Лёня затих, порывисто вздохнул и, тряхнув головой, тихо произнёс:
– Прости, я выгляжу как болван! И несу такую… ерунду. Это твоё дело: с кем тебе беседовать и с кем встречаться…
– Лёнька, ты такой смешной, я не могу! – пролепетала Люба и её заливистый смех окончательно сбил с толку без того растерянного парня. С минуту он наблюдал за тем, как Любаша, зажмурившись и хлопая в ладоши, смеялась. Его тяжёлый хмурый взгляд, казалось, должен был припечатать любого к стенке, не оставив и шанса даже на мимолётную улыбку. Но только не Любу. Эта девушка обладала неким «противоядием» против харизмы, чувства юмора и строгости Леонида.
– Ты хохочешь так, словно я тебе анекдот или байку какую стравил… – обиженным тоном начал Лёня, скрестив руки на груди.
– Ой! – Люба осеклась и замерла. – Извини, не сдержалась… Просто ты сказал это таким забавным мальчишеским тоном, отчего я почувствовала себя старшеклассницей, которая обещала мальчишке из соседнего двора свой ранец дать потаскать и отказала! У тебя же на лице всё написано, Лёнь.
– Правда? И что же ты прочла по моему лицу?
– То, что ты очень искренний и врать совсем не умеешь! Ну признайся, что ты увидел нас с Лошагиным в библиотеке и подумал, что я про тебя забыла?
– Интересное кино, – насупившись, перебил девушку Лёня. – Как же я мог вас увидеть, если я в это время коридоре книжки таскал, а? Да и вообще, обидное, между прочим, сравнение: ты обозвала меня школьником, который выпрашивает твой ранец…
– Да я не думала тебя обижать! – отозвалась Люба, сделав шаг навстречу парню. – Извини, не так выразилась! Неуместное сравнение, да, ты прав! Я в последнее время сначала говорю, а только потом думаю… Стыдно, правда. Ну, не обижайся ты на меня…
– Да не обижаюсь я. Просто, решил уточнить: на самом ли деле ты так думаешь про меня или нет.
Люба помотала головой, отчего её косички взметнулись в разные стороны. Её взгляд смягчился, а губы растянулись в виноватой улыбке.
– Мир? – спросила она, выставив правую ладонь с оттопыренным мизинцем вперёд.
– Я смотрю, ты сама та ещё малявка. Я этими детскими мирилками перестал заниматься ещё до первого класса.
– Теперь я могу обидеться на твои слова! – промолвила Люба, убирая ладонь. Но Лёня успел поймать её руку и потянуть её на себя, отчего девушка оторопела. Какое-то время они стояли в коридоре института с переплетёнными пальцами, выжидающе смотря друг на друга как два бойца.
– Ну, ты будешь говорить волшебные слова? – наконец отозвался Лёня.
– Нет. Я… почти их все позабыла, – озадаченно произнесла Люба, глядя на сплетённые мизинцы. Палец Лёни был вдвое крупнее, чем её аккуратный, почти детский мизинчик. Казалось, ещё несколько секунд, и он выскользнет из его увесистой мужской ладони.
– Эээх, ты! Придётся мне отдуваться за нас двоих:
Мирись, мирись, мирись
И больше не дерись.
А если будешь драться,
То я буду кусаться.
А кусаться ни при чём
Буду драться кирпичом.
А кирпич ломается,
Дружба начинается!
– Ты же сказал, что перестал мирилками заниматься ещё в детстве!
– Я не соврал. У меня память просто хорошая.
Любины губы расползлись в насмешливой улыбке, а Лёня разразился раскатистым хохотом, запрокинув голову. Они расцепили пальцы и дали волю смеху, который прокатился по пустому коридору, эхом ударяясь о высокие стены.
– Молодые люди, будьте так добры, не шумите у дверей библиотеки! – строго потребовала недовольная женщина в очках, появившаяся в дверях.
– Ой, а который час? – испуганно обратилась к Лёне Люба. – Я же совсем забыла, что мне надо быть дома к четырём!
– Ты далеко живёшь? Давай на автобусе тогда доедем, так быстрее будет…
– Мне так неудобно… Мы же прогуляться хотели с тобой, и погода такая за окном хорошая… – начала лепетать Люба, но Лёня молча потянул её за локоть, и они побежали по коридору, стуча ботинками и каблуками так, что двери библиотеки распахнулись ещё раз, и женщина, сняв очки, произнесла, глядя им в спины:
– Ей богу, не первокурсники, а дети малые!
***
– Что же было потом? Когда вы покинули институт? – спрашивал Герман, глядя на счастливую и довольную мину соседа тем же вечером.
– Мы еле подоспели к подъехавшему автобусу. Я первый подбежал к автобусу: одна нога на ступеньке, а другая на земле! Ждал, пока она своими ножками просеменит до дверей. Ну не нести мне ж её было на руках? Хотя я б её махом донёс на двух своих рабочих… Сели мы, значит, в желтобокий, а он бииитком: бабульки с бидонами, бабы с авоськами, мужики с колёсами и чемоданами. И все, главное, жмутся, пихаются… Я, значит, солдатиком встал и за поручень взялся, гляжу: а Любка-то мелкая, на носочках пытается дотянуться до поручня и всё никак, ладошка соскальзывает, и пазик, как назло, из стороны в сторону мотает. Я ей говорю, мол, за меня держись! А она так на меня поглядела, как будто я ей что-то непристойное на людях предложил! И то ли из-за духоты, то ли из-за меня она аж покраснела вся. И тут автобус резко тормозит, и она, бедняжка, не удержалась и головой мне кааак в грудь впечаталась! Ха-ха-ха, видел бы ты её лицо: она пуще прежнего раскраснелась, а я стою, еле сдерживаюсь, чтобы не разгоготаться на весь пазик. И тут она извиняться начала, подумала, что мне больно сделала, представляешь? Я ей говорю, мол, мне в грудак и не такое прилетало, так что она – это самое лёгкое и приятное, что могло бы быть.
