Слева показалось стеклянно-бетонное здание в окружении пальм и забора. Сразу подумалось, что это, наверное, чья-нибудь вилла. «А это тюрьма для особо опасных преступников», — вдруг бодро произнесла Анна.

И вот наконец, за перевалом перед нами из легкой дымки блеснуло долгожданное зеркало Галилейского моря. Здесь рыбачили Петр и Андрей Первозванный, первые ученики Христа. Здесь Христос «ходил по морю как по суху». Анна рассказала, что в прошлом году археологи со дна озера подняли рыбацкую лодку, которой около 2000 лет. Возможно, на ней плавал Христос, потому что немыслимо, чтобы так долго могла сохраниться деревянная лодка, если бы не какая-нибудь сверхъестественная сила...

В ресторанчике у самого синего моря мы ели «рыбу Святого Петра» и узнали в ней нашего карпа. На легких волнах покачивалась большая лодка, построенная по подобию той, которую подняли со дна озера. За столиком с нами пил кофе старичок из Луганска, водитель автобуса на пенсии, который здесь уже третий раз. Я спросил — почему третий-то? Он сказал как о само собой разумеющемся — так ведь святые же места...

Потом на автобусе по серпантину мы поднялись на вершину горы Блаженств. Здесь Христос произносил Нагорную проповедь. Здесь построен небольшой храм с домом для паломников. Территория вокруг храма с любовью украшена кустарником, дорожками, ровными газонами; высоченные эвкалипты создают столь приятную и необходимую тень. Наконец-то, нашел я клочок каменистой земли в нише вокруг скамейки и, заслонившись от бдительной монахини гренадерского росту толпой проходивших туристов, наскреб ножом землицы в пакетик. Сделав сие благое дело, присел на скамью и залюбовался.

Правда же, не хотелось отсюда уезжать: что угодно делать, кем угодно работать, но пожить бы здесь в этом благодатном святом месте! Может быть, по совпадению, а скорей всего, промыслительно мы с друзьями были предоставлены самим себе. Нас окружила дивная тишина, которая лишь изредка нарушалась …всхлипами. Мы втроем, не сговариваясь, плакали. И это было вовсе не смешно, скорей уместно.

— Сколько света!

— Сколько любви!

— Сколько благодати…

— А это она и есть — благодать?

— Конечно, конечно!

— Как хорошо-то… За что? Я вор и убийца…

— А я грязный блудник…

— А я тщеславный, как идиот…

— Ни за что — даром, потому что дар свыше.

Размазывая слезы по щекам, мы лепетали как дети, как безумные, как…

Наконец и это стихло, и мы замолчали. Оглянулись, промокнули щеки, глаза и понесли в себе нечто таинственное, что дар свыше, что не объяснить, не пощупать, не увидеть.

Когда мы спускались вниз к серебристому зеркалу озера и перед нами проплывали горы, помнящие Христа, я снова «ушел под кожу», отстранился, испытывая тот же восторг, только тоньше, без всплесков эмоций, тихую светлую радость в самой глубине сердца. Я благодарил Бога за возможность видеть все это, ходить здесь, дышать этим густым пряным воздухом, принимать в свою грешную душу эту светлую благодать и молча в восторге замирать в благодарственной молитве...

Вот в таком высоком состоянии духа мы сходили с автобуса к реке Иордан, где нам предстояло окропить лицо и голову святой иорданской водой, омывавшей много лет назад тело и душу крестившегося от Иоанна Крестителя моего Иисуса Христа. Моего Господа…

На заросшем невысокими деревьями берегу тихой реки толпились разноязычные паломники. Они набирали святую воду в бутылочки, умывались ею, окропляли волосы, одежды. Многие переодевались в белые до пят рубахи. Сверкали вспышки фотоаппаратов, некоторые снимали на видеокамеры.

В нашей группе была беременная женщина лет сорока. В каждом храме, где мы до этого находились, она на коленях горячо молилась. И сейчас на берегу Иордана она умывалась святой водой — и ее бледное болезненное лицо становилось красивым и просветленным! Я тогда подумал, счастлив будет ее ребенок, уже в утробе матери посетивший эти святые места. И дай ей Бог родить здорового малыша — плод ее столь поздней любви.

Я тоже подошел к воде, приятно пахнувшей речной тиной, и увидел множество больших и маленьких рыб, абсолютно безбоязненно сновавших между людских рук. Помолился и окропил себя этой чудотворной водой. Будто помолодел на десяток лет! В груди учащенно забилось, запульсировало, снова разлилось внутри меня какое-то неземное тепло (о, сколько бы я отдал, чтобы посмотреть на себя со стороны в тот миг). Юра с Сергеем не удержались, шаловливо по-детски обрызгали друг друга. Совсем не хотелось уходить, шумные паломники разошлись, сошла блаженная тишина, но уже смеркалось, гид и шофер нервничали, и мы поспешили домой.

В автобусе мое блаженство еще долго теплилось в груди. Я смотрел за окно на огни сельскохозяйственных киббуцев и пограничных застав с электронной границей — за рекой темнели горы, принадлежавшие Иордану — соседнему государству. Видел горы и долины, разбросанные довольно плотно огни поселков и городов, и краем уха слушал Анну, которая, будто извиняясь за свой народ, рассказывала почему иудеи не приняли Христа. Упустим эту версию из-за ее абсолютно беспомощной нелепости.

