XII

— Вот так горы! Вот горы — так горы!

Такие восклицания вырвались почти невольно и почти одновременно из уст большинства воинов, теперь более чем десятитысячной армии Николая, когда перед ними высоко в голубом, светлом небе вырисовалась белоснежная, сверкающая альпийская цепь. Нужно было сильно закидывать головы назад, чтобы видеть блестящие от солнечных лучей, упирающиеся в небо вершины. Нашлись разумеется и охотники спорить.

— Это не горы, говорили они, — это облако; разве могут горы подниматься в небе так высоко; разве могут горы быть такими белыми и блестящими?

Но действительность скоро объявила всех сомневающихся побежденными. Горы, в действительность которых не хотели верить глаза, пришлось испытывать и попирать собственными ногами. Для детей-крестоносцев наступили трудные и тяжелые времена. А между тем, что это еще были за горы!

— Это еще не горы; это только пригорки; горы будут еще далеко впереди, перед нами, — говорили с пренебрежением присоединившиеся в Швейцарии отряды детей, явившиеся естественными проводниками.

Но, Боже мой! как трудно было немецким детям всходить, карабкаться и даже всползать на эти пригорки. Что же будет дальше, когда придется всходить на настоящие горы? А миновать горы, по уверениям проводников, не было никакой возможности.

Надо сказать, что вступление в Швейцарию было в высшей степени благоприятно для детей-крестоносцев. Еще около Базеля присоединились к ним двинувшиеся им навстречу отряды швейцарских детей. Все это были бодрые, рослые, ловкие, здоровые ребята. Один уже вид их действовал ободряющим образом на начинающее уже уставать войско Николая. Привыкшие к переходам и ко всякого рода опасностям, горцы шли бодро, распевая песни и на каждом почти шагу изумляя своею ловкостью сравнительно более тяжеловесных немцев. С самого уже начала они объявили новым своим товарищам, что живут в очень гористой стране и что на пути им придется переходить через очень высокие горы.

— Горы для нас не диковинка, отвечали почти оскорбившиеся немцы. — Мы сами живем в гористой стране. Нет на свете гор выше Драхенфельса и Тавна.

Швейцарцы пробовали было возражать, что нет на свете гор выше Монблана и Юнгфрау, но сравнение для решения спора было невозможно, а потому добродушные швейцарцы и должны были в конце концов замолчать.

Понятно потому изумление и удивление немецких детей, когда взорам их, утопая и теряясь в небе, представились настоящие горы. Еще понятнее уныние и утомление, овладевшие доброю половиною немецкого воинства, когда пришлось, имея впереди горы, лазить и карабкаться по пригоркам, да еще сознавать, что сравнительно с этими пригорками все Тавны и Драхенфельсы могут почитаться разве только что кочками. Тем не менее господствующее настроение воинства было еще относительно бодрым, и воинство относительно быстро подвигалось вперед.

С каждым днем оказывались однако всегда поводы для новых разочарований и нового уныния. С каждою ночью тот или другой из бессовестных нищих, бывших до сих пор поставщиками армии, исчезал, а с ним вместе исчезали или бывшие с ним деньги или лошади, или телеги с хлебом и провизией. Армию детей обирали так ловко, как не обирали еще, вероятно, ни одну армию взрослых. По решению военного совета и по приказанию Николая приняты были строгие военные меры. Остающиеся нищие были прижаты к стене, обысканы, деньги от них отобраны и вслед за Николаем и его штабом при каждом переходе в особой корзине неслась и вся войсковая казна.

Прошло несколько дней. Путь становился все труднее и труднее; силы младших из детей-крестоносцев начинали постепенно ослабевать. Бодрость духа уже оставляла многих; многие с сожалением начали уже вспоминать о родных очагах своих. Горные стены, через которые приходилось переползать, вовсе не походили на те радужные лучи, окруженным которыми представлялся в воображении Иерусалим. Приходилось идти все больше пустынною и безлюдною местностью. Не было ни торжественных встреч, ни торжественных приношений. В войске начинался ропот, громко, во всеуслышание раздавались сетования. А бессовестные сборщики подаяний, видя, что источники для наживы прекратились или прекращаются, то и дело убегали из стана, захватывая с собою все, что можно было захватить. Николай установил за остающимися надзор из мальчиков, но оказалось еще хуже. Некоторые из мальчиков ночью бежали вместе с отданными под их надзор. Разумеется, не стремление к наживе принудило их к побегу, а желание под покровительством взрослых соблазнителей вернуться домой к тихой и мирной жизни.

Однажды утром Николаю донесли, что двое нищих успели скрыться, уведя с собою десятка полтора мальчиков и захватив пять телег с вооружением и провизией. На военном совете решено было отправить за ними погоню. Ночью шел дождь, а потому по следам колес было бы не трудно догнать беглецов. Сто мальчиков по решению совета тотчас же сели на лошадей и поскакали в погоню. Лагерь крестоносцев оставался на месте в ожидании их возврата.

Прошло несколько часов, а они не возвращались. В лагере начались толки и предположения.

— Возвратились ли? спросил находившийся в авангарде Николай еще через несколько часов.

— Нет, отвечали ему.

Наконец перед вечером показался отряд из нескольких всадников. То были наши мальчики-крестоносцы.

— Куда же девались остальные? — вырвалось сразу из множества уст. — Ведь вас вряд ли наберется и два десятка, а ушла целая сотня.

— Остальные ушли вместе с нищими.

Взрыв негодования был ответом на эти слова.

— Мы было и сами ушли вслед за соблазнителями, да совестно очень и жалко вас стало. Мы воротились уже с дороги.

— Далеко ли ушли они по крайней мере?

— Не далеко. Они собирались останавливаться на ночлег, когда мы ускакали.

— Послать за ними, в погоню, — крикнуло несколько голосов. — Воротить их! Отобрать у них, по крайней мере, телеги!

— Не стоит, — грустно сказал Николай, махнув рукою, и больше ничего уже не говорил во весь вечер.

А между тем, когда бездействовавший в течение всего дня, но настрадавшийся душою, лагерь предался ночному покою, еще трое всадников тихо отделились от его окраины и скрылись в ночной темноте.