***
Симферополь, 4 ноября 1957 года
В тот день после занятий Германа ждало собрание по поводу выпуска первой стенгазеты, на котором должны были выбрать наилучший вариант. Кто-то из потока подготовил эскизы рисунков, кто-то – интересные речёвки и четверостишия к дням рождения однокурсников, а Герман отвечал за прозаическое наполнение выпуска, дабы подбодрить товарищей перед наступающей сессией и напомнить о главном: об учёбе. Накануне ночью он запасся горячим крепким чаем, остатками маминых овсяных печений, которые спас от загребущих Лёниных рук, и терпением. Хотя последнее было на исходе, так как горло к вечеру ныло сильнее обычного, да так, что глотать становилось больнее. Но мысль о том, что на него возлагают особые надежды, придала ему сил, и он ощутил небывалый творческий подъём. И под свистящий храп соседа юноша просидел над текстом для стенгазеты почти до раннего утра.
Первой к разбитому Герману подбежала Любаша, которая громко с ним поздоровалась. Юноша щедро ей улыбнулся и кивнул, потирая гортань. Он открыл рот, чтобы поздороваться в ответ, но издал лишь хриплый невнятный шёпоток.
– Вот те на! Ты когда успел голос-то потерять, а? – забеспокоилась девушка, надув без того пухлые губы.
– Сначала водички из колодца хлебнул, потом мороженое на ветру поел, и всё в один день, – прошептал Герман, превозмогая ноющую боль. – Так что сам виноват, теперь буду с тобой шептаться. Как настоящий интриган…
– Не бережёшь ты себя! – неодобрительно покачав русой головой, сказала Люба. – Ты хоть лечишься? Хотя о чём я спрашиваю, общежитие – не госпиталь, там только ещё сильнее разболеться можно. Так, ну что, ты текст подготовил? – Герман кивнул и начал искать нужные записи в тетради. – Вот и молодец! Давай их мне и ступай лечить своё горло. Нам больные в строю не нужны. Так, возражающий шёпот отставить! Шагом марш домой!
– Не прогоняй калеку, расскажи хоть, как твои дела…
– Да-а-а знаешь, ничего нового… – прижав тетрадь Геры к груди, ответила Люба. – Хорошо, что столько дел в институте навалилось, я не успеваю думать ни о чём плохом!
– С Васей общаетесь?
– Это ты интересуешься или Лёня? – прищурившись, недоверчиво спросила девушка.
– Я! Честно-честно! Ну утоли моё мальчишеское любопытство…
– Сейчас мне не до него… Да и он словно начал меня избегать.
– Сильно переживаешь из-за этого?
– А с чего мне переживать? – с вызовом ответила Люба и отвернулась, задрав подбородок. – Я только за учёбу переживаю. Иногда за успехи своих одногруппников. А он пускай… он… – девушка вдруг запнулась и начала учащённо дышать, потирая область между ключицами. На её гордый лик упала тень смятения, а серые глаза наполнились страхом.
Гера запаниковал:
– Люба, с тобой всё в порядке? Тебе что, сложно дышать? Не молчи…
– Нет, всё хорошо! – как можно увереннее выдавила из себя девушка и прокашлялась. – Просто в горле запершило… Я уже привыкла.
– Извини, моя вина… Давай поговорим о тебе?
– Гер, иди лучше домой! Я за тебя отчитаюсь. И жду тебя на занятиях здоровым и невредимым!
– Я твой должник! – успел прошептать Герман перед тем, как Люба быстро развернулась и запрыгала вниз по деревянным ступенькам. Юноша обеспокоенно смотрел ей вслед, собирая портфель. Ему хотелось разобраться в пугающих симптомах, которые преследовали Любу с тех пор, как она надкусила то злополучное яблоко. Надкусила вместо него… «Я твой должник», – настойчиво зазвучало у него в голове, но уже с иным, глубинным смыслом.
***
– Когда ты пригласишь Германа к нам? – спросила Мария Григорьевна, ловко нарезая тёплый хлеб маленьким ножичком.
– Вот уже совсем скоро! – воодушевлённо проговорил Чехов, заправляя белую вафельную салфетку за воротник рубашки. – Нужно лишь отыскать подходящий предлог! Он у нас мальчик занятой, но безотказный…
– Платон, а ты знаешь, что он встречался с Котовой? – не отрываясь от хлеба, произнесла Мария.
Профессор за секунду изменился в лице, рывком вытащил салфетку и кинул её на стол.
– Что-о-о? И ты до сих пор молчала?!
– Я сама узнала об этом только утром. Елизавета приходила, каялась. – Мария положила два ломтика хлеба на салфетку рядом с дымящимся борщом.
– Я так и знал, что эта деревенщина проговорится! Чёрт её возьми…
– А при чём тут эта деревенщина, Платон? – женщина села напротив брата и серьёзно на него посмотрела. – Она клялась, что ничего ему не говорила и дала от ворот поворот в тот же день, когда он к ним заявился. У меня нет повода не доверять её словам. Да и кому захочется возвращать такие деньжищи?
– Так, подожди, к чему ты клонишь?
– К тому, что вовсе не она сдала тебя с потрохами, Платон.
– А кто?! – Чехов подпрыгнул на стуле от нетерпения.
– Кто, кто! Твоя Катенька ему в этом посодействовала! – сорвавшись на крик, ответила Мария.
