В свою очередь, Олеся умела и обожала задавать вопросы, которые могли «обезоружить» собеседника и застать его врасплох. Ей нравилось наблюдать за тем, как секунду назад собранный, серьёзный Герман сначала робел, озадаченно хлопая ресницами, а затем смущённо улыбался. Она словно охотилась за живой эмоцией, неподдельным настроением и искренним ответом. Олесе казалось, что в такие моменты люди особенно преображаются, приоткрывая свой истинный лик, а не сверкая привычной маской. И ей были по душе метаморфозы Германа, ведь она чувствовала, что он излишне скован. Но сказать ему об этом прямо не позволяло воспитание. В ожидании ответа она всегда открыто и широко ему улыбалась, словно извиняясь за свою невинную дерзость. А Герману её улыбка казалась скорее самодовольной, нежели ободряющей, словно она наблюдала за тем, как в очередной раз он попадался на один и тот же крючок, подобно наивному пескарику.

– Как вы думаете, Герман, мужчина может писать о женщине так, словно находится в её шкуре?

– М-м-м, думаю, что… это непросто. В таком случае он должен знать женщин вдоль и поперёк, дабы предугадать их мысли, действия, поступки. А это под силу не каждому.

– Порой мне кажется, что мужчины знают женщин намного лучше, чем они сами. И знаете что? Меня это злит! Я думаю, что в каждой леди должна быть загадка, которую непременно захочется разгадать. И пускай на это уйдёт целая жизнь. Зато это стоит того... Вот как вы считаете?

– Честно говоря, я никогда над этим не задумывался… – застенчиво пожимая плечами, говорил Герман. – Но я рос среди женщин. Из мужчин в семье у меня был только дедушка. И о нём я знал абсолютно всё! Начиная с самого его детства. Хотя он никогда не был болтливым человеком, а скорее – метким собеседником. А что касается мамы или тётушки, то да, загадка в них определённо имеется! Помню, как они порой подолгу молчали, заворожённо смотрели в окно или на керосиновую лампу, а на застывших лицах читалась такая невыносимая грусть… Даже обречённость. И я всегда подходил к ним и спрашивал: что же случилось? А они: всё хорошо, не бери в голову! Знакомо? Ха-ха, да они даже между собой никогда не обсуждали собственные мысли. Вот так… Но мне кажется, что в каждом человеке сокрыта своя уникальная тайна. А загадок в каждом из нас куда больше, чем в детских книжках.

– Хм, то есть вы считаете, что это устарелое клише? Про загадочных женщин? Вы за то, что в каждом человеке есть некая тайна?

– Конечно. Просто женщины действительно более непредсказуемы в своих поступках, нежели мужчины. Это следует из кинематографа, литературы, истории, в конце концов. Принято считать, что мужчины руководствуются логикой и холодным расчётом. А женщины – сердцем и эмоциями. Но это не значит, что все мужчины как открытые книги: бери да листай. Порой в мужчинах кипят нешуточные страсти, противоречия и чувства. Если душа женщины – это шкатулка, к которой нужно подобрать ключик, то душа мужчины – это дно океана. Казалось бы, всё как на ладони, но чем глубже ты погружаешься, тем больше находишь удивительных, а порой и ужасающих вещей.

Олеся посмотрела на Германа глазами, полными смятения, удивления и озарения одновременно.

– Это чья цитата? Про души?

– Моя, – ответил Герман и поймал на себе недоверчивый взгляд Олеси, что снова вызывало у него стеснительную улыбку. – Мне вам незачем врать, поверьте! А что такого в моих словах, позвольте узнать?

– Ничего, просто стало интересно, кому же посчастливилось познать всю глубину суровой мужской души… А как вы вообще дошли до такой глубокой мысли, если росли среди женщин?

– Ну-у-у, как вы уже знаете, я много читал. Чтение занимало практически всё мое свободное время. И все мужские персонажи оказывались не так однозначны, как на первый взгляд. И зачастую первое впечатление было обманчивым… Негодяи оказывались благородными рыцарями, а достойные и, казалось бы, добрые мужички превращались в отъявленных мерзавцев или лжецов. Как, например, Швабрин из «Капитанской дочки», Верховенский из «Бесов», а уж про капитана Тальберга из «Белой гвардии» я вообще молчу… Но не в каждой повести случались подобные повороты, по правде говоря. И да, глупо судить всех мужчин по одним лишь книжкам… Но ведь у многих литературных героев были прототипы из реальной жизни. И это наталкивает на мысль о том, что мужчины тоже могут быть и коварными, скрытными. И жестокими.

– Интересно… Нет, правда. Я ещё не сталкивалась с подобным мнением. Вы же тоже мужчина! Неужели… – она замолкла и с долей опаски посмотрела на притихшего Германа, – у вас тоже есть тайна? И вы тоже можете оказаться не тем, за кого себя выдаёте?

Юноша не знал, куда спрятать глаза от пристального Олесиного взгляда, нервно размышляя о том, что же ему ответить. Но ум предательски сковало нарастающее беспокойство, а челюсть сомкнулась так, что желваки будто окаменели, не в силах дёрнуться. Олеся заметила его замешательство и впервые осознала, что её «невинные» вопросы могут по-настоящему ввести в ступор.

