– Можно сказать, на одной встрече убил двух зайцев сразу! – Лёня, к счастью, не заметил метаморфоз с мимикой соседа, продолжая гордо вещать: – Я сам предложил Любе проводить её прямо до порога, да она и не сопротивлялась вовсе. Знаешь, она выглядела такой… беззащитной! А ты знал, что у неё дед фронтовик? Старшиной был, почти до вражеского Берлина дошёл! Совершал в своё время большие марши, мимо него проходили тысячи немецких пленных… Ему исполнилось ровно шестьдесят пять лет. У меня аж дух перехватило, когда я ему руку жал. Это же настоящий герой!

             – А… как она тебя представила-то своим? – невпопад спросил Герман.
             – Как институтского товарища. А кем надо было? – насторожился Лёня.

             Герман лишь утвердительно кивнул Леониду и, махнув рукой, продолжил слушать рассказ соседа. Подперев висок кулаком, он размышлял: «Надо срочно отыскать повод для того, чтобы поговорить с Любой об этом происшествии. Она должна хоть что-то запомнить. Или кого-то… И не стоит рассчитывать на память влюблённого Лёньки. Он теперь, кроме Любы, никого не замечает. Вот это я попал… Всё начинается заново. Но как же так?! Быть в шаге и снова оступиться».
             – Завидую тебе, Лёнька, – тихонько произнёс Герман, чем весьма озадачил парня.
             – Чего это? – казалось, тот не поверил в слова Геры.
             – Ты уже успел влюбиться на первом курсе…
             – Чего сделать?! – Лёня вскочил со стула как ошпаренный и пересел на кровать, которая с возмущением скрипнула под его напором. Гера встрепенулся, словно ото сна, успев пожалеть о своей опрометчиво брошенной фразе.
             – Лёнь, это мысли вслух, не горячись!

             – А с чего ты вообще решил, что я… втюхался в неё? Нет, погоди, а что бы ты на моём месте сделал, когда на твоих глазах девчонке стало плохо? Я уверен, что какой-нибудь зачуханный Васька с журфака просто усадил бы её на первый же автобус и ручкой бы помахал! А я так не могу… Я мужик, и я должен удостовериться в том, что девушка добралась домой. Целой и невредимой!  Я ж её родным в руки передал, аки хрустальную вазу. Я просто… отзывчивый! И дело тут вовсе не в том, как я к ней отношусь!
             – Лёнь, я же тебя не упрекаю в чём-то, ты что? Я просто ляпнул, не подумав, извини уж…
             – Мне иногда кажется, что вы все вокруг знаете более моего и молчите! Словно я стеклянный! Или у меня на роже всё написано! – не унимался Леонид, с обидой хмуря смуглое лицо и почёсывая вспотевший широкий лоб.
             – Ну назови меня дураком или пристыди за то, что я чепуху несу! Только не держи на меня обиду!
             – А на дураков и не обижаются! – ответил Лёня, вскинув голову.
             – Ну и вот! Мир? – произнёс Герман и вытянул вперёд кулак с оттопыренным мизинцем.
             – Да ну вас в топку с вашими дурацкими мирилками! – разгоряченно махнул рукой Лёня и рывком встал с койки. – Пойду покурю, так хоть быстрее успокоюсь!
              Герман рассмеялся, успев подумать: «Коли обидел большого ребёнка – надо и мириться соответственно».
             – Раскурим трубку мира, значит-с?
             – С кем? С тобой, что ли? Ха, ты и папиросы-то в зубах не держал, салага… И ты хотя бы одну мирилку-то знаешь, умник? – закурив, с вызовом бросил через плечо Лёня.
             – Обижаааешь! «Чем ругаться да дразниться лучше нам с тобой мириться…» – бодро начал Гера и поднялся из-за стола, направившись к Леониду.
             –  На тебе щелбан! Чтобы не ругаться и не дразниться.
            Герман схватился за лоб и плюхнулся обратно на стул, потирая ушибленное место.
            – Что ж, а наказание соответствует преступлению, – заключил он с виноватой улыбкой. Лёня лишь обиженно хмыкнул, глядя в окно и сосредоточенно пуская сизые кольца в форточку.

Тот вечер закончился для обоих юношей осознанием. Для Леонида – осознанием совершенно новых чувств, доселе ему незнакомых, а для Геры –того, как важно чувствовать и понимать тех, кто рядом. Люди ведь не деревянные, они умеют обижаться. 

 

***

Симферополь, 18 октября 1957 года

 

          В ту ночь Герману приснился Воронцовский сад, одинокая скамья, припорошенная золотыми листьями, и спокойная гладь озера. Он стоял один в окружении безмолвных деревьев в ярких осенних сарафанах. Ни человеческий голос, ни даже пение птах не нарушали царившие вокруг покой и умиротворение. Юноша медленно двинулся вперёд, и до него донёсся «шёпот» сухих листьев клёна, ясеня, дуба и тополей. Только они приветствовали его в этом безлюдном осеннем парке. Вскоре Гера заметил одинокую плакучую иву, которая стояла, склонив к земле свои янтарные ветви, посреди просторной поляны. Юноша ускорил шаг, и сердце его забилось от предвкушения встречи с Машенькой. Ему стало стыдно за то, что он так и не навестил девочку после того, как передал письмо её родным. Он подошёл почти вплотную, на ходу приветствуя ракиту. Но ответа от дерева так и не последовало.

