ДЕСЯТЬ

А теперь, Эвполид — говорите вы — не будешь ли ты так добр перестать городить чепуху о своей жене и своем запутанном умственном состоянии и перейти уже непосредственно к истории? Всего этого нам хватает и дома, спасибо тебе огромное, а сейчас мы хотели бы развлечений. Как дальше шли дела на войне?

Потерпите. Войной я уже сыт по горло, и хочу сейчас произвести впечатление на внуков. Да, малыши, старый осел действительно был знаком со знаменитым трагиком Эврипидом, чьи пьесы вам приходится учить вместо охоты на кузнечиков. Самая продолжительная и содержательная моя беседа с Эврипидом состоялась... так. Сперва я должен рассказать, что происходило вокруг, когда я встретил знаменитого трагика Эврипида.

Известия о сицилийской катастрофе достигли, наконец, широкой публики, и Город впал в панику. Ни дня не проходила без слухов о сиракузском флоте возмездия, битком набитом кровожадными сицилийцами и находящемся в дне пути от Пирея; общее мнение склонялось к тому, что если городские стены и простоят еще месяц, то только потому, что спартанцы сочтут их полезными для защиты от персов. За любую еду можно было просить любую цену, в особенности за зерно — народ начал копить припасы, а многие семьи продали землю и отплыли на Черное море, ища безопасности. Что касается меня, то я уклонился от участия в общенародной панике. Я успел истратить все отпущенные мне запасы страха — на слухи ничего не осталось. Не могу отрицать, что быть убитым в Афинах, выжив в сицилийских скитаниях — поворот, не лишенный иронии, однако даже мне казалось, что разорение Города ради завершения моей личной истории даже богам показалось бы перебором.

Заметив, как жадно рынок поглощает зерно и другие продукты, я отправился в Паллену, чтобы выяснить, как много я могу продать, а заодно присмотреть за вспашкой и унавоживанием, посколько дело было в начале октября. Виноград успели собрать до моего прибытия, и, может быть, как раз поэтому вина в этом году заготовили больше обычного, урожай же зерновых вполне отвечал ожиданиям. Я всегда предпочитал начинать вспашку пораньше, чтобы пахать почаще, и по возможности собрать кормовую вику до конца сентября. В этом году, однако, возникли понятные проблемы с наймом сезонных работников, и мой управляющий решил не убирать вику и сразу приступить к пахоте. Это было разумное решение, но поскольку мне было нечем заняться, я решил сам ее убрать; кормить мулов и ослов добрым ячменем — настоящая мука. Разобравшись, сколько у нас всего, сколько уйдет на наши собственные нужды и сколько можно отправить на рынок, я накинул короткий плащ, прихватил ржавый, погнутый старый плуг, нагрузил мула и отправился на нижние террасы. После всего, что произошло, простая работа была невероятно приятна, ряды мне удавались на диво прямые, а вдобавок в голове у меня начали складываться довольно многообещающие стихи, и поэтому я не испытал ничего, кроме раздражения, когда какие-то прохожие окликнули меня с дороги.

— Я подумал, ты ли это, — сказал тот из них, что был постарше. — Забыл, что у тебя тут земля.

Я узнал их: это были Эврипид и его двоюродный брат Кефизофон. Я был шапочно знаком с обоими, но не видел ни того, ни другого уже лет сто. Но эти гости стоили брошенной работы.

— Если вы не спешите, — сказал я, — зайдемте ко мне домой. Мы торопимся допить прошлогоднее вино, чтобы освободить место для нового урожая, и не отказались бы от помощи.

Эврипид с улыбкой согласился. Как выяснилось, он навещал родственников в полудне пути отсюуда, и изрядно устал. Разумеется, как комедиограф, я обязан был осыпать трагиков оскорблениями и насмешками, и я, действительно, довольно часто намекал на то, что Эврипид дружелюбно относится к чаше вина, а с двум его и вовсе не разлучить; сейчас я с удивлением обнаружил, что нисколько не клеветал. Я сделал пометку на память и спросил, как у него дела. Пишет ли он сейчас что-нибудь?

Он покачал головой.

— Нет, — сказал он, — прямо сейчас нет.

Видно было, что эта тема ему неинтересна, и мне показалось, что писательство больше не доставляет ему удовольствия. Я не верю, что такое вообще возможно, но не исключено, что это профессиональное заболевание трагиков.

— Оливки у тебя созревают хорошо, — сказал он.

— Больше веса им сейчас не нагулять, — ответил я. — Слишком сухо. Значит, ты не собираешься показать что-нибудь в этом году?

— Нет, — сказал он. — Я видел, твои люди унавоживают землю довольно обильно на нижних террасах. Это же твои люди вон там, внизу?

— Да.

— Мы всегда сохраняем лучший навоз для верхних террас, — сказал Эврипид, — а твоя земля будет повыше нашей, если посмотреть. Сколько у тебя уходит на акр?

— Чего именно?

— Навоза.

— А! — я призадумался. — Точно не скажу, — ответил я наконец, чувствуя себя довольно неловко.

Эврипид посмотрел на меня свысока. Помню, я чуть не умер на месте от стыда.

— Если прикинуть грубо, — сказал я, — мы полагаем, что навоза с одного быка за год хватает на два с половиной акра, или около того. Но, признаться, мы подходим к делу скорее инстинктивно, нежели научно.