– Герман, я не хотела вас… обидеть! Или того хуже: задеть! – суетливо затараторила она, а зелёные глаза обеспокоенно забегали по его лицу. – Порой я совсем не думаю, что говорю… Ох уж этот длинный язык!

– Вам незачем так сокрушаться, – наконец отозвался Гера, смягчив взор. – Вы меня ничем не обидели. Просто… я и сам задумался. Есть ли у меня страшные тайны... И какой же я на самом деле. А вообще, мне очень интересно, каким меня видят люди. И каким меня видите вы.

– Что ж, я, наверное, повторюсь, но для меня вы очень отзывчивый, добрый, искренний человек! А как собеседник так вообще: начитанный, интересный и достойный.

«Надеюсь, что первое впечатление обо мне не будет обманчивым… – пронеслось в мыслях у Геры, и он машинально улыбнулся.  – Как жаль, что я не могу поделиться с тобой своей тайной и мыслями». Улыбка медленно сползла с его уст, и он снова потупил взор, спрятав замёрзшие ладони за спину.

 

После встречи с Олесей Герман долго размышлял: отчего же его так расстроила мысль о том, что он не может быть откровенен с этой девушкой. Впервые ему захотелось открыться и довериться не дереву, а человеку. Настоящему: из плоти и крови, с бьющимся сердцем и живой душой. Эта мысль его откровенно испугала.

Чуть позже он напишет в своём дневнике: «Долгое время я был уверен, что меньше всего нуждаюсь в людях. Даже когда поступил в институт и начал, казалось бы, вариться среди них в нескончаемом потоке. Теперь я просыпался среди людей, засыпал вместе с ними и проводил большую часть своей жизни среди них. Но я сделал этот выбор осознанно, так как хотел приобщиться к этой человеческой «стае». Узнать их не издалека и не по художественным книжкам, а увидеть воочию. Странное дело… Ведь я тоже человек? Но деревья заменяли мне общение с людьми с самых ранних лет, и я чувствовал себя с ними на равных. И тут появляется она. Как вихрь врывается в мою жизнь, сметая всех на своём пути. Без спроса? Хотя, казалось бы, это я беспардонно забрёл в её цветочное царство. И эта оплошность так и осталась бы неловким воспоминанием, не более, если бы она мне не написала. Что же ею тогда руководило? Заветное желание поступить в институт? Стать ближе к своей мечте благодаря мне, простому первокурснику? Завести друзей? А если бы я не был студентом пединститута, она бы написала мне? Вот в чём вопрос! И иногда он мучает меня, ведь я не смогу задать его напрямую. Ведь она не берёза, и не осина, и не липа. Она – человек! Хуже того: она – женщина. Непредсказуемая, суетливая, смелая, смешная, умная, загадочная, далёкая. Красивая… (Прекрати оценивать её внешние данные!!!)

Порой я начинаю ненавидеть себя за свою несмелость, а потом думаю: отчего меня вообще беспокоят такие глупые вопросы? Мне же важно протянуть ей руку помощи, быть полезным и честным. И я бы поступил точно так же, если бы ко мне обратился кто угодно. Это правило, которое я не хочу нарушать. Хотя бы перед самим собой. Но… Это невыносимое НО портит всё! Ведь она – другая. Она действительно отличается от всех, с кем мне приходилось иметь дело ранее. Интересно, а какой для неё я? Она льстит мне специально, называя меня интересным собеседником и отзывчивым человеком, или на самом деле так думает? Как жаль, что я не смогу задать ей эти вопросы… По крайней мере, сейчас. Может быть, потом смогу. Обязательно смогу! Пора становиться более решительным, смелым и уверенным в себе мужчиной. Человеком. (Человечность превыше всего!) Ведь женщины чувствуют всё. Как лисицы. У них очень развитый нюх на трусов, слабаков и лжецов. Но ведь я не такой? Я не лжец… Я просто скрываю настоящего себя… А какой же я настоящий? Каков мой истинный облик?

Так почему же меня заботит её мнение обо мне? ПОЧЕМУ? Кто мне ответит на все эти вопросы?!»

Когда Герман придирчиво перечитывал всё ранее записанное в дневнике, он заметил одну тревожную деталь: как только он начинал писать об Олесе, почерк становился неровным и бугристым, появлялся так ненавистный ему сумбур в строчках, нервные зачёркивания и обилие вопросов. Никакой последовательности и логики. Один хаос. По своей натуре Гера был аккуратистом во всём, а особенно в своих личных записях. Да, он вёл дневник преимущественно для себя, а не на всеобщее обозрение, но ему была важна письменная дисциплина. Ему страстно хотелось вырвать исписанные листы, которые казались ему неаккуратным черновиком школьника, но он каждый раз себя останавливал. Во-первых, ему не хотелось переписывать всё заново, а во-вторых, ему становилось легче на сердце и в мыслях после того, как он исторгал все свои переживания в тетрадь. «Бумага всё вытерпит!» – мысленно приговаривал он и устало откладывал погрызенный карандаш.