— Думаю, неправильно ожидать от людей подвигов, откровений — это может прорастать годами. И то не факт, что случится.

— А меня что-то так проняло не по-детски.

— Это заметно, Юр, невооруженным взглядом. Ну, что ты хочешь, первый опыт получения благодати, как встреча с вечностью. Ты храни её, оберегай, как драгоценную жемчужину. И радуйся!..

— Платон, я должен сказать тебе нечто важное. Ты, наверное, слышал не раз, что у профессионалов главное — чутьё, шестое чувство. Так вот оно мне подсказывает, что эта наша с тобой поездка — последняя. Практически все, кто участвовал в операции по возвращении денег партии, уничтожены. Теперь моя очередь, и мне от судьбы не уйти. Поэтому я встретился по твоим следам с монахом Иосифом. Я тоже стоял у того расстрельного камня, и мне тоже многое открылось.

— Георгий, ангел мой воинственный, — вопросил я мысленно, — твоих рук дело?

— Да, я тоже участвовал в той спецоперации. Правда не один, а вместе с ангелами-хранителями Юры, Инессы, и Иосифа. Ангелы, знаешь ли, умеют действовать совместно.

Юра, помолчав, продолжил:

— Когда меня… устранят, скорей всего тебе с Инессой, а может даже и твоей соседке, предложат продолжить мою работу самостоятельно. Не соглашайся! Там, где власть, сила и большие деньги, душа человеческая обесценивается, жизнь прекращается, а спасение возможно только через физическое устранение. Помнишь ведь: кто с мечом придет, тот от меча и погибнет. У тебя есть свое дело — оно мирное, доброе, милосердное. У тебя есть группа единомышленников, они проверенные ребята, они не подведут. Насчет меня не беспокойся, я в руках Божиих. Как Господь управит, тому и подчинюсь. Да еще что! Вы с Инессой на какое-то время уезжайте из страны. Георгий подскажет тебе, куда и когда можно будет. Инесса вернется к тебе, когда ваш Ирод будет повержен. Ничего не бойся, ни о чем не беспокойся, Господь все управит так, как надо. А мне положить душу за други своя — это счастье. О такой судьбе можно лишь мечтать. Ладно, прости, брат, засиделся я тут. — Юра вздохнул. — Хорошо у тебя, душевно.

Наша парочка с недельку поиграли в любовь, да и приступили к обычному бытовому пьянству. Маришка, как человек более ответственный, тормознула через три дня, а Сергея понесло по кочкам и закружило в омуте весьма основательно. Маришка сидела у одра болящего, как сестра милосердия, неотступно. Вздыхала и переживала, бегала за пивом и вином, заботилась о горячей закуске из ближайшего ресторана и снова переживала.

Наконец, к нему пришли товарищи по работе, пытались усовестить, но услышав предложение «по чуть-чуть», не устояли и попросту напились допьяну и, покачиваясь, удалились. Потом были женщины из бухгалтерии — эти тоже не удержались от «по чуть-чуть». Ну а уж в последнюю очередь подключилась «тяжелая артиллерия» в лице начальника цеха — тот прочитал лекцию о вреде алкоголя, и только после этого, исполнив протокол, слегка позволил себе.

С гостями Маришка держалась с достоинством, с восхищением глядя на своего рыцаря пера и спецовки, столь уважаемого в незнакомой пролетарской среде. Когда писатель между утренним пивом и вечерней отключкой зачитывал вдохновенные тексты, она хлопала в ладошки, взрываясь бурным восторгом.

Однако, пора и честь знать, Сергей однажды собрался духом и дошел-таки до заводской проходной, разумеется, под ручку с возлюбленной. Маришка в едином пролетарском порыве устроилась на завод на вакансию художника, чтобы и там ухаживать за возлюбленным, ревниво поглядывая на веселых заводских девчат. С тех пор их совместная жизнь наладилась и потекла не бурной стремниной, но тихой полноводной рекой. Какое-то время…

Случился и у меня день борьбы с пьянством.

Мой телефон ожил и как-то нервно заверещал. Даже не глянув на экран, понял, кто звонит — Палыч. Голос его звучал печально, с чуть просительной интонацией:

— У меня отобрали мобильный, поэтому звоню с местного городского. Здорова, Платон!

— Здравствуй, ныне и присно, брат поэт! — отозвался я. — Что-то мне подсказывает, сейчас прозвучит просьба насчет дорожных. Ты на мели?

— Это как положено! — прорычал экстремал. — Где ты видел богатых поэтов!

— У Сергея в гостях, — напомнил я, — когда ты достал из сумы дорогое виски.

— Эк вспомнил, когда это было! Короче, я тебе продиктую номер карточки, а ты закинь мне долларов триста-четыреста. Пора домой, соскучился по моим бандитам. По тебе тоже. — Он продиктовал номер карточки, потом еще, на всякий случай, повторил и заставил меня прочесть ряд цифр. — И не забывай слов Спасителя: «Просящему у тебя дай…» — и от себя добавил: — и не жмись!

— Ладно, «закину», — проворчал я нехотя. — А ты сейчас где подвизаешься?

— В лавре преподобного Герасима. Потом как-нибудь расскажу, — зачастил он. — Ой, давай, покеда, начальство идет. — С грохотом бросил трубку, наверное, старого образца.