– Ты правда ей так сказал? – сдерживаясь от смеха, перебил Гера.
– Ну, а что? Это же чистая правда! Я даже не почувствовал ничего, будто синичка врезалась, даже чирикнуть не успела.
Благо, место освободилось рядышком, и она тут же на него плюхнулась. Пока мы ехали, народ-то понемногу схлынул, и я хоть выдохнуть успел. Сам еду – на неё тайком поглядываю и думаю: что же за мысли у неё в голове?
– Наверняка она размышляла: как же меня угораздило связаться с ним… – весело начал было Гера, но словил на себе негодующий взгляд Лёни, и улыбка мигом спорхнула с его лица. – Ну ладно, ладно, я в шутках не силён, как и в женских мыслях, выдохни! Рассказывай, что дальше-то было! Интересно же…
– А я, в общем-то, сам себя на этой мысли и поймал. Я тогда прикорнул прямо на месте, да и отвлёкся от неё… Я всегда в духоту в автобусах дремлю как сыч. А когда зенки-то раскрыл, гляжу, а её и нет на месте!
– Да ладно? – воскликнул Гера. – Люба-таки сбежала от тебя?
– А вот не смешно, знаешь ли… Я дремал от силы пару минут, а она уже делась куда-то! И вправду, как пташка в окно выпорхнула: тихо да шустро. Я по сторонам головой верчу, а её и след простыл. Вот что бы ты подумал на моём месте?
– Я бы подумал, что мне всё это приснилось…
– Шутки в сторону, слушай дальше! Я подбегаю к бабульке, которая рядом с ней сидела, и спрашиваю: куда, мол, девка-то делась? На какой остановке вышла? Та и говорит, аккурат на Заводской, если сейчас выйду, то мне пару остановок до неё назад чапать. Ну я кричу на весь автобус: отец, останови!
– Вот это кино… Не ожидал я от нашей Любы такого финта. Может быть, ей нехорошо стало? – обеспокоенно отозвался Гера.
– Твоя мысль верна, но всё по порядку! Так вот, выбегаю я и дую назад на всех парах, а в голове такая каша, что я не знаю, за какую мысль ухватиться! А вдруг я обидел её чем-то? Или ещё чего… Чёрт знает, что у неё в голове было! И вижу я издалека её спину, сидит она на остановке, голову так склонила, будто плачет. Я аж опешил, с бега на шаг перешёл, а сам ну в полной растерянности… Подкрался к ней цыпочках, присел рядышком, заглядываю ей в лицо, а она будто… заворожённая какая-то. Глаза как у куклы, стеклянные и смотрят в одну точку.
Герман жадно вслушивался в каждое слово Лёни, боясь упустить важное. В глубине души он словно ожидал услышать нечто пугающее. Ждал и одновременно боялся. А Леонид увлечённо продолжал:
– Я от волнения начинаю тараторить: тебе, мол, плохо? Болит что-то? Почему вышла без меня? А она выдаёт мне какую-то несуразицу: «Меня позвали». Я спрашиваю: кто позвал? Знакомый, что ли? А сам по сторонам гляжу: нет никого… Да и рядом с ней ведь не сидел никто, когда я подошёл.
И тут Гере вспомнилась фраза, которую когда-то давно произнесла черёмуха: «Яблоко приведёт её к тому, кто заговорил плод». Неужели Люба либо встретилась с этим человеком? Неужели он где-то совсем рядом? Не в силах удержаться, юноша взволнованно спросил:
– Точно рядом с ней никого не было? Это очень важно, Лёнь…
– Когда я подошёл, она одна сидела, я же тебе говорю!
– Ну, а на остановке кто был? Можешь вспомнить?
– А зачем тебе? – подозрительно прищурившись, спросил Лёня.
– Это правда важно, я тебе обязательно объясню… Но потом.
– Что за тайны какие-то, не пойму? Обычные прохожие были: старушки, бабы да мужики, я и не упомню всех. У меня на лица память плохая.
– Может, кто-то из института там был, не заметил?
– Ей-богу, ты меня пугаешь больше, чем Любка. Нет, не видел. Я бы запомнил. А в чём, собственно, дело? Я чего-то не знаю?
– Я спрашиваю, чтобы самому понять… – ответил Гера и ненадолго затих: – Пытаюсь докопаться до истины, но пока не могу...
– Ой, да какой там истины! Она просто переутомилась, а потом её затошнило от духоты. Испугалась и решила выскочить из пазика на свежий воздух от греха подальше.
– Это она сама тебе так сказала? – не унимался Гера.
– Ну да. Да это и очевидно было, просто я поначалу переполошился как наседка, когда её из виду потерял. Ну поставь себя на моё место!
– Хорошо, что всё обошлось. – Гера с досадой потёр разгорячённое лицо вспотевшей ладонью, не в силах скрыть своего разочарования. Он снова чувствовал себя обведённым вокруг пальца мальчишкой, который был в шаге от разгадки сокровенной тайны.
– Зато я познакомился с родителями Любаши! – вдруг Лёня засиял.
– Как? Уже? – Гера предпринял попытку сделать удивлённое лицо, вскинув брови, но быстро понял, что это выглядит весьма комично при всей его угрюмости. Этакий удивлённый Пьеро.