Вечер провели на просторной лоджии апартаментов Юры, любуясь неоновыми красками заката, поклевывая французские деликатесы. Как стемнело, выходили из отеля купаться нагишом. Лежали на теплом пляжном песке, любовались россыпью звезд и вспоминали товарища Сухова, вполне разделяя ностальгию русского человека среди чужих песков, чужих людей, и даже бегство Палыча к коллеге по алкогольному цеху не казалось чем-то чуждым, вполне возможно, что нашел человек родственную душу.

Чтобы плавно перейти от светской части поездки к паломничеству во Святую землю, решили взять заключительный аккорд путем посещения Яффы. Все-таки именно сюда прибывали миллионы паломников со всего света, и просто невозможно не пройтись по улочкам древнего города, чтобы вдохнуть стоны и восторги паломников, напитавших камни, да и сам воздух знаменитой на весь мир пристани. По мостовой с насечками, чтобы не скользили лошадиные копыта, мы спускались по узким улочкам к воде, стояли на набережной, созерцая тысячи кораблей, приставших к старинным причалам, слушали крики людей и чаек, видели призраки сотен карманников, грабителей, сновавших в поисках добычи — мысленно, конечно. Хотя, причем тут мысли, когда такого рода прозрения происходят не в мозгу, а где-то глубже, на уровне, даже не души, а духа.

Женщина с ранними морщинами на усталом опухшем лице, как это здесь принято, сначала рассказывала, как хорошо им здесь живется, потом коснулась трудностей в поиске работы и овладения языком, потом прошлась острым язычком по тем русскоязычным иммигрантам, которые здесь не прижились, сбежав от вполне объяснимых трудностей в «совок». Назвала несколько звучных фамилий «предателей великой идеи», отругала нас за то, что перестали отмечать коммунистические праздники, мол, такую хорошую революцию наш народ вам устроил. Ну а потом, узнав, что мы православные, приступила к традиционному богохульству и откровенному вранью. Юра просил уточнить: если, как вы говорите, таких равви-учителей, как Иисус Христос, было тысячи, может назовете хотя бы одного — не тысячи, а одного — храмы в честь которого стояли в каждом городе земли и количество учеников исчислялось миллиардами. Не дождавшись ответа, записал ее фамилию, имя и название турфирмы, пообещав лично проследить, чтобы к русским туристам ее и близко не подпускали, на прощанье назвал количество жертв «хорошей революции», осенил даму крестным знамением, от чего ее перекосило. Мы оставили группу экскурсантов под предводительством мутной тетки. С нами вместе отошли еще несколько человек, и мы продолжили экскурсию вполне самостоятельно.

На выходе из Старой Яффы на площади заметили накрытый полиэтиленом вход в подземелье. Заплатили какие-то небольшие шекели, к которым еще не привыкли, и спустились по крутым ступеням на глубину трех метров. Из темного угла подземных катакомб к нам подошел мой сосед, который продал Маришке или ее родителям квартиру с номером на единицу меньше. Честно сказать, узнал я Михаила Аркадьевича не сразу, уж больно исхудал и кожей почернел, бросился мне на шею и обнял меня он первым, как родного, правда, пришлось напомнить моя святое имя. Радостно сообщил, что нашел здесь работу, вполне научную, только «платят, скупердяи, маловато», зато в прохладе.

Схватил меня за руку и потащил в сумрачную даль, где он лично откопал древнюю мостовую возрастом около двух тысяч лет. Так вот камни, по которым ходили апостолы! Значит, мы давеча хаживали по иссеченным мостовым, которые находятся на поверхности так называемого «культурного слоя» высотой более трех метров! Значит, нужно всегда иметь в виду эту «культурную» поправку! Однако…

Юра спросил, кто его начальник, Михаил указал на молодого парня, бандитской наружности. Юра спросил, сколько стоит забрать нашего друга на пару часов. Сначала, как водится, босс принялся объяснять, насколько его подчиненный ценный кадр, потом, видимо понял, что придется такому кадру повысить зарплату, и произнес цифру в триста шекелей. Потом покрутил черный завиток грязных волос и сказал на суржике с «фрикадельным хэ», что вообще-то лучше пятьсот. Юра протянул одесскому «археологу» сто пятьдесят долларов и вывел Мишу из катакомб наружу. Михаил умылся у выхода под струей теплой ржавой воды и, подпрыгивая от возбуждения, повел нас в ближайшее приличное заведение.

Первые полчаса он жадно ел хумус в прикуску с чесночной колбасой и пучком зелени. Вторые полчаса рассказывал, как доволен тем, что вырвался из «совка» на свободу. Потом выпил водки, пустил слезу и на одном выдохе рассказал, как тяжело ему здесь приходится, называя местных такими словами, которыми используют лишь «зоологические антисемиты». Я сказал, что Маришка процитировала мне кое-что из его писем, мол, «знаю, милый, знаю, что с тобой, потерял себя ты, потерял…» Михаил обозвал мою соседку нехорошим словом и, глянув на Юру, на меня и на Сергея взглядом узника концлагеря, попросил помочь вернуться на родину… не предков, а на родную «совковую». Добавил, что его Мариам, которая в совковом девичестве, помнится, именовалась Мария Семеновна, смертельно устала и близка к самоубийству. Поначалу он не очень обращал внимание на ее нытье, но угрозу покончить с собой супруга стала повторять ежедневно, и вот… Всё, терпение кончилось, надо драпать.

