XI

Нам нельзя следить за каждым шагом детей-крестоносцев при шествии их из деревни в деревню, из города в город. Включая при каждой почти остановке в состав свой все новые и новые отряды, молодое воинство далеко отошло уже от старого Кёльна и по-прежнему мало уклонялось от берегов Рейна. Мы застаем его в настоящее время в нескольких верстах от города Страсбурга.

Было еще раннее утро, но на площади старого города Страсбурга суетился уже народ. Несколько торговок устанавливали уже на лотках свои немногосложные и незатейливые товары. Публичный писец открывал уже свою лавочку, поджидая посетителей, являвшихся к нему обыкновенно толпами записывать счета, писать письма и условия и исполнять все вообще письменные потребности почти поголовно безграмотного населