— Тебя как звать?

— Кира.

— А меня — баба Аня. Анна Даниловна. Дома все баба Аня да баба Аня зовут.

Поняла бабка, молодец, что бабой Аней мне называть ее неудобно.

— Спать хочешь? — спросила она. — А то я все болтаю.

— Нет.

— Твои вон спят как хорошо, и поезд плавно идет, не качает. Дай бог здоровья машинисту, о людях не забывает. Есть я чего-то захотела, составь компанию, девка, уважь!

Анна Даниловна локтем легонько толкнула меня, а другой рукой доставала из сумки.

— Тут у меня в горшочке… Хлеб только в бумаге. Шуршать будет, проклятая. Это колбаска домашняя, смальцем залита. Невестка — хохлушка. Колбасу они вкусно делают.

Есть мне хотелось, а после черешни так очень.

Мы по очереди доставали пальцами куски колбасы, а от хлеба Анна Даниловна отделила ломоть.

«Хорошо, что бабушка не видит, она бы не одобрила», — подумала я, но так есть мне очень понравилось.

— Ты обиделась, что Миша женился? А я тебе скажу, что Наденьку я больше сына любила. Вот и сейчас живу с внучкой Любой и мужем ее Сашенькой. Люба неплохая, только нервная, бывает, по-родственному и накричит на меня, а Сашенька всегда мою сторону возьмет. Ты вот пока спала, я все лежала и думала: не ту кофту Любке везу, что заказывала купить. Она просила редкой вязки, а я плотную, теплую взяла. Она хотела розовую, а я опять не то — коричневую купила. Вот как она встретит меня теперь? Если бы не Сашенька, то и домой бы ехать не хотелось. Черешни для него везу. Любит он больше вишни, но не созрели еще.

— Спасибо, баба Аня.

— Давай-ка поспим, девонька. Да ты ножку-то на стол ставь, куда ты полезла? Со стола легче залезать вверх.

Я лежала и думала. Еще вечером баба Аня мне не понравилась. Ночью она показалась страшной, чуть позже — приятной, а теперь стала близкой и как бы родной. Отчего это?

— Проснись ты, Кира! — мама гладила меня по плечу. — День уже, а ты все спишь. Ночь спала, полдня спишь — голова заболит. Поесть надо.

Вдоль железной дороги шла дорога для машин. Возле дороги паслись телята. Сразу по двое друг против друга. Я довольно долго смотрела в окно и считала, через сколько секунд появится другая пара. Получалось, через девять секунд. Возле каждого по ведру. У некоторых ведро было опрокинуто. Ни одного домика. Поля до горизонта. Кончится кукурузное поле с маленькими всходами — начинается картофельное. Зерновые поля намного длиннее картофельных. А жилье так и не встречалось. Я знаю: телят привязывают возле дома, а на ночь уводят в хлев. Где мы снимали дачу, там совхоз и тоже есть телята. Их держат в большом загоне. И все они живут возле людей. Почему тут?..

— Баба Аня! А почему телята…

На столе лежала большая горка разноцветной черешни. В глиняном горшочке было еще много колбасы, а на месте бабы Ани сидел усатый мужчина и смотрел в окно.

— Вы не хотите покурить? — спросила тетя Зита мужчину.

— Не курю.

— Ну тогда придется тебе одеваться там, Кира, — сказала тетя Зита с ударением на «тогда» и «там».

Мужчина и после этого не вышел. Я взяла платье с сетчатой полочки и стала думать о бабе Ане. Как же она могла так вот встать и уйти? В этом была какая-то несправедливость. Было грустно, что я ее никогда не увижу, как не увижу больше того маленького мальчика в трамвае, который все время спрашивал у папы: «Почему?..» А мне было не все равно, как встретит ее внучка Люба. Простит ли покупку кофты? Обрадуется Люба ее приезду или обиженная баба Аня уйдет в свой огород?..

— Что у тебя за привычка замирать в бездействии?

Мама взяла у меня из рук платье и положила тренировочный костюм.

— Я уже чай заказала тебе, мы раньше пили. Умыться надо.

— А бабушка давно ушла?

— Бабка-то? Часа три прошло. Чудная, хотела тебя будить, а я не дала.

— Ну почему? Почему не разбудили? Ее звать Анна Даниловна, а не бабка.

— Кира! Смени тон и иди умываться. Направо ближе.

Проводница принесла четыре стакана чаю.

— Если можно, сейчас заплатите, я запуталась…

— Мы просили один, — сказала мама.

— Если я всем буду по одному носить, когда вам вздумается… Ресторан открыт, вы спрашивали.

Мама положила на столик мелочь.

— Тут за три.

Мужчина с черными усищами все так же смотрел в окно. Платить он не собирался, и мама, пожав плечами, добавила из кошелька монетку.

Телят за окном больше не было. Мужчина отодвинул сахар и стал пить чай большими глотками, не глядя на нас. Мама придвинула ко мне горшок с колбасой. У нас никто не был жадным в семье, но, по-моему, мама поступила правильно: нельзя поощрять наглецов. Так всегда считал Сережа.

Тетя Зита даже развеселилась от такой наглости:

— Может, еще хотите?

И пододвинула свой чай к нему.

Мужчина посмотрел на стакан, кивнул и опять стал пить большими глотками.

Тетя Зита достала из-под подушки сумочку, вынула записную книжку, ручку, что-то записала и показала маме. Я тоже прочитала: «Этот тип странный. В ресторан идти не стоит. Как бы мы не остались без вещей».

