света приглашает воздыхателя на белый танец, а он ей грубо отказывает и смеется на весь зал. Света увидела меня, бросилась на грудь и заплакала. Я как мог ее успокоил, а сам подошел к парню, увел его за руку во двор и — увы, да — избил. Свету я тогда вернул, она снова стала со мной дружить, но ее первую измену забыть не мог. А потом была вторая измена, третья — и так далее.

— А ты? Неужто не воспользовался народным средством: «Чтобы забыть прежнюю любовь, нужно завести новую»?

— Пытался, но не смог. Нет, девушки, конечно, случались, и не раз. Но как до интима доходило — передо мной лицо Светы появлялось — и всё, «любовь ушла, завяли помадоры»!

— Видимо, это настоящее! — прошептал я, снова подумав о Виктории. — Трагедия…

— Ну, если честно, то трагедия в моей ситуации пополам со счастьем.

— Это как?

— Она же каждый раз после очередного фиаско ко мне приходила, рыдала у меня на груди, как тогда в школе. И даже иногда, переступив через гордость, признавалась, что я у нее один такой верный, что она только меня любит. А однажды, когда «перебесится» обязательно ко мне вернется и уже навсегда.

— Какой-то циничный эгоизм получается, тебе не кажется? Или душевный мазохизм…

— Называй как хочешь, только наша больная любовь есть, до сих пор жива и, надеюсь еще «из искры возгорится пламя».

Иван вскочил, заходил туда-сюда по комнате, вернулся на балкон, присел на край стола и выпалил:

— И тут, как говорится, не было счастья, да несчастье помогло. Загорелся я написать книгу. Показал ее друзьям, священнику — оценили неплохо. Потом сходу вторую написал, потом третью… Издали книги у нас, потом за рубежом, а потом по совету опытного товарища и в интернете разместил. Слава прокатилась — вперемежку с завистью и замалчиванием, в общем все как у путёвых. И тут, в один солнечный день с газетой и книжкой в руках прибежала ко мне Света и как закричит: «Что же ты меня такой идиоткой изобразил! Как тебе не стыдно?» Я говорю, очень даже симпатичной идиоткой, между прочим. И зачитал ей три отрывка, где она — просто супер-вамп, вся в цветах и бриллиантах. У нее было как-то увлечение богатеньким ювелиром и дизайнером одежды, одновременно. «Всё равно я себе там не нравлюсь!» Тогда я говорю, а с чего ты взяла, что я о тебе писал? Имя другое, возраст нежнее, рост выше, ноги длиннее, номер не первый, а третий — и декольте типа «сэрцэ во двор». Единственное, что тебя делает похожей на книжную Лену, это быстрая смена партнеров, но это сейчас такая всеобщая женская беда. Так что… Света опять разрыдалась, опять мне на грудь упала и в который раз призналась, что я у нее один, а все остальные — так, для жизненного опыта. А как успокоилась, умылась, села вот тут, на твое место и предложила отныне писать главную героиню с нее, а уж она постарается соответствовать высоким идеалам, так сказать и всё такое.

— Но ведь тебе запретили описывать конкретных людей, — напомнил я.

— А я не описываю конкретно Свету. Я, кстати, ей это объяснил. Но стремление стать лучше и соответствовать идеалам беллетристики, этого я никак не мог запретить.

— И чем у вас всё закончилось?

— Не закончилось, а продолжается, но уже совсем на другом уровне. Мы уже дважды женились и разводились, и еще не поженились в третий раз, она еще иногда по привычке погуливает, но после очередного фиаско прибегает, кается, плачет, просит простить и об этом в книге не упоминать. Я ей предлагаю сюжеты, которая она должна прожить, разумеется, со мной. Она пытается, старается, но срывы пока случаются.

— А ты к старцу ее не пробовал привезти?

— А как же, возил и не раз. И, знаешь, старец ее всегда принимает по-доброму, ласково, без осуждения. А Света просто стелется перед ним, как травка, так искренно кается, рыдает, бьет себя кулачком в грудь… Но возвращается домой и… Помнишь, как там у Блаженного Августина в его «Исповеди»: «Боже, сделай меня святым, но только не сейчас!»

— А ведь на самом деле, случай интересный! — признался я. — Спасибо тебе, что рассказал. Сколько тут выводов разных напрашивается! Ведь, по сути, в каждом из нас живут эти страсти. Живут, гадят нам, а мы просто не способны с ними расстаться, или не хотим. Ты, Иван, давай, дорогой, пиши дальше — это очень интересно любому человеку, ставшему на путь Света, идущему по пути Светы. Но, знаешь, ты прав — у тебя в жизни и трагедия и счастье рядом идут, так что одного у тебя не будет никогда — это скуки! С такими не соскучишься. Такие ближние нас всегда держат в тонусе, чтобы не обленились, чтобы не утонули в мещанском болоте.

— А хочешь я тебе еще вывод подарю «безвозмездно, то есть даром»! Тебе, Юра, не приходилось наблюдать одну странную тенденцию? Даже святым, даже праведникам Господь попускает пасть, согрешить так, чтобы об этом все узнали. А для чего?

— Как для чего! Чтобы не загордились.

— Вот именно! Самая беспощадная война на земле идет именно за смирение, как единственное оружие против зла, против гордыни, тщеславия. Может потому наш старец с такой отеческой любовью и относится к моей Светлане, что видит в ней современную Марию Египетскую. Ведь блудница она была знатная, а после многих лет борьбы со страстями, Мария стала святой покровительницей всемирного монашества! Ведь в каждом монастыре имеется храм Марии Египетской, и монахи каждый день ей молятся. А почему? Да потому, что блуд касается любого нормального человека — это всеобщая беда, и всеобщее поражение… очень хочется надеяться, что временное. И всем нам — для смирения. Чтобы никто себя праведником на считал.