Порой Гера ловил себя на мысли, что Леонид, без долгих раздумий, взял юношу под своё распахнутое крыло, опекая его и обучая правилам настоящей, «взрослой» жизни.

Сейчас, сидя напротив Леонида, Герман почувствовал колкое волнение и решил осторожно напомнить:

– Лёнь, а ведь день рождения у меня не сегодня, а завтра…

– Так, цыц, журавль! Сомнения оставить! – шутливо скомандовал Лёня. – Сегодня они нас накормят, завтра – мы! Ты что, ещё не понял принцип общежития?

– Да неудобно как-то… Я же их почти не знаю – пожимая плечами, растерянно бормотал Гера.

– Так вот и познакомитесь! Перестань тушеваться, тут все свои… Так, а ты чего сидишь? На пары свои не опоздаешь? 

Герман бросил взгляд на часы в дальнем конце комнаты и быстро засобирался. Леонид вдогонку напомнил соседу о том, чтобы тот не забыл позвать одногруппников. Сентябрьский вечер в канун девятнадцатилетия Германа обещал быть весёлым и шумным. Это был очередной шанс почувствовать себя человеком. Юным, и, возможно, беспечным.

***

Герман долго собирался с духом в тот день, чтобы подойти к Любе с приглашением, но та, к радости и удивлению юноши, обратилась к нему первая. Девушка хотела привлечь Геру к выпуску студенческой газеты, будучи наслышанной о его талантах. Герман не смел ей отказать.

– Люба, а что ты делаешь сегодня вечером? – осторожно начал Гера.

– А ты что, на свидание меня зовёшь? – громким звенящим голоском спросила Люба. На них тут же обернулись притихшие ребята. Герман сконфуженно опустил голову и, чувствуя, как пылают его щёки, тихо пробормотал:

– Нет, нет, просто… у меня завтра день рождения! Но… так сложилось, что я решил отметить сегодня. Хочу позвать вас всех…

Люба тут же ойкнула и, смеясь, извинилась перед ним, поинтересовавшись, где же пройдёт само празднество.

– Тебе повезло, я точно сегодня свободна! – радостно ответила девушка. – Погоди, сейчас у остальных спрошу!

Люба выбежала в центр аудитории, хлопая в ладоши и прикрикивая:

– Ребята, прошу минутку внимания! У нашего с вами товарища и сокурсника завтра день рождения! Но Герман приглашает отметить сегодня, в своё общежитие всех желающих, а в особенности: Стёпку, Мишку, Николая…

– А Ваську? – выкрикнул кто-то из ребят.

– Я сегодня пас, – глухо отозвался парень с задних рядов.

– Вот и отлично! – обронила Люба, сухо добавив: – Лошагин будет учить лекции! Это ему только на пользу.

По аудитории прокатилась волна смеха и перешёптываний. Герман затаился, как в окопе, в надежде на то, что Василий окажется не единственным, кто откажется от этой затеи. Юноша то и дело метал в девушку умоляющие взгляды, но та разошлась не на шутку, громогласно вещая, как на партийном собрании. 

– Жду ответа от остальных! Катька – ты с нами? Геннадий? Семён? Что молчим?

– А для меня найдётся местечко на этом празднике жизни? – в аудиторию вошёл Чехов, поправляя свои круглые очки.

Люба испуганно ойкнула и отошла в сторону, приветствуя профессора. Все разом притихли, а Герман облегчённо выдохнул.

– Платон Николаевич, в нашем дружном коллективе определился первый именинник! – залепетала Любовь – Я, как староста группы, никак не могу обойти это событие стороной!

– Надо же... Как похвально, – в своей привычной манере «удивился» профессор, кивнув девушке на парту. – Позвольте узнать имя нашего первого счастливчика.

– Завтра день рождения Германа Поплавского! – ответила Люба, усаживаясь на своё место в первом ряду.

