И Сережа побежал в свой подъезд.

— Он надолго? — спросила мама. На ее напудренных щеках остались дорожки от слез.

— Совсем, живот у него заболел. Вытри пудру. Будто мелом намазалась.

— Жаль, я с ним не простилась. — И мама опять всхлипнула.

— Вы позднее не могли приехать? — спросила на вокзале нас с мамой, краснея от возмущения или от жары, тетя Зита.

Вязаный берет плохо держался на ее голове.

— Опомнись, — грустно сказала мама, — полтора часа до отхода поезда. Мы лучше бы побыли с Кирой лишний час дома.

— А вещи? — возмутилась тетя Зита.

— Вот, — сказала мама, положив сетку на асфальт, — здесь продукты на дорогу, а в рюкзаках у нас с Кирой вещи. И вот твоя канистра…

Эх, лучше бы мама не говорила про рюкзаки!

— А мои вещи? — растерянно спросила тетя Зита. — Я больна, понимаешь, больна. Да… с вами в тайгу не пойдешь. Значит, вы меня и в тайге бросите…

Я ничего не понимала, мама, глупенько улыбаясь, смотрела то на тетю Зиту, то на меня.

— Если бы я знала, что вы так поздно придете, я бы позвала своих друзей, они бы… — сказала тетя Зита, но тут же смягчилась: — Ну ладно, на первый раз простительно, сразу видно, что вы не походные люди. Так! Мы с мамой идем за вещами — моими конечно, они в камере хранения, — а ты со своими стань там, возле Милочки. Вон она. Нет-нет, вон.

Я взглянула на коротко привязанную к столбу Милочку.

— Пойдем, — сказала тетя Зита.

— Я помогу Кире перенести вещи к собаке.

— Ну нет. Хватит! Время, время! Кира не маленькая. Кого ты из нее растишь?

И тетя Зита, рванув за руку маму, потащила ее за собой.

Я поволокла мамин рюкзак по асфальту, но ко мне подошел дежурный, совсем молодой дяденька. Он взял рюкзак и канистру.

— Керосин? Бензин? — спросил он, поболтав канистру.

— Другая жидкость, — сказала я.

Дежурный понюхал горлышко канистры.

— Однако не многовато ли для тебя?

— Это для маминой подруги.

— О! Запасливая женщина… Далеко едете?

— В Барнаул.

— Значит, через Москву.

Мы поставили вещи возле храпевшей Милочки. Я отвязала поводок, и собака рухнула.

— Суровая у тебя хозяйка. Чуть не задавила! Зачем же так коротко привязывать? — спросил дежурный. — Ты, девочка, загороди ее вещами, скоро поезд подойдет. Чтоб она не укусила кого. Нужно намордник….

— Она не умеет кусаться.

Дежурный переставил вещи, загораживая Милочку.

— Вещей-то у вас кот наплакал — совсем ничего… В поход по Алтаю решили?

— Насовсем.

— А вот врать не стоит.

Дежурный посмотрел на меня, на вещи и, ничего больше не сказав, пошел к зданию вокзала.

Странные люди. Что же мы, должны с собой тащить шкафы, буфеты, кровати, раз едем насовсем? Мы взяли с собой необходимые вещи и всё.

По платформе мимо нас с Милочкой бежали с тележками носильщики.

— Поберегись! Поберегись!

Я прижалась к столбу, а Милочка жалась ко мне, часто поглядывая на сетку с продуктами. Подошел поезд, из него повалил народ. Нашу сетку зацепили углом чемодана и потащили по асфальту. Милочка взвыла и рванулась за сеткой. Ременный поводок лопнул.

Я не знала, что делать: караулить рюкзак или бежать за собакой? И где мне ее искать?

Совсем недалеко от меня кто-то просил:

— Уберите собаку! Чья собака? Да возьмите же ее.

Я опять поволокла рюкзак по асфальту туда, где кричали.

Люди проходили не останавливаясь.

Стоял только старичок и то ли тянул чемодан к себе, то ли закрывался им от собаки.

Сначала я подумала, что Милочка отнимает у него чемодан, потом увидела, что она тянет к себе нашу сетку, зацепившуюся за угол чемодана. Я не знала, как отцепить сетку от чемодана, когда их тянут в разные стороны.

— Возьмите собаку! — просил старичок.

— Не кусается! Вы не бойтесь, — сказала я, взяв Милочку за ошейник. Она скосила на меня глаз, узнала и так рванула сетку к себе, что ручка у чемодана оборвалась и старичок его не удержал.

Милочка сразу стала отжевывать зацепившуюся часть сетки от чемодана. А старичок, испуганно глядя на Милочку, сказал:

— Придвинь ко мне чемодан, девочка.

Чемодан оказался тяжелый, и я проволокла его по асфальту к старичку.

— Как же я без ручки потащу теперь? Вот беда-то. Я думал, покусает. Зверюга такая. До смерти напугать может.

— Она очень добрая!

Милочка из дыры в сетке ела полукопченую колбасу.

— Нельзя, Миледи! — крикнула я грозно, но не совсем уверенно, потому что после «нельзя» Милочка посмотрела на меня сердито. «Не может же она меня укусить?» — подумала я и, все-таки боясь, протянула руку к сетке. Собака сморщила нос и заворчала.

Старичок цепко схватил меня за курточку и оттянул подальше от сетки.

— Леший с ней! — сердито сказал он. — С колбасой с этой. Собака теперь сетку-то своей считает. Ни за что не отдаст.

Старичок меня все держал за куртку.

Тут я увидела маму. Она шла на полусогнутых ногах, неся огромный мешок. Мама сбросила груз возле меня и крикнула:

— Пустите ребенка!

Кулаки ее сжались, а локти разошлись от боков в стороны.