Юра расспросил о научных степенях бедолаги, теме диссертации, поцокал восхищенно и предложил такой выход: он поможет семье вернуться на милую родину, но с одним условием — работать на него в качестве руководителя научной группы с приличным окладом, а жилье семья получит в рассрочку на двадцать лет, с заселением сразу. И еще — мы тут все православные, так что надо будет и тебе воцерковиться. Как ты? Михаил Аркадьевич заёрзал, трижды подпрыгнул и, чуть не разбив лоб о стол, размашисто кивнул: согласен! Кстати, есть еще вариант, задумчиво произнес Юра, открыть здесь филиал и возглавить его. Нееееттт! — вскричал Михаил, не хочу! Домой, только домой! Ладно, хорошо, успокоил профессора Юра, домой так домой, вышли мне ксерокопии всех документов. Проводив Михаила до места службы, тепло попрощавшись, Юра сказал нечто эпохальное:

— Только для того, чтобы еще больше полюбить родину, следовало сюда приехать! — Потом добавил: — А ведь после таких ударов судьбы, наш Миша будет работать как герой труда, да и мозги его нам пригодятся, так что мы все не в накладе.

— Так, всё, завтра приступаем к паломничеству, — сказал я. — Хватит рассеиваться и растекаться по древу.

— А я, к слову сказать, и не рассеиваюсь, — произнес Сергей. — Каждое слово, каждый шаг по Святой земле — всё в книгу! Это ж какой вкусный материал вырисовывается!

— Что получил, «мясной»? — прозвучал немой офицерский вопрос в правом полушарии моего усталого мозга. — Три к носу, как говорил наш бомбардир.

— Прости, брат, — прошептал я чуть слышно. — Ты прав, здесь только я один растекаюсь.

— Ничего, ничего, и это на пользу, — еще тише чем я, произнес Сергей, который, кажется, расслышал мое бурчание. — Так что держи пистолет хвостом!

Via Dolorosa, Иерусалим

По улице Скорби иду на Голгофу, и падаю снова, и снова встаю…

Н.Куракин

Зачем приехали сюда мои попутчики, примерно известно. Юра — «подтянуться» в духовной жизни, догнать меня, нас; Сергей — написать о впечатлениях главу в книгу, Палыч — сам, поди, не знает, но со временем поймет. Для чего приехал во Святую землю я — вот в чем вопрос. За компанию? По команде ангела? Одно знаю точно — польза будет, и не обязательно успех, вполне может случиться и трагедия, но на пользу духовному восхождению — туда, ввысь, к Богу, к моему Иисусу, в блаженную небесную вечность. Ладно, разберемся…

Важно правильно настроить мою очень нервную систему. Взять пример с альпиниста. Вот он приступил к восхождению на вершину, напряжение мышц тела, силы воли, души — достигает предела. Думает ли он про налоги, долги, меню любимого ресторана, о программе телевидения, курсе доллара, цены на колбасу и помидоры?.. Нет, всё внимание на вершину! Не будем вспоминать расхожую фразу: «Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет» — каждый сам выбирает цель и только верность главной идее дает силы покорить вершину. Итак, внимание на вершину, остальное — прах.

Эти мысли сверлят мозг, пока стою в Вифлеемском храме Рождества, в очереди к месту рождения Спасителя. Как ни стремлюсь углубиться в молитву, глаза рыскают по сумрачным объемам базилики, по закопченным колоннам, толпам горластых людей. Русскому человеку привычно богатое убранство храма, даже в глубинке, по мне, так здесь всё должно сиять золотом, сверкать драгоценными камнями, благоухать изысканными ароматами. Ни шарканье шагов, ни гомон толпы, а непрестанные ангельские песнопения должны звучать здесь. Вифлеемская звезда здесь неказистая, плита в которую она врезана — в трещинах, кроме православных лампад висят католические и армянские. Становлюсь на колени, прикладываюсь к звезде — ничего. Да что же это! Чувствую себя чурбаном бесчувственным. Ожидаю друзей, меня толкают чужие люди, раздражение растет, наконец выходим наружу, погружаемся в торгашеский гомон, отовсюду тянутся черные руки: денег дай, денег, а мы тебе продадим все что захотим, но деньги вперед. Оглядываюсь на друзей, они тоже растеряны, значит не я один такой, все нормально. Слава Богу и благодарность за всё!

Автобус выбрасывает нас на смотровую площадку. Отсюда Иерусалим — как на ладони. Древний город, по улицам которого ходил Спаситель, разрушен римлянами без малого две тысячи лет назад, да так, что разобран на камни и вывезен на подводах в Александрию, Венецию, Рим — там из иерусалимских камней строились дворцы, бани, колизеи. А место, где стоял Иерусалим, вспахали плугами. Так что нынешний город — вроде музейного экспоната, макет, имитация.