– Ты обижаешься на меня? – немного погодя спросил Гера.
          – Эй, вообще-то я тут! – вдруг послышалось неподалёку. Юноша быстро понял, что детский голосок доносится не от ивы, а прямо… из-за скамейки. Спустившись с поляны, он увидел возле пустой скамьи маленькую девочку в синем платьице с воротничком. На её белокурых волосах красовался белый праздничный бант, а в детских ладошках был зажат мел. Она сидела на корточках и обводила мелком большие листья дуба и клёна. Гера опустился рядом с девочкой на колени, удивлённо рассматривая её.
            – Ты Маша? – спросил он, не веря своим глазам.
            – А кто ж ещё? – бодро ответила та. – Ты к кому пришёл?
            – К тебе… – растерянно ответил юноша.
            – Я тебя давно жду, а ты всё не идёшь и не идёшь… Но мне тут совсем было не скучно! Я вот, обрисовываю листики, играю с куклой, бегаю к пруду, собираю из камешков домик для лягушек и играю в прятки…
            – С кем?
            – С другими детьми. На, держи мелок, помоги мне этот листик перерисовать! У меня не получается, у него края неровные!
            – А тебе не холодно? Октябрь ведь на дворе…
            – Нет, мне уже не холодно! Но мне уже пора…
            Вдруг что-то вытолкнуло Германа из сна. Вздрогнув, он открыл глаза. Тело его было тяжёлым, руки затекли, а голова гудела. На часах было пять утра. До занятий в институте оставалось ещё около трёх часов, и юноша решил поспешить в парк, дабы успеть до первой пары.
            Лёня мирно сопел на соседней койке, когда Герман быстро оделся, как можно тише приоткрыл дверь и выскользнул в пустой коридор.
            В середине октября природа вокруг менялась на глазах: листья беспрестанно сыпались с деревьев пёстрым крупным дождём, устилая прохожим путь, а ветер приносил с собой пряный осенний аромат и ворох ненужных мыслей.
           В детстве маленький Герман всегда с особым упоением ждал глубокой осени как праздника. Осенью ему всё виделось ярким, волшебным и сказочным. А время словно останавливалось, прямо как в сказке. Даже прохожие замедляли шаг, чтобы полюбоваться «пылающей» рябиной, ярко-оранжевой осинкой, ясенем да багряным вязом. Будто эта осень была для них первой и такой долгожданной.

         Да и маленькому Герману казалось, что цветастое убранство на деревьях больше украшает их длинные ветви, нежели пышная зелёная листва. Он часто подбегал к ещё бодрствующим деревьям, касаясь их могучих шершавых стволов своей маленькой ладошкой, и вопрошал, запрокидывая голову:
            – Вам нравится ваше золотистое платье?
           И ему снисходительно отвечали: «Видишь ли, мальчик, оно красивое только для вас, для людей. Для нас оно не имеет большого значения. С каждым днём мне становится всё холоднее, ведь я сбрасываю свою листву. Скоро проливные дожди застигнут меня врасплох, а к тому времени я останусь совсем голой и беззащитной. Нам остаётся надеяться на то, что до холодов мы заснём крепким беспробудным сном».
     Гера всегда расстраивался, когда слышал в ответ подобные речи: ему хотелось, чтобы деревья разделяли его детские радость и восторг. Ведь глаза ребёнка видели куда больше, нежели глаза взрослых.
Дедушка Демьян всё смеялся, а Софья ругала сына за то, что мальчик выносил из дома старые отцовские фуфайки и матушкины шали с тёплыми платками, чтобы укрыть те деревца и кустарники, до которых он ещё доставал.
            – Зачем ты без спроса таскаешь вещи из дома и бросаешь их на улице, Гера?            – недовольно вопрошала мать.
            – Ты что, не понимаешь, что ли? Они ведь там мёрзнут! – с возмущением отвечал мальчик. – Скоро они совсем останутся без листвы и им нечем будет укрываться от дождя и ветра.
            – Ну правильно! – сетовала мать, всплеснув руками. – А мне чем укрываться прикажешь, когда ты все мои тёплые вещи из дома вытащил, а?
            – Оставь его, Софа! – говорил с улыбкой Демьян. – Посмотри, какой у нас шустрый да добрый малый растёт. Но не забывай, сынок, что природа всё за нас давным-давно продумала. Деревья не чуют холода так, как люди. Не беспокой их попусту.
           Только слова мудрого деда могли успокоить и вразумить Германа. И с возрастом мальчик поменял своё отношение к осени. Былые очарование и восторг прошли, и осталось лишь сожаление о том, что природа засыпает перед долгой студёной зимой. Ему казалось, что он остаётся в целом мире совсем один, без общения с Матушкой-природой. Зимой его спасало общество любимых героев сказок и приключенческих книг. Жаль только, что поговорить с ними было нельзя.

В то раннее утро, когда Герман выскользнул на улицу из сонного общежития, его щёки обдало осенней прохладой. Он сунул руки в карманы пальто, втянул голову в плечи и быстрым шагом устремился в путь мимо спящих серых домов, обитатели которых были ещё во власти Морфея.         
          В парке, как и в его сне, было безлюдно и ветрено. Только отдалённый говор деревьев слышался отовсюду, сливаясь с шелестом листвы под ногами. Герман не рассчитывал увидеть девочку в синем платье посреди парка, но он надеялся хотя бы услышать её голос. Он подбежал к плакучей иве, нырнул в её редеющую крону и увидел у подножия красивую куклу, старенький потрёпанный букварь, деревянную шкатулку и коробку шоколадных конфет.

– Здравствуй, Маша! Я вижу, что к тебе приходили твои родные! Ведь это они оставили для тебя все эти подарки? – спросил Герман, подойдя ближе к дереву и прикоснувшись к нему тёплой ладонью. Но дерево упорно умолчало.
         – Неужели я опоздал?! Ты здесь, Маша? – Гера запрокинул голову и вслушался в окружавшую его мелодию шелеста и шёпота. – Как жаль, что я не успею попрощаться с тобой…