— Православный христианин не может быть никем иным, только монархистом! — Раздался с трибуны голос священника. — Государь — это Божий помазанник.

— А ведь правильно говорит, — произнес Юра задумчиво. — Кажется денёк перестаёт быть томным. Майор наш слинял уже, он толпы боится. А мы, Платон, давай-ка с народом пройдем крестным ходом. Кажется, нас ожидает нечто новое и незнакомое.

Мы выстроились в колонну и тронулись в сторону набережной. Вдоль шествия выстроились корреспонденты телевидения, газет, фотографы, операторы. Прошли вдоль кремлевской стены. То одна, то другая иконы мироточили и собирали поклонников, которые прикладывались к образам, отходя на свои места с улыбками восторга. В колонне раздавались «Боже, царя храни!..», «Царю небесный…», «Богородице, Дево, радуйся!..» Люди плакали, улыбались, бегали от одной мироточивой иконы к другой, по дороге проехал грузовик с поющими колоколами, нас от жаркого солнца скрыло облако, сопровождающее колонну. Рядом с нами шли незнакомые люди — старые, молодые, дети на руках отцов — и все стали нам родными, близкими, единомышленниками, единоверцами.

— Как же такое случилось, — удивлялся Юра, — Как мы с тобой оказались вне этого! Ведь это всё — наше, родное! И эти люди — наши, за которых и умереть не жалко!

— Я вижу, вы впервые принимаете участие в крестном ходе, — сказал сосед по колонне. — Если вы не против, давайте посидим в кафе на Кропоткинской. В такую жару — кофе в самый раз.

Наплывающая многотысячная толпа вытеснила нас к метро. И вот мы уже сидим в Гранд-кафе под приятной струёй от кондиционера, пьем весьма приличный кофе, жуем необычные круассаны с ростбифом и говорим, говорим, все еще переживая праздничное возбуждение.

— Простите за навязчивость, — мягко вступил наш сотрапезник по имени Степан Петрович, — вы, наверное, меня не вспомните, а ведь мы с вами встречались. И не раз, в стенах весьма серьезного учреждения, что здесь недалеко.

— Могу даже утверждать, что помню ваше звание полковника, а куратор у нас один.

— Да, все верно, — кивнул Степан. — А обратился к вам именно потому, что мы из одного крыла.

— Патриотического, — уточнил Юра. — Мы с Платоном друзья-однополчане, при нем можно говорить без оглядки.

В принципе, всё, о чем они говорили, было мне более-менее известно. Вот только одна новость для меня прозвучала: оказывается, в службе безопасности имеется сообщество монархистов, и его ряды непрестанно пополняются новыми кадрами.

— За монархией — будущее нашей страны, — сказал полковник. — А кому же еще охранять наше государство от супостатов, если не службе госбезопасности.

— Ну, а то, что нашим внутренним и внешним недоброжелателям власть Божиего помазанника, как кость в горле — это очень и очень понятно. — Юра понизил голос, бдительно оглянувшись. — Ведь они при монархии потеряют всё: власть, деньги, возможность пакостить, грабить. — Юра посмотрел в упор на собеседника. — Так, когда же всё это случится? По-моему, народ уже просто устал терпеть весь этот беспредел.

— А вы подумайте, сколько сейчас народу, и здесь, — полковник указал на три стола с оживленно беседующими едоками, — и в соседних кафе после нашего шествия, по кухням, городам и весям — обсуждают то же, что и мы с вами. Помните из Луки: ни одно слово не останется бессильным у Бога, значит, когда мы в русле Божиего промысла, мы в силе, мы с Богом.

— Насколько я помню из пророчеств, царь уже должен явить себя народу, — встрял я со своим насущным.

— Так-то оно так, — произнес Степан, — только давай вспомним еще кое-что. Во-первых, царь придет после третьей мировой войны. Во-вторых, наши вооруженные силы только начинают вставать с колен. У нас еще очень много работы. Ведь мы должны так себя обезопасить, чтобы война не под Смоленском и в Подмосковье гремела, а за границами страны, да еще как можно дальше от границ. Чтобы народа русского как можно больше в живых осталось. Надо еще помнить слова Иоанна Кронштадтского о том, что к нам потянутся миллионы людей православных из зарубежья, там-то вообще руины одни будут. И их надо будет принимать и как-то устраивать.

— Значит, сейчас время накопления силы, — предположил Юра. — Собирания камней, так сказать.

— И силы, и веры, — кивнул полковник, — да и детей воспитывать правильно надо. Кто же еще, если не русские парни понесут бремя войны, кто еще готов умирать за родину. А этот процесс идет, пусть не так явно, пусть подспудно, в семьях, школах, детских домах, в армии, наконец — но его уже не остановить. Правильно ты сказал, народ устал от беспредела, от лжи, поганых соблазнов, грязи.

— А что ты слышал о переменах в армии и госбезопасности? — спросил Юра.