В голове моей прогудели слова преподобного Амвросия Оптинского: «Имей толк, не давай пьянице в долг!» Следом за предостерегающими словами из мозга головы, снова противно запищал телефон, чуя недоброе, надавил зеленую кнопку, поднес к уху.

— Простите, я невольно подслушал ваш разговор с братом Павлом, повторил набор последнего звонка, — произнес тренированным баритоном незнакомец. — С вами говорит игумен Исидор, я в обители занимаюсь паломниками. Как ваше святое имя?

— Платон, — представился и я. — Что там с Палычем? Опять бедокурит?

— Да, верно сказано. Прошу вас, не высылайте ему денег. Пропьёт.

— Это что же, он и в монастыре умудряется?..

— Увы, да, — вздохнул игумен. — Видимо, перед тем как появиться у нас, Павел собирал милостыню. И да, сбегает в магазин в поселке, проносит в обитель и ночью прикладывается. Вам, наверное, известно, как он умеет вызвать жалость и выпросить денег.

— Нет, в таком изысканном обращении Палыч замечен не был. Он обычно не просит, а требует, да еще угрожает, в случае отказа, побить. Экстремал!..

— Даже так! — удивился монах. — Здесь он, конечно, так себя не ведет. Он пребывает в послушании нашего старца, человека мягкого, но у него не забалуешь, может и посохом по спине огреть. Братия молится о брате болящем, старец исповедует помыслы, уверен, будет польза. Так что вы, Платон, пожалуйста, денег ему не высылайте. Как удостоверимся, что Павел достаточно окреп, мы сами его отправим домой, прямо в самолет посадим.

— Тогда позвольте мне послать вашей обители милостыню. У вас имеется сайт с реквизитами?

— Есть, конечно. Спаси вас Господи. А может, будут имена для молитвы? Диктуйте, я запишу, отдам в алтарь, помолимся.

Продиктовал по памяти «мои» имена, покойных и живых. И мы с игуменом попрощались. Чтобы не забыть, разыскал в интернете сайт обители с платежными реквизитами, перечислил деньги. Разговор с монахом со Святой земли оставил приятное впечатление. Я почувствовал в груди тепло — как после завершения доброго светлого дела.

Монархист

Кто любит Царя и Россию, тот любит Бога...

Если человек не любит Царя и Россию,

он никогда искренно не полюбит Бога. 

Это будет лукавая ложь

Прот. Николай Гурьянов (+ 2002)

Раз в два-три месяца Юра приглашал меня в «политехнический тир», вообще-то стрельбище находилось в одном из многочисленных лубянских переулков, и скорей всего, именно к грозной Лубянке имел непосредственное отношение. Но называли мы его именно так — политехнический. Юра считал, что любой уважающий себя мужчина обязан уметь стрелять метко, без промахов, и так уж получилось, что самым «уважаемым и мужественным» каждый раз оказывался, простите, я, «первый штафирка в роду военных». Мне и самому было интересно, какой фокус на сей раз выкинет мой зрительно-стрелковый механизм. Видя, как старательно сопя однополчане ведут стрельбу, в первую зачетную стрельбу я небрежно выпускал свинец в мишень, которую и видел-то смутно. Зато в следующий раз прицелился по-взрослому, и без напряжения выполнил норму мастера спорта, что привело Юру в восторг, а майора — в стариковскую печаль. В то утро я повторил собственный рекорд, однополчане также отстрелялись неплохо, и мы, попетляв по длинным сумрачным переходам, вышли на Маросейку, залитую ярким солнцем. По пути к метро заглянули в пельменную, чудом сохранившуюся со времен развитого социализма. Пельмени на этот раз оказались полусырыми, они плавали в сильно разбавленной сметане, поверхность стола сохраняла пятна и круги от предыдущих едоков, салфетки в пластмассовом стакане отсутствовали. Майор с ворчанием написал отрицательный отзыв в книгу жалоб и предложений, мы вышли на жаркую улицу, прошли метров тридцать в сторону Старой площади, купили у шумной лоточницы по паре сочных чебуреков, запили нарзаном, и тем удовлетворились — завтрак на природе удался.

Вышли к Памятнику героям Плевны — и оказались в гуще толпы. Потолкавшись среди довольно спокойных людей, обратили внимание на зонты, хоругви, трибуну с выступающими ораторами, отметили для себя шеренгу машин скорой помощи. На трибуну взошел седой мужчина с красным лицом гипертоника и, перекрестившись, стал говорить о скором пришествии царя.

— Понятно, — проворчал Юра, — сборище монархистов! Может, пойдем отсюда?

— Это какой Осипов, не профессор ли случайно? — раздался у нас за спинами зычный голос. Мы оглянулись, сразу за нами стояли два богатыря в черной одежде с плетками в руках — казаки.

— Да ты что, если бы здесь появился профессор, я бы его самолично вот этой плеткой отстегал! — рявкнул другой казак, сжимая плетку. — Знаешь какие он мерзости про русских царей говорит — уши вянут! Ездит по России и врет, ездит и в души православным гадит! Не-е-ет, это Владимир Осипов — наш, монархист, он полжизни в тюрьмах провел.