– Да у тебя во всём виновата только она! – крикнул в ответ профессор, подавшись вперёд. – Во всех бедах этого мира виновна Катерина! Но ты же не знаешь ни черта, хоть и не вылезаешь из-за своего гадательного стола с хрустальным шаром! Ты давно его тряпочкой протирала, а?
– Так, я не собираюсь беседовать в таком унизительном тоне… – Мария сердито отодвинула стул и встала из-за стола. Всё это время с неё не сводил свой колкий взгляд Чехов. – Приятного аппетита! Смотри не подавись своим скепсисом…
– Нет-нет, куда ты всё убегаешь? Ты мне всё-таки скажи, в чём же тут вина Катерины! – не унимался мужчина, натужно крича вслед Марии. – Разве не она мне сообщила о том, что Герман начал вынюхивать про черёмуху во дворе, а? И про всё остальное? Она же практически всё мне рассказывала о нём!
Профессор вскочил со стула и направился за сестрой из гостиной на крохотную кухоньку, в которой женщина хотела спрятаться от нескончаемого крика брата. Но даже в деревянной тесной комнатушке без окон задрожали стены под натиском разгневанных Чеховских речей. На шум из коридора прибежал встревоженный Борька и остановился в дверном проёме, с недоумением уставившись на кричащего хозяина. С минуту он наблюдал за тем, как раскрасневшийся профессор махал руками, смешно подпрыгивая на месте, и горячо доказывал Марии свою правоту. Затем Борис опустился на хвост и громким лаем заявил о себе.
– Борис, место! – мгновенно переключился Чехов на пса, указывая пальцем на дверь, ведущую в коридор. Мария Григорьевна смогла хоть немного перевести дух. Она намочила пухлые ладони проточной холодной водой и наспех умылась. Профессор в это время обезвреживал взбунтовавшегося Бориса в коридоре.
– А ты что её так рьяно защищаешь? – с напором спросила Мария, когда Чехов вернулся в гостиную. – Всё-таки захомутала она тебя, дурня, да?
– Маша, не доводи до греха…– устало процедил профессор, облокотившись на спинку стула. – У меня всё под контролем! В том числе и она.
– Видать, ослаб твой контроль, коли ты ей позволил самовольничать!
– А ты прикажешь ей вообще с племянником не общаться?!
– Да кто же ей запретит? Таких строптивых баб ещё на свете поискать…
– Кто ж виноват в том, что она оказалась родственницей мальчишки, которого я искал с десяток лет, а? Так, давай ближе к делу! Как он встретился с этой Котовой? Что эта Елизавета сказала тебе? Давай выкладывай…
– Она сказала, что он пришёл к ним во второй раз и застал дома Ирину. Значит, знал, что она там живёт. Точно знал!
– Угу, значит, во второй раз пришёл… – задумчиво проговорил Чехов и задумался, с силой прищурившись. – От кого же он мог узнать, что она там…
– Платон, ты как дитя малое, ей-богу! – не выдержала Мария, хлопнув по столу. – Я же тебе говорю, что это Катерина его к ней спровадила. Ты что, ещё не понял, что она давно не на твоей стороне?
– Я с ней сам разберусь, – сухо ответил профессор и сел за стол, потянувшись за салфеткой.
– Когда ты искусно играешь на чувствах влюблённой женщины, готовься получать от неё тумаки! Рано или поздно. Скажи спасибо, что она на твою карьеру не покушается! Хотя кто её знает…
– Цыц! – Чехов ударил ложкой о край стола, отчего Мария подпрыгнула. – Против меня не попрёшь! Кто она, а кто я?! Нашла чем меня стращать…
В дверях показалась настороженная морда Бориса. Он с осуждением глянул на профессора и тихо просеменил по ковру к ногам Марии Григорьевны. Пёс остановился возле женщины, чтобы потереться прохладным мокрым носом о её ладонь, а затем проскочил под столом к ногам Чехова и клацнул зубами возле его оголённой щиколотки. В это время профессор подносил полную ложку горячего супа к губам и, почувствовав у ноги резкое движение, выронил ложку на стол, расплескав всё содержимое себе на брюки. Мария громко рассмеялась, прижав ладонь к груди, а Чехов метнул недовольный взгляд в Борьку, отскочившего в сторону двери.
– Ну что, получил? Это ты ещё легко отделался! – со смехом сказала Мария, подмигивая Борьке. Она манила его к себе, дабы погладить.
– Тю, ты даже Бориса настроила против меня! – с обидой отозвался Чехов, вытирая намокшие колени. – Всё, отныне сама с ним будешь гулять, кормить и исполнять его собачьи прихоти! Я умываю руки…
***
Софья уже потихоньку готовилась ко сну, когда раздался громкий стук в дверь. В сумеречной тишине он раскатистым эхом разнёсся по кирпичному дому. Женщина испуганно встрепенулась, сидя на высокой расправленной кровати. Стук повторился, но уже настойчивей, и Софа медленно отложила в сторону свой деревянный гребень. Метнувшись за пуховым платком, она крикнула в темень коридора: «Кто там?» Но ответа так и не последовало... Софья насторожилась и глянула на настенные часы. Острые треугольные стрелки близились к цифре девять. Женщина нервно укуталась в платок и повторила свой вопрос, но уже громче. В её растерянном возгласе слышалась лёгкая дрожь. Вдруг в окне над кроватью мелькнул силуэт, и Софа вздрогнула, отпрянув назад. Прищурившись, она пыталась разглядеть незваного гостя, но всё было без толку: тусклый свет от керосиновой лампы дрожал на письменном столе, едва освещая комнатушку.