Чехов устремил свой взгляд поверх пенсе в аудиторию, поискал глазами смущённого юношу и добродушно произнёс:

– Кому-то повезло родиться на рубеже бабьего лета и царствования осени? Моя излюбленная пора – конец сентября… Мне вспоминаются чудные строки: «Зазолотилось взгорье за окном, в стеклярус капель дождевых одето. С плодами, с хмелем, с молодым вином[7]…» – Чехов затих, словно в нетерпении ожидая продолжения, но в аудитории царила благоговейная тишина. Никто не решался её нарушить, кроме:

– В свои права вступает бабье лето, – вполголоса ответил Герман.

На него сразу обернулись одногруппники, а Чехов лишь молча кивнул, не глядя на юношу. «И-мен-но!» – донеслось из уст профессора. Затем он поднялся на кафедру и долго изучал бумаги, наклонив над ними свою голову с проседью. Студенты, затаив дыхание, наблюдали за ним, а Герман устремил взгляд в окно, за которым мелькал обильный кленовый ливень. Он размышлял о предстоящем вечере и о том, как быстро «оголяется» клён.

– Товарищи, а почему бабье лето получило такое оригинальное название? Кто мне поведает об этом? – начал Чехов, не поднимая головы.

 Герман знал ответ, но предпочёл не привлекать к себе лишнего внимания.

– Платон Николаевич, изначально выражение «бабье лето» обозначало период женских полевых работ! – решилась, наконец, ответить Люба. – А уже немного позже его стали соотносить с определёнными погодными условиями.

– Любовь, вы правы. Но это выражение имеет разные интерпретации. Одна из них гласит, что бабье лето названо по тонкой, легкой паутинке, летающей по полям и лесам и, собственно, предвещающей сухую осень. Эта паутина ассоциируется с едва заметными седыми прядями волос у женщин, а время теплых, погожих дней – с возрастом, который предшествует пожилому и характеризуется относительным расцветом. Кто не знал об этом, может себе пометить! Но, как обычно, я не настаиваю.

По аудитории прошёлся тихий шелест тетрадных листков, и только Герман с умницей Любой не дотронулись до своих конспектов. Чехов громко и вкрадчиво принялся читать свою лекцию по истории журналистики, и все погрузились в муторный учебный процесс.

Герман терялся в догадках о том, сколько же человек сегодня согласится посетить его скромное торжество. «Точно получу нагоняй от Лёньки за не согласованную толпу», – с досадой думал он. Но уже спустя некоторое время мысленно махнул рукой, словно отгоняя от себя рой назойливых мыслей. «Сам, между прочим, заварил эту кашу, вот пускай и расхлёбывает. Что за дурацкая привычка отмечать заранее?»

Когда лекция закончилась, Чехов попрощался со студентами, которые, любезно дождавшись выхода профессора из аудитории, тут же повскакивали со своих мест. Герман успел подбежать к Любаше перед тем, как та вернулась к своей излюбленной роли вещающего члена партии.

– Люба, спасибо за то, что приняла моё приглашение! Но, видишь ли, я бы хотел собраться той компанией, которой мы были в аллее? Помнишь?

– Ааа, когда мы первый экзамен отмечали, да? – вспомнила девушка.

– Ну вот, а наш паровоз по имени Любаша всё вперёд летит! – смеясь, проговорила  стоящая рядом девушка, собирая тетради.

– В Коммуне остановка! – бодро подхватил её слова подошедший Степан и поздоровался с Германом.

– Угу, ведь иного нет у нас пути – в руках винтовка[8]… – закончил парень по имени Николай, после чего обратился к Гере:

– Где отмечать собрался?

– В комнате общежития.

– А без пропусков то нас пустят? – спохватился Коля.

–  Какие ещё пропуска? Начало учебного года…  – сказал Стёпа.

– А как же девчонки? Их разве пропустят в мужской блок? – встрял в разговор Михаил.

– Да на месте придумаем что-нибудь, что вы уже крик подняли! – вертя рыжей головой, сказал Степан. – Пойдёмте уже, время-то не резиновое.