Мои друзья затихли, погрузился и я в то чудесное состояние души, которое по старинке называется Любовь. Передо мной проплыли, пронеслись лица друзей, родичей, соседей, священников, монахов, начальников, бандитов. О, чудо, не стало у меня врагов! Не заметил в душе ни единой царапины, ни боли, ни страха — а только любовь, безграничная, светлая, уходящая за горизонт — океан блаженной любви.

Не хотел я в тот миг ни осуждения, ни обсуждения — совсем другие мысли ожили в моей голове. Я восторгался этой землей. Благодарил за возможность ее посещения, за те прекрасные чувства, которые она всколыхнула в моей усталой душе. Я восторгался ее народом, построившим в раскаленных безводных пустынях уютные зеленые города. Тогда я на время стал его частью, и я имел право сказать: «Да, это мой...Израиль!»

Более четырех часов мы неслись в шикарном автобусе по вечерним трассам среди гор, россыпи ярких огней городов и поселков, слившихся в одну гирлянду. Я вдруг увидел эту уже не чужую и не чуждую, как раньше для меня страну, — как весь наш земной мир в разрезе, в препарированном, так сказать, виде. Да, здесь ярко и многогранно проявлены все земные человеческие достоинства и недостатки, великие грехи и великие одухотворения. Здесь люди среди камней и песков героическими усилиями воздвигают оазисы и восстанавливают памятники духовных прозрений. Сажают цветы и рощи. Выращивают овощи и фрукты. Здесь молятся Богу и своим богам миллионы людей — здешних и приезжих. Здесь живут бок о бок великие праведники и великие жулики. Паломники стяжают здесь небесную благодать — а их безжалостно обворовывают, как туристические фирмы, так и лавочники и карманники. Здесь учат и обманывают. Любят и ненавидят. Убивают и лечат. Воюют и мирятся. Милосердствуют и грабят. Живут ожиданием Христа — и предают Его позорной жестокой казни. Веками возделывают благодатную почву для прихода Спасителя человечества, а Его, явившего свои чудеса и благодать, из зависти объявляют лжепророком. Эта земля рождает святых апостолов и продажных иуд. Таков Израиль. Таков человек!

Господи, прости всех нас, грешных и заблудших, но обязательно страдающих и истово жаждущих любви. Прости нас и дай нам частицу Твоего терпения и Света. Господи, спаси нас и сохрани!

Автобус остановился непонятно где. Вышли в темноту, огляделись. На остановке приметили темнокожих людей, жмущихся друг к другу. Обратились к ним по-английски. Они испуганно замотали головами. Пошли наугад по грязной улочке с планирующими обрывками бумаги. Почувствовали дыхание моря, пошли на запах и оказались на неосвещенном участке набережной. Вдалеке блеснул неоновый свет. А вот и наш отель, только с другой стороны. Молча разбрелись по номерам, заснули как младенцы.

А утром — все как обычно: душ, завтрак, минивэн до аэропорта, час на прохождение таможни, четыре часа полета — и мы дома. Только по большей части, тихо, молча, «чтобы не расплескать».

Часть 4. После Словие

Будни

В нас чувства лучшие стыдливы и безмолвны, И все священное объемлет тишина: Пока шумят вверху сверкающие волны, Безмолвствует морская глубина.

Дм. Мережковский

Почему-то ввалились гурьбой именно ко мне домой, в мою московскую студию. Видимо, продолжало держать нечто общее, сцепляющее. Мы сидели напротив друг друга, молчали, пряча глаза, снова и снова, мысленно возвращаясь на Гору Блаженств. Весело звякнуло в прихожей, на пороге в нерешительности застыла… в нерешительности?.. что-то новенькое!

— Кто-то не закрыл дверь?

— Прости, задумался.

— Тогда встречай гостью.

И она не замедлила появиться — рот до ушей, прическа, шелковое платье, туфли на высоком каблуке, бусы — это что-то новенькое. Юра пребывал на своей глубине, Сергей же во все глаза разглядывал непрошенную гостью, она — его. Неужели сбылись мои сокровенные мечты! Как говорится, леди с дилижанса… и так далее.

— Вы прекрасны, как чайная роза в капельках росы! — прошептал Сергей.

— А вы подобны прекрасному принцу на белом коне, — зачарованно произнесла Маришка.

Ну, понеслось… И откуда у них взялся такой набор банальностей! А впрочем, когда вот внезапно накроет влюбленность, еще и не такое в голову взбредет. Тут даже Юра очнулся и подозрительно глянул на застывшую парочку.

— Э-ей, Сережа, ты бы того… полегче, — предупредил он, зная бесшабашность Марины.

Только они уже ничего не слышали. Взялись за руки и ушли туда, где трепещут алые паруса, сверкают радуги и щебечут соловьи.

— А если это любовь, — предположил я.

— Я по наивности думал, что там, — произнес Юра задумчиво, — на Горе Блаженств нам показали, что есть любовь истинная.