Я стала наблюдать за мужчиной. Нас он просто не замечал. В окно он смотрел странно: не следил за опять появившимися телятами, а смотрел куда-то далеко-далеко, в одну точку. А если отворачивался от окна, то смотрел или на стол, или на мамину верхнюю полку, хотя там на подушке лежала только книга. Я взяла книгу, но мужчина все равно смотрел туда. «Чем-то ему нравится подушка, — подумала я и вспомнила: — У мамы тоже сумочка под подушкой лежит».

Мы сидели молча напротив мужчины и смотрели в окно.

Шел дождь. Поля, поля с разными всходами и привязанные к колышкам телята, как и раньше, по двое, друг против друга, разделенные дорогой. Песок на дороге был рыжий, почти такого же цвета, как и телята.

— Мам, а почему жилья нет, а телята пасутся? Для волков их тут привязывают, что ли?

Мужчина вдруг оглядел нас, будто впервые заметил, но тут же снова стал глядеть на подушку. «Может, он не вор, а просто сумасшедший? Зачем вору при нас так пристально глядеть на сумочку?»

— Ну так что там про телят? — спросила тетя Зита. — Действительно, бросили их здесь…

— Почти вдоль любых дорог, — стала рассказывать мама, — идет довольно большая, вернее, широкая полоса травы между дорогой и полями.

Как правило, такая полоса пропадает, ее не косят.

Кто-то умный наконец придумал: привязывать там телят. Выпускают весной, а забирают уже здоровых, откормленных бычков осенью.

— Так они же траву за день съедят, сколько привязь позволит? — усомнилась тетя Зита.

— Дослушайте. Несколько раз в день мимо них проезжает специальная машина: выпил теленок воду — ему подольют, съел траву — его колышек передвигают.

— А почему они ровно по два у дороги? — спросила я.

— Проще выйти из машины сразу к двум телятам и обслужить их, чем возле каждого останавливаться.

— Интересно: здесь деревья раньше росли? Сколько едем — и ни одного деревца, — спросила я.

— Утром не надо было спать, — сказала тетя Зита. — Горы проезжали.

— Разбудили бы.

— На Алтае наглядишься на горы… И бабка тебя утром будить не разрешила. Мы с мамой тут гадали: когда это вы успели с ней познакомиться? Вечером легли рано, ночью спали…

— Вы бы с мамой поменьше спали — и гадать не пришлось бы. А что она сказала? Мне ничего не передала?

— Горшок с колбасой и черешню. Говорит, любит ваша девочка.

— И все?

— Кира! — Мама заглянула в горшок. — Мы с Зитой поели, и еще вон сколько осталось.

— Ничего не сказала?

— Ну, если хочешь, — усмехнулась тетя Зита, — она сказала: «Желаю ей хорошего жениха, а вам милого зятя, как мой… Васенька».

— Сашенька.

Я взглянула на дядьку. Не смеется ли? Глаза у дядьки были влажные от слез. Он смотрел на стол, в сторону горшочка.

— Вы поешьте, — предложила тетя Зита, — вот вилка.

— Может, чайку вам принести? — спросила мама.

Я никогда не видела, как плачут мужчины, и мне захотелось уйти.

— М-ма-ма умерла, хоронить еду. Шесть лет не мог выбраться и вот еду.

Он грубо провел по своему лицу ладонью. Резко встал и вышел.

— Мрачная история, — сказала тетя Зита, — я подумала, что он из заключения: без вещей, без денег, боялась из купе выйти, как бы…

— Деньги у него есть. Он бумажку смотрел какую-то, так денег много, но я тоже за странную личность его приняла, — призналась мама.

Мне стало стыдно, что я смотрела на мужчину как на вора. Ну почему я не подумала, что у человека горе?

Вошла проводница с веником и сказала:

— Сами спрашивали про ресторан. Пока сидите, его на перерыв закроют.

Мы прошли через несколько вагонов, и меня удивило, какие они разные: в одних коридор купе выстлан мягкой ковровой дорожкой, висят зеркала, а в других много людей и там, где у нас коридор, у них спальные места. Интересно: в других поездах тоже разные вагоны?

— Ты рада, что мы уехали? — спросила мама, когда тетя Зита ушла вперед. — Не жалеешь хоть?

— Не знаю. Бабушку жалко. Вместе жили, а теперь она одна…

— А почему Сережа нас не проводил?

— Не поверил, что насовсем. Вещей у нас мало для путешествия насовсем. И дежурный на вокзале не поверил.

— Дикость какая-то. Взяли необходимое. Зимние вещи бабушка почтой вышлет. Если бы я только могла предположить, что тетя Зита столько потащит с собой барахла…

Тетя Зита замахала нам, чтобы поворачивали.

— Уже не пускают. На полчаса раньше закрыли. Секретничаете?

— А вы были на Алтае? — спросила я.

— Два раза. Ты на лошадях ездила?

— На пони в зоопарке.

— Верхом ездила?

— Нет.

— Придется поучить тебя. В тайге без лошади пропадешь.

Поезд остановился, многие стали выходить, и мы тоже вышли — не из нашего, а из другого вагона. В чугунках продавали картошку в мундирах.

От нее шел пар.

— Продай вместе с чугунком, бабка, — просил военный.

— Нашел дуру. Из этого чугунка еще бабка моя девчонкой картошку тягала. Он вечный.

Мимо нас прошел усатый мужчина из нашего купе. Руки у него были в карманах пиджака. Он шел быстро, маленькими шажками. Мама и тетя Зита сочувственно смотрели ему вслед. Усатый наткнулся на парня в спортивной куртке, что-то выбил у него из рук.