ОДИННАДЦАТЬ

Что хорошо в висящем над головой смертном приговоре — вы прекращаете беспокоиться о пустяках, а для склонных к излишней тревожности, как я, это огромной плюс.

Все в порядке, вы не пропустили целый свиток — до суда еще не дошло. Я выражаюсь фигурально. Я пока только чувствовал, что обречен на смерть. Скажете, я преувеличиваю, чтобы придать истории драматичности. Что ж, может, вы и правы. Увидим.

Следующим утром я отправился к Аристофану. Не знаю, чего я думал добиться, но надо было попытаться переговорить с ним. Впрочем, раб-привратник сказал мне, что он уехал по делам и вряд ли вернется раньше, чем через неделю. Сперва я решил, что сын Филиппа запаниковал и сбежал — это бы решило все проблемы; во мне проснулся робкий оптимизм. Чтобы быть уверенным, я отправил нашего раба Фракса присмотреть за домом Аристофана, и разумеется, вскорости он сообщил, что Аристофан вышел и через полчаса вернулся с двумя куропатками, морским окунем и копайским угрем. Определенно, необходимость донести на человека, который спас его жизнь, не лишила его аппетита.

Снова я пошел к нему, и снова раб сообщил мне, что Аристофан отсутствует. Он, похоже, не запомнил меня по предыдущей встрече, поскольку на этот раз сказал, что его хозяин уехал на две недели в Элевсин, на Мистерии. Я спросил, уверен ли он, и он сказал — да, как он может быть не уверен; тогда я спросил его, любит ли он морского окуня. Он сказал — нет. Тут я сдался и пошел домой.

Федра сказала, что мне надо сходить к Демию. Она рассудила, что можно попробовать надуть его, пообещав свидетельствовать, как он скажет; будучи же вызван на суд, я могу провозгласить во всеуслышание, что Аристофан чист, как дитя, и что Демий предлагал мне денег за лжесвидетельство. Афиняне обожают предательство, но ненавидят предателей, как говорится; вполне возможно, что они проглотят это и вместо нас убьют самого Демия. Увы, было уже слишком поздно — Аристофан определенно заключил с Демием сделку, и я сказал Федре — очень жаль, что она не подумала об этом вчера. Да и вряд ли такой вариант сработал бы — Демий слишком искушен в своем деле, чтобы его можно было подловить так просто, и без труда добился бы смертного приговора для нас обоих.

Невзирая на протесты Федры, я занялся выводом кое-каких сумм. Тут возникали две проблемы. Первая заключалась в продаже моей собственности; вторая — в вывозе вырученных сумм. Не было никакого смысла отправлять их в любую точку в пределах Афинской империи, поскольку вся она лежала под рукой общественного конфискатора. Точно так же не было никакого смысла в выводе их в чужеземные страны, поскольку Федра не смогла бы заполучить их оттуда никоим образом — гораздо быстрее до них добрались бы спартанцы, чтобы потратить на боевые галеры или еще какую чепуху. И вот, перебирая драгоценности Федры, мы наткнулись на ожерелье (безвкусное, но недешевое) — подарок фессалийских царевичей. Мы посмотрели друг на друга и сказал: — Эээ, — но никто не смог придумать идеи получше, так что я снова отправил Фракса, на сей раз к знакомому, который состоял в Совете, чтобы узнать, живы ли еще Александр с Язоном и не лишились ли власти. Он вернулся с ответом, что Александр убил Язона и теперь правит единолично. Я сел и написал Александру письмо. Я напомнил ему о нашем визите и поблагодарил его еще раз за представление моего «Стратега», высыпал все театральные слухи, которые я слышал или смог сочинить, и завершил письмо наилучшими пожеланиями. В качестве постскриптума я добавил, что вместе с письмом отправляю некоторую небольшую сумму денег; если он сможет присмотреть за деньгами, пока либо я, либо моя жена или ее доверенное лицо не явятся за ними, то я буду ужасно, ужасно благодарен. И затем, под влиянием вдохновения, я написал, что в знак преклонения я высылаю рукописи двух своих пьес и копию собрания сочинений Эсхила — у меня как раз была одна, зарытая где-то в сундуках. Думаю, именно эти рукописи или Эсхил решили дело, потому что когда пришло время, Александр вернул практически всю сумму, добавив сверху пару золотых серег и железную брошь в виде навозника.

Оставалось найти надежного посланника; Федра предложила управляющего из Паллены. Вы, может быть, помните, что его именем я назвал главного героя «Марики». Он был предан мне, в этом я был уверен, но немолод и вряд ли годился для долгого и опасного путешествия. У него, однако, был сын, Филохор (названный в мою честь) — парень молодой, сильный и уже побывавший в торговых экспедициях — так что я послал за ним.