Подошел дежурный, поглядел на меня и усмехнулся.

— Что у вас? — спросил он у старичка.

— Да вот, гражданочка драться лезет, а мне не уйти: ручка оборвалась на чемодане.

— У меня от мешка спину свело и руки сами поднимались, — жалобно оправдывалась мама.

— Возьмите собаку на поводок, — сказал дежурный маме. — То привязали ее, что вздохнуть нельзя, теперь вообще отпустили…

Теперь старичок вцепился в мамину куртку:

— Не трогай! Укусит! Пусть доест! Всех перекусает. Я знаю…

А я подтвердила:

— Уже говорила ей: «Нельзя», так зарычала.

— Да пустите вы меня, — вырывалась мама. — Брось! Милочка! Что сказано, брось!

Милочка сразу оставила недоеденный кусок колбасы, смущенно опустила голову и стала прежней — ласковой и кроткой.

— Не любит она слово «нельзя», — объяснила мама. — Наверное, прежние хозяева ее после этого слова били.

Дежурный достал из кармана пиджака проволоку и занялся ручкой чемодана.

— Запасливый. Может, и замок починишь? — спросил старичок.

— Нет, замок в мастерской через дорогу чинят. Это я так, чтоб не потерялся чемодан.

Мама подняла мешок и пыталась завести его за плечо.

— Погоди, сердешная, помогу. — Старичок даже покраснел от натуги.

Я взяла сетку, ухватила за лямку рюкзак и опять поволокла его по асфальту к столбу следом за мамой и Милочкой, слыша, как старичок размышляет вслух:

— Целый мешок сахару везет куда-то. А зачем? Сахар вроде не дефицит…

Когда мама бросила мешок с плеча, я спросила со злостью:

— Что в мешке?

— Не знаю. — Мама опять глупенько улыбнулась. — Там еще много вещей у Зиты, а я идти не могу, ноги дрожат.

Мне стало жаль маму.

— Не смей больше носить! Люди на тележках специально возят, а ты…

— Свободных носильщиков не было, а там еще мешок, три рюкзака и чемоданы. Зита опоздать боится на поезд. Нервничает. У нее сердце больное, ей нельзя носить тяжести.

— А зачем столько вещей набрала?

— Значит, нужно. Я, правда, боюсь, что в вагон нас не пустят.

Тут скороходовской походкой мимо нас промелькнул носильщик с тележкой. Было непонятно, кто кого тащит: тележка носильщика или он тележку. Пока я думала, носильщик убежал.

— Ну чего ты? — напала я на маму.

Следующему носильщику мы закричали вдвоем с мамой:

— Сюда! Сюда!

Носильщик взял рюкзак, но мама сказала:

— Нет, нет, вещи не трогайте. Вы меня просто отвезите в камеру хранения.

— Мы людей не возим.

— Там подруга с вещами у камеры хранения…

Но я перебила маму:

— Она мешок несла, а теперь устала. Отвезите, пожалуйста.

— До конца платформы довезу, пока народу нет, а то смеяться будут, — недовольно согласился носильщик. И мама села на тележку.

Мы подъезжали к Москве. До барнаульского поезда оставалось много времени. По жестким подсчетам тети Зиты, «чистых» шесть часов было в нашем распоряжении. Само собой, мы хотели посмотреть Кремль. Сходить в Мавзолей Ленина.

— Кирина мечта — посмотреть здание Баженова, хотя бы одно.

«Как же я забыла? — благодарно взглянув на маму, подумала я. — Ну и молодец же она».

— Обязательно, — согласилась тетя Зита. — Только Миледи отвезем, как договорились, моим знакомым.

От своего настоящего имени Милочка сжалась и опустила голову. Не думаю, чтобы она понимала значение слова «миледи». Просто люди, услышав, что неровно стриженную лесенкой с плешинами собаку кличут Миледи, невольно смеялись. Похоже, и собакам не нравится, если над ними смеются. А вот мордочка у нее была действительно милая, с открытым застенчивым взглядом. Несмотря на большие размеры, Милочки никто не боялся.

Проводница, заглянув к нам, сказала:

— Вы последние выходите, не из-за собаки… а столько вещей тащить… с целого вагона столько не набрать. Девочку жалко, а то сдала бы вас, мешочников!

К знакомой тети Зиты мы ехали долго-долго на такси. Мы с мамой сидели позади. Милочка лежала у нас на коленях.

— Это вроде театр… М-м. Забыла, — вспоминала на переднем сиденье тетя Зита.

— Это баня, гражданочка, — поправил шофер, — театр справа подальше будет.

— Ты думаешь, Изольда, мы успеем что-нибудь посмотреть?

— Тетя Зита, а Моховая улица далеко?

— Давно проехали, — ответил шофер.

О доме Пашкова на Моховой улице мне рассказывал мамин брат дядя Женя. Мне кажется, дядя Женя может свободно проводить экскурсии по городу. Я как-то спросила у него: почему он не водит экскурсии? Он ответил, что это ему быстро бы надоело. Но лучше всего дядя Женя рассказывает про архитектора Василия Ивановича Баженова. Большинство строений Баженова находятся в Москве, у нас в Ленинграде только Инженерный замок, и дядя Женя сказал, что это далеко не самое лучшее его творение. «Вот будешь в Москве — обязательно посмотри дом Пашкова, это что-то сказочное».

Обложенные вещами, придавленные к сиденью собакой, мы с мамой не могли шевельнуться. Я завидовала тете Зите и наконец не утерпела:

— Тетя Зита, можно, я впереди посижу?

— Кира! — одернула меня мама.

— Уже скоро. Надо было девочку раньше вперед посадить, — заступился за меня шофер. — Если вы не долго, я подожду. Город покажу.