— А ты продолжай экскурсию, — усмехнулась Вика. — Когда еще придется! Варю я сама отвезу, заодно познакомлюсь с вашим заповедником. Столько шуму из-за него. — Оглянулась на меня и прошептала таинственно: — Правда, любимый?

— Истинная, — кивнул я согласно со своего сиденья слева и прошептал: — любовь моя… непростая.

Меня Вика с собой к Варе в гости не взяла. Домой меня не тянуло, там я по-прежнему числился в предателях, пришлось выслушивать плач Бориса вперемежку с угрозами. Я с нетерпением ожидал возвращения Дины, надеялся, что она сумеет изменить настроение друга. Через день после отъезда, Вика стала звонить мне днем и ночью, что неудивительно, ведь у нее сместилось время, а психика перенесла очередной стресс.

— Ты мне объясни, пожалуйста, — раздавался из трубки чуть плавающий из-за помех голос Виктории. — Как ты сумел отсюда уехать? Тут ведь просто рай на земле!

— У меня было задание профессора, — приходилось мне отбиваться. — Я прилагал усилия, чтобы выполнить серьезную миссию. Нам необходимо защитить заповедник.

Через два часа:

— Познакомилась с твоей Олей…

— Она не моя.

— Ты же с ней общался, так что твоя, не отпирайся.

— Да, общался. Вика, ты меня в чем-то обвиняешь?

— Да! Я никак не пойму, как ты мог променять такую милую девушку на меня, такую испорченную эгоистку… — Отключилась.

Через три часа, среди ночи:

— Слушай, Юрка, а может ты из карьерных соображений со мной связался? Может считаешь, если мы разойдемся, так деда тебя из академии вытурит? Имей ввиду, это не так!

— Это уже выходит за все границы терпения. Может, вывалишь на мою голову все обвинения сразу и успокоишься? Зачем ты будишь меня среди ночи! Делать нечего?

— Ага, вот ты и прокололся! — визжала она. — Видишь, как я тебя раздражаю! А с Олей, наверное, не так было! Вы тут как голубки ворковали.

— Откуда ты это взяла! — возмутился я. — Там просто нет таких людей, кто способен сплетничать.

— Да я и сама все поняла. Пообщалась с Олей, она просто ангел, вот и представила себе эту картинку.

— Ты что, нарочно себя накручиваешь? Зачем?

— Ревную, наверное, прости, — выдохнула она и отключила телефон.

Той ночью звонков больше не было. Проспал до полудня. А после душа вошел в столовую — и впервые обрадовался появлению Дины. Девушка загорела дочерна, что при ее светлых волосах и белых одеждах выглядело весьма импозантно. Зеленые глаза с поволокой сверкали изумрудами.

— Вот что значит хорошенечко отдохнуть! — воскликнул я, наливая себе чашку кофе.

Борис неотрывно любовался Диной. Наверное, вся эта блажь с похищением сибирской невесты покинула его взлохмаченную голову. С каждой минутой они мне нравились все больше и больше. Когда Дина отвернулась, принялась печь блинчики, Борис, улучил момент, приложил палец к губам — о моем психозе ни слова! Я кивнул, допил кофе и с легким сердцем покинул уютное гнездышко.

9

Зашел домой, там встретили меня радушно, будто и не было обвинений в предательстве. Я настороженно спросил:

— У вас что-то случилось?

— Нет, ничего такого, — хором ответили родители.

— Ладно, мать, расскажи, — проворчал отец, пряча глаза.

— Да, сынок, кое-что случилось, — смущенно прошептала мама. — Заходил такой серьезный мужчина. Представился, как генерал. Показал удостоверение с фотографией, все честь по чести. Спросил, не мешает ли учеба вашего сына семье. А то, если мешает, мы ему выделим служебную квартиру в охраняемом квартале, но вы с ним перестанете видеться. Намекнул, что и денег от тебя не увидим. Так что мы сказали, что у нас все нормально.

— Ты, сын, прости меня, — проскрипел отец. — Твой генерал объяснил, что ты на спецзадании государственной важности. И что если мы тебе помешаем, то он типа нас за сто первый километр вышлет. Так что прости и все такое. Мы больше не будем. Вот.

— Да ладно, наверное, вы поняли, что генерал пошутил. Никого он никуда высылать не станет.

— Правда? А мы уж так испугались!

— Хотя, конечно, в каждой шутке только доля шутки. Так что, родители, об этом лучше молчать. Сами понимаете!..

— Так мы, как говорится, прониклись! — торжественно рапортовал отец. — Я даже пообещал пить бросить. А он мне: если сам не бросишь, мы, как говорится, так хорошо поможем, что и запах забудешь. Ох и серьезный он у вас!

— Да уж, — согласился я, смахивая с лица ироничную усмешку. — У него не забалуешь. Сами понимаете!..

В тот миг домашнего триумфа из кармана раздался зуммер телефона. Я достал трубку, дождался завершения музыкальной композиции — мне она нравилась, а дослушать до конца не удавалось. На экране высветилось «Вика», а под именем — смешливая физиономия возлюбленной, непростой моей любови. Отец загляделся на аппарат и робко спросил:

— Это телефон такой? А где провода?

— Радиотелефон, для спецсвязи через космическое пространство, — пояснил я, после чего родители понятливо со значением кивнули и гуськом покинули помещение.

— Ты наконец дослушал музончик до конца? — пропела Вика. — Напоминаю, это композиция «Widows` Weed» группы «Laika».

— И что? — обескураженно спросил я, не ожидая от звонка ничего хорошего.

— А то, что сегодня эта британская группа выступает в клубе «Шестнадцать тонн» на Пресне.