Ребята быстро договорились о месте и времени встречи, а затем попрощались в пустеющем коридоре института. Герман поспешил в общежитие, чтобы поделиться с Лёней хорошими новостями.

***

Клавдия Ивановна, с недоверием поглядывая на толпу ребят сквозь свои толстые и мутные линзы, нехотя потянулась за журналом учёта посетителей.

– А почему вы в институте не занялись своей газетой? Места, что ли, не нашлось? – обратилась она к Герману, пока все по очереди склонялись над расчерченным листом.

– В институте же сегодня короткий день, Клавдия Ивановна! – с улыбкой начал Гера. – Да и сами знаете, как там всегда шумно… А в общежитии сегодня не так многолюдно, половина ведь разъехалась на выходные в родные края.

– Да вы не волнуйтесь, Клавдия Ивановна! – вмешалась Люба. – Мы не будем нарушать всеобщего покоя! Тихонько поработаем над статьёй и до десяти вечера…

– До полдесятого, будьте так любезны, – перебила девушку вахтёрша. – А то ко сну тоже, знаете ли, надо хорошенько подготовиться. У нас тут режим.

Люба лишь покорно кивнула, освобождая место у маленького окошка для последнего человека. Когда все отметились в журнале, Клавдия, привстав со своего места, взглянула на сумку в руках парней.

– Так, а там что?

– Там книги и пособия для статьи! Взгляните сами… – Люба быстро выхватила сумку из рук одногруппника и раскрыла её перед дотошной вахтёршей, удовлетворив её неуёмное любопытство.

– Вижу, вижу… Хорошо, что Лёньки нету, а то  от него одного столько шума, как от целой толпы! Проходите уже.

Ребята, переглянувшись, молча зашагали по лестнице. Уже на первой ступеньке все заметно выдохнули. Все, кроме Германа. Юноша знал, что сейчас всё только начинается, и если Клавдия Ивановна что-то заподозрит, то ему не жить. От того, что пришлось пойти на обман, в груди его противно скребло. Но Гера слабо утешил себя тем, что это ложь была во благо.

В это время в тесной комнатке общежития на втором этаже суетились четверо, накрывая на стол. Леонида среди них действительно не было: он дежурил снаружи – у самых окон здания. В зубах у него дымилась папироса, а руки нервно поглаживали вспотевшею шею. Он то и дело поглядывал наверх, расхаживая взад и вперёд, щурился от дыма и ругался себе под нос. У его ног лежали две авоськи, набитые буханкой хлеба, колбасой, спичками, папиросами, бутылками вина и пива. У стены стояла шестиструнная гитара, принесённая одногруппником Германа. С каждой минутой Леонид всё чаще оглядывался по сторонам, задирая голову вверх и недовольно что-то бормоча под нос. Наконец, в окне второго этажа показалась чья-то голова и послышался лёгкий свист. Лёня тут же бросил недокуренную папиросу и взял в руки первую авоську с продуктами. Парень в окне кинул вниз джутовую верёвку, которая ловкой змейкой поползла вниз, прямиком к Лёне. Тот, поймав конец верёвки одной рукой, быстро и ловко обвязал её вокруг тонких ручек авоськи и подал знак. Его дыхание замерло, пока он наблюдал, как медленно, покачиваясь в воздухе, поднимается вверх особо ценная провизия. То же самое проделали со второй авоськой, которая каждый раз звякала, ударяясь о кирпичную стену, отчего у Лёни сжималось сердце: в ней были пшеничное пиво и крымское вино. С гитарой пришлось повозиться, так как обмотать верёвку вокруг грифа оказалось проще, чем её завязать. Лёня боялся, что инструмент сорвётся на полпути и наделает много шума. Лишнее внимание в тот момент ему точно было не на руку. Когда гитару аккуратно подняли наверх и её сверкающий бок скрылся из виду, парень перекрестился. Сверху ребята замахали ему руками.