— Скорей всего, то же, что и ты, — улыбнулся полковник. — Сейчас это только в самом начале, но в системе ВПК началась мощная перестройка. Доподлинно известно, что все наработки еще с шестидесятых годов сохранены и, пусть полуподпольно, но работы продолжаются. И скоро нас ожидает мощный рывок в новейших технологиях — да такой, что всех супостатов опередим лет на двадцать. А ты разве не работаешь в этой сфере? Разве не обеспечиваешь новейшими разработками в области спецоборудования? А ведь нам еще предстоит взять у запада все лучшее и самим научиться делать не хуже.

— Ты и о моей работе осведомлен? — понизив голос, спросил Юра.

— Повторяю, мы в одном патриотическом крыле работаем, одно большое дело делаем! — И полушепотом: — Думаешь, случайно мы с тобой крестным ходом вместе шли? Э, нет, в таких делах ничего случайного не бывает — Господь нас по жизни ведёт.

— Послушай, Степан Петрович, — произнес Юра задумчиво. — Мы с Платоном недавно паломничали во Святую землю, то есть, в Израиль.

— Знаю, мне уже доложили.

— Так вот что я должен сказать. — Юра потер переносицу. — Только не подумай, что я смерти боюсь… Словом, на Горе Блаженств мне показали, как меня убивают. Кто же вместо меня будет? Там очень много лично на меня завязано.

— Ты же сам и будешь, — улыбнулся полковник. — Должен тебя сильно огорчить: жить тебе, да и нам с Платоном — еще очень долго. Нам еще Царя грядущего встретить нужно, да ему послужить в меру сил. Так что, солдаты невидимого фронта, наберитесь терпения — и в бой.

Джентльмены тоже люди

В мире компонентов нет эквивалентов

В.Ерофеев

С некоторых пор наблюдаю одну примету: если джентльмены Сергей с Романом вольно или невольно скрываются от меня, значит попали в беду. Источником бед у обоих были два основных фактора — женщины и творчество. В тот день, однако, случился взрыв, детонатором которого сыграла Маришка. Она приехала домой, в ту самую квартиру, с номером на единицу меньше моего, не успел я как следует открыть дверь, как в меня полетела папка, едва увернулся.

— Батон, ты только взгляни, до чего докатился твой дружок!

Я поднял с пола скоросшиватель, пролистал пачку чистой бумаги без единой буквы, закрыл, глянул на обложку. Там крупными буквами рукой Сергея выведена надпись: «Моя святая земля», роман, автор — Сергей Блаженный.

— Во-первых, не Батон, а Платон, — подал я голос, опаляемый уничтожающим взором надоедливой соседки. — А во-вторых, кто тебе обещал в качестве бесплатного приложения к хорошему парню гениального писателя? В-третьих, творчество — это настолько тонкое, мучительное занятие, что не нам с тобой судить о неудачах творца.

— Он сжег половину рукописи! — прошипела Маришка. — Представляешь! А эту «куклу» держал на столе. Я еще на цыпочках вокруг ходила, чтобы не дай Бог, не помешать, не прогневать великого!

— Обычное дело у писателей, — примирительно произнес я. — У них как бывает: проснется автор в помятом состоянии, почитает написанное вечером, огорчится — да и швырк в камин. Это называется у них недовольство собой — между прочим, весьма ценное свойство. Так, что ты от меня хочешь? Мне что, вместо Сергея книгу написать?

— Да нет, какой там написать! Ты и не сможешь…

— А вот это было обидно! — заметил я.

Маришка не обратила внимания на мои слова, присела к столу и обмякла.

— Понимаешь, ведь он меня обманывал. — Подняла умоляющие глаза и, чуть не плача, пропела: — Может, поговоришь с ним? Потом мне объяснишь. А?.. — Вскочила и, указав рукой на дверь, сказала: — Я утром подслушала, они у Ромки сегодня в три часа встречаются.

— Ладно, подъеду, поговорю, — вздохнул я. Потом снял тапок с ноги, шлепнул по столу и грозно выпалил: — И не Батон я, слышишь, а Платон!

Чтобы творчески взъерошенные джентльмены не выставили меня прямо с порога, зашел в магазин, накупил вкуснятины и без предупредительного звонка позвонил в облупленную дверь. Открыл мне Роман, бросил взор на дары в моих руках, обрадовался и пригласил войти. Пока менял туфли на растоптанные тапки, пока Сергей принимал из моих рук пакеты с едой, заметил двух подозрительных субъектов на кухне. Они громко шушукались с хозяином, называя многотысячные цифры. Так, понятно, это те самые импресарио, которые продают картины Романа заграницу. Соблазняют, значит!.. Увидев меня, они поспешили бочком удалиться. А жаль, мне есть, что сказать таким вот дельцам, паразитирующим на таланте художника.

Романа заполучил следующий гость в черном костюме, вышедший из алькова, где хранились картины. Оттуда стали доноситься умоляющий баритон одного и унылые оправдания другого. Ясно, соблазнение джентльмена харизматичным гостем продолжается. Сергей махнул рукой: не лезь не наше дело, разложил принесенные мной припасы на столе, успокоился и поднял на меня глаза, полные невысказанных вопросов.

— Приезжала ко мне Маришка. Швырнула в меня «куклой» твоей книги, — прошептал я. — Что с тобой, что с твоей книгой?

— То, что успел написать, осталось, а вторая часть, которую писал на Святой земле, не получилась. Брак! Понимаешь?