— И что, еще раз?

— По оперативным данным, моя мама Варвара Ильинична, покинула лесной спецсанаторий и выдвинулась в сторону вышеуказанного заведения. Наша с тобой задача — извлечь ее оттуда и вернуть на прежнее место. Я в машине, у твоего подъезда, спускайся, жду.

У подъезда стоял единственный автомобиль, и это был не правительственный лимузин, а простенький мерседес А-класса. Я по-пролетарски хмыкнул.

— Ну что опять! — взмахнула руками Вика. — Мог бы и себе что-нибудь купить на колесах, не всё же пешком ходить да на метро ездить. Платят нам вроде бы неплохо. Можешь себе позволить.

— Может быть, когда-нибудь… — вздохнул я. — Да не гони ты так! Заметут, и дело не сделаем.

— А у меня пропуск с красной полосой, правительственный.

— Ну всё она предусмотрела! Тебя случайно не в разведку готовят?

— И туда тоже, — кивнула она. — Приехали, вытряхивайся. Ворчун старый.

Мне как-то довелось в этом мрачном заведении праздновать с друзьями день памяти Высоцкого. Помнится, на Ваганьковском кладбище, сразу за главными воротами, постояли в толпе фанатов, выслушали десяток песен культового барда, которые знали наизусть, но по-прежнему волновали и даже, как сказал один из нас, «драли когтями душу». Могила была окружена черными тюльпанами, горящими свечами и стаканами с водкой. Кто-то ревел песни, подражая хрипатому исполнению первоисточника, кто-то пьяно выл в сторонке, девчонки размазывали слезы по бледным щекам. Стражи порядка скромно стояли в стороне, сочувствуя, конспиративно прикладываясь к плоским фляжкам.

Мы с друзьями прошли в храм, поставили свечи, встали на колени, умоляя «простить и упокоить» мятежную душу любимого певца. Да так и простояли с полчаса, пока не почувствовали режущую боль в коленях. Только встали, наше место заняли подростки лет пятнадцати, которым вряд ли удалось видеть живого барда, но стояли на коленях и рыдали, будто поминали родного человека.

Вышли с кладбища, локтями раздвигая толпу. Прямо на меня упала, вцепившись когтями в плечи, затем сползла по мне и собралась было упасть к моим кроссовкам женщина лет за сорок. Мутные глаза ее, устремленные в небо, источали струи влаги. Мы оглянулись в поисках ее провожатого, спросили одного, другого, третьего: «Простите, она не с вами?»

— Да что вы, как дети! — взвыла женщина, повисшая на моих руках. — Одна я! Совсем одна! И у Володи я была всегда одна… Эти его Изольды, Люськи, Маринки — эти так, для блезиру, для «мерседесу». А я всегда была с ним, с первого дня до последнего. Понял, мальчик? — Мазнула меня по лицу ее грязная рука. — Добавить есть чего? Налей за помин души!

— Послушайте, дамочка, — обратился я к ней вежливо, не без труда сдерживая тошноту от несвежего дыхания. — Вы на ногах уже не держитесь. Это опасно! Сюда милиции нагнали столько, что их больше, чем нас. Заберут ведь!

— Сегодня не заберут! — прохрипела женщина. — Сегодня Володьке поминки — весь Союз вдребадан!

— И все-таки, пожалуйста, позвольте вас в такси посадить? — нудил я, никак не впечатленный речью предыдущего оратора. — Мне за вас тревожно.

— А у меня денег нет! — Радостно взмахнула она руками, встав наконец на ноги, но не отпуская моего поясного ремня. — Да ты нальешь или… где?

— Давайте я вас посажу в машину, а?

— А где они, машины твои? Видишь, все нормальные идут в метро. А меня туда не впустят, я же… это самое… с поминок!

Мы дотащили скорбящую до улицы Девятьсот пятого, я заслонил ее телом, чтобы не пугать народ, поднял большой палец — и о, чудо! — первый же «москвичок» тормознул, даже открыл заднюю дверцу и гаркнул с «высоцкой хрипотцой»:

— Эту повезу только за два тарифа!

— Вам куда ехать? — спросил я женщину.

— Домой!

— А по какому, простите, адресу? — продолжал я допытываться.

— Ты что, совсем уже! — возмутилась дама. — Не знаешь, где порядочные дамы живут? Слушай, мальчик, и запоминай: «Где мои семнадцать бед? — на Большом Каретном!»

— Ясно, — весело кивнул водитель, блеснув на меня черными глазами. — Гони пятерку и загружай тело!

Я посадил порядочно перебравшую даму на заднее сиденье «москвича», протянул водителю мятую купюру номиналом в пять рублей, с трудом захлопнул дверцу. Она высунулась из окна чуть не до пояса и на ходу захрипела, размахивая руками:

— «А где мой черный пистолет? — На Большом Каретном! — А где меня сегодня нет? — На Большом Каретном!»

— Давайте, сегодня больше не будем никого спасать, — предложило собрание за моей взмокшей спиной. — Накладно это! …И неблагодарно…

Пристроив женщину в надежные руки, прошли в скорбном молчании с полкилометра и забрели в этот самый «шестнадцати тонный» клуб. Как ни странно, нас туда впустили, хоть мы и были одеты по-простецки, в джинсы с ковбойками, правда не дальше пивбара, но и там уже толпились скорбящие, и там уже рвали гитарные струны и «драли когтями душу», и там уже мощные секьюрити в стороне от скорбящей бурлящей толпы отводили бдительные взоры и конспиративно прикладывались к плоским фляжкам из нержавейки.