Теперь — на словах продажа не выглядит проблемой, но на деле все было не так просто. У меня было шестьдесят восемь акров земли, почти так же много, как у самого Алкивиада, хотя мои владения были разбросаны пошире и значительную их часть составляли голые скалы. Тем не менее, это было огромное поместье, и продать его было практически невозможно — ни целиком, ни по частям. Сейчас все совершенно по-другому, конечно, а в мое время землю нельзя было просто взять и продать, если только вы не оказывались на грани разорения и не собирались купить корабль, например. В лучшем случае я мог заложить ее или сдать в аренду на длительный срок — я попробовал и больше чем от восьми акров избавиться не сумел. За эти восемь акров мне удалось выручить только малую долю от их реальной стоимости; проблема заключалась не только в том, что покупатели прекрасно понимали, почему я вдруг пошел на эту сделку, но также и в том, что рынок был перенасыщен свободной землей — как конфискованной, так и выморочной по итогам сицилийской кампании. Я, кстати, был одним из тех, кто нагрел на ней руки — два моих двоюродных брата, с которыми я был даже незнаком, погибли на войне, а я оказался их ближайшим родственником мужского пола. Тогда это казалось иронией — мне причиталось почти восемнадцать акров земли, но не было никаких шансов дожить до вступления во владение ими. В завещании я отписал их своему сыну — без малейшей надежды, что сможет на них претендовать.

Располагал я, однако, и собственностью, избавиться от которой было куда проще. Прежде я толком не осознавал ее ценность — я говорю о таких вещах, как доли в кораблях, рудниках и мастерских, словом, не о земле; вы не трясетесь над ними и не показываете с гордостью сыну — ими занимаются какие-то люди, которые понимают в них толк и раз год предоставляют вам отчет, чтобы у вас не возникло ощущение, что вас обворовывают. Но когда появляется нужда быстро поднять денег, ничто с ними не сравниться. Несмотря на то, что из-за войны все дела пришли в беспорядок и никто не рвался ничего покупать, мне удалось избавиться от части своих долей, основательно сбросив цену. И, наконец, у меня был запас чеканного серебра — и не надо морщиться, учите обстоятельства. Дядя Филодем научил меня, что под рукой всегда должен находиться как минимум талант наличными, и я по возможности старался следовать его совету. Не в первый раз я оказался ему должен. Вдобавок вдова Калликрата выдала мне займ в полталанта из резервов покойного мужа. Я не хотел принимать его, но она настояла — он бы именно так поступил, сказала она, будь он жив, и чтобы я не переживал, она взяла в залог часть моей земли в Паллене.

В общем, когда Филохор отплыл из Пирея в Фессалию, он вез с собой довольно существенную сумму — достаточную, чтобы обеспечить Федру и моего сына до его совершеннолетия.

— Зная твою удачливость, — сказала Федра, когда мы стояли на причале, провожая корабль взглядом, — не сомневаюсь, что его ограбят пираты.

— Или разбойники, — сказал я. — Фессалия кишит разбойниками.

— Это если не говорить о твоем друге Александре, — сказала Федра. — Мы, наверное, свихнулись, доверяя столько денег человеку, который даже не грек.

— До этого не дойдет, — сказал я. — Бьюсь об заклад, Филохор сбежит с корабля на первой же стоянке со всеми деньгами.

— Сомневаюсь, — ответила она. — С виду он достаточно глуп, чтобы быть честным. Но это не помешает морякам прирезать его и выбросить тело за борт.

Мы шли домой через город и оба почему-то ощущали умиротворение. Не только из-за того, что нам удалось вывезти деньги — все это дело, конечно, было довольно утомительным, и мы были рады, что с ним покончено. Нет, я в самом деле не могу сказать, что на нас нашло, но мы смеялись, делились занятными наблюдениями и отпускали дурацкие шутки; люди останавливались и смотрели нам вслед, поскольку в те дни редко можно было увидеть мужчину и женщину, особенно мужа с женой, хохочущих вместе на улице. Сейчас, разумеется, все изменилось, и никто не станет насмехаться над вами или строить рожи за вашей спиной, если вы упомянете, что довольно хорошо относитесь к жене. Лично я виню в этом нынешнюю одержимость философией и так называемую Новую Комедию, о которой столько разговоров.

Около дома, однако, нас поджидал Демий с кучкой приспешников, готовых засвидетельствовать вручение повестки. Демий оттарабанил официальное уведомление с профессиональным шиком, оглядел дом снаружи и, убедившись, что он лишен изъянов, могущих снизить его стоимость, вперевалочку зашагал восвояси.

Обвинение впечатляло. Демий изобличал меня в святотатстве, измене, заговоре, причинении ущерба общественной и частной собственности, передаче государственных тайн врагам, нападении с целью причинения увечья, взятке в особо крупных размерах, сговоре с неустановленными лицами с целью извратить ход правосудия (вот это мне особенно понравилось), хулиганстве и оскорбительном поведении и попытке убийства. Я понятия не имел, откуда взялся последний пункт — скорее всего, он прилагался бесплатно ко всем прочим, вроде горсти оливок сверху, на удачу. Позже я узнал, что он присовокуплял это обвинение всегда, на тот случай, если суд оборачивался не в его пользу — тогда оно становилось основным: он заявлял, что обвиняемый напал на него ночью, чтобы заставить его замолчать, и свидетелем тому всякий раз оказывался его престарелый родственник, повсюду его сопровождавший.