— Инстинктивно, — повторил он. — Понимаю. Даете ли вы ему созреть или используете как есть?

— Как есть, конечно же, — ответил я.

— В самом деле? — вид у него был удивленный. — И сколько же вы получаете в среднем с акра?

— Чего именно?

— Ячменя.

— Ох, — я думал, он все еще говорит о навозе. — Четырнадцать медимнов, если повезет — четырнадцать с четвертью. Зависит от дождя, конечно. В этом году и двенадцати не собрали.

— Четырнадцать? — казал Эвприпид, очевидно потрясенный. — Так много?

— А сколько ты собрал? — спросил я.

— Одинадцать, — сказал он, как плюнул, — и это нам еще повезло. А что насчет твоих виноградников? Какой у тебя выход с акра?

— Около тридцати метрет, иногда больше.

— Оливки?

— С оливками у нас не очень, — сказал я. — Обычно четыре с акра, больше, если дожди.

Он вытаращил глаза.

— Ты шутишь, должно быть, — сказал он. — Четыре метрета с акра в этой пустыне?

Я решил не спрашивать его, сколько собрал он сам. Вид у него был очень раздраженный. Чтобы его успокоить, я сказал, что мне очень понравилась его последняя пьеса.

— Это неважно, — сказал он. — Что ты делаешь такого, о чем я не знаю? Тридцать метрет вина с акра — должно быть, оно жидкое, как вода.

— Ты же его пьешь, — сказал я обиженно, — сам можешь оценить.

Он извинился и я принял его извинения.

— Как часто ты пашешь? — спросил я.

— Три раза, может быть, четыре, если роса тяжелая, — ответил он. — Если не привлекать сторонних работников, больше мы не потянем.

— Мы пашем пять раз, а то и шесть, — сказал я — это была моя любимая тема. — Это позволяет насытить почву влагой на всю глубину, понимаешь?

— Наверное, у тебя больше работников, чем у меня, — пробормотал он. — И как я уже сказал, я не люблю посторонних.

— Я тоже, — ответил я. — Тебе надо попробовать пятерную вспашку. Пятая вспашка занимает по времени всего десятую часть от первой, а сколько от нее пользы!

— Написал что-нибудь в этом году? — спросил он (переходя, кажется, в оборону).

— Да все времени нет, — ответил я. — Вика, пажитник — чего тут напишешь?

— Пажитник? — он посмотрел на меня, как на сумасшедшего. — На что он вообще годен?

Я рассказал ему о пажитнике, а заодно и о люпине — и надо отдать ему должное, слушал он со вниманием. Но когда я перешел к своей любимой теме — к бобам, он потерял терпение и сказал, что ему пора идти.

— Ну что ж, — сказал я, —заходи, когда будешь рядом. И надеюсь, что ты решишься на пятерную вспашку в этом году. Расскажешь потом, что получилось.

Он заверил меня, что обязательно последует моему совету, забрал шляпу, Кефизофона (который все это время уничтожал прошлогоднее вино) и направился к выходу.

— Кстати, — окликнул я его. Он обернулся. — Я подумал, тебе будет приятно узнать, что твои вещицы очень популярны на Сицилии.

— Мои что? — спросил он с озадаченным видом.

— Твои пьесы, — сказал я.

- А! — сказал он. — Пьесы!

— Честное слово, — сказал я, и в нескольких словах рассказал ему о деревне, в которой мы дали столь успешное представление. Рассказ не доставил ему никакого удовольствия и он был очевидно рад расстаться со мной. Но через год или около того он прислал мне очаровательный бронзовый кубок с изображением Триптолема, да сообщил, что я был совершенно прав насчет пятерной вспашки и меньшего унавоживания; теперь он собирал двенадцать с половиной медимнов с акра и надеялся взять рубеж в тринадцать медимнов через пару лет. Не думаю, однако, что он хоть сколько-нибудь всерьез воспринимал бобы.

Занимаясь викой, я начал работать над новой комедией. Строго говоря, она сама подкралась ко мне и прыгнула на плечи, когда я отвлекся, поскольку сознательно я не планировал ничего такого, я хотел покоя; но в какой-то момент я поймал себя на мысли о хоре овец — а дальше было уже сложно остановиться. Разумеется, мне нужно было Послание, и с ним была проблема. Город после катастрофы изменился неузнаваемо, и старые темы не выглядели теперь уместными.

Это было трудное время. Не успели новости о сицилийской экспедиции распространиться, наши враги чрезвычайно оживились и заговорили во весь голос о том, что пришла покончить с Афинами раз и навсегда. Наши так называемые союзники — то есть наши подданные — были готовы восстать, а к началу зимы царь Спарты Агис выступил с армией в поход. Он, однако, почему-то не напал на Город; вместо этого он принялся обходить прилежащие области, собирая деньги на флот. Мы тем временем строили собственный флот, и ради него урезали все ненужные траты. К счастью, фестивали сохранили финансирование, и я продолжил писать свою пьесу. Я вернулся в Город и постоянно встречался с Филонидом и его друзьями — они были нужны мне для постановки, когда придет время. Хор овец пришлось заменить хором корабелов, и мои надежды все росли по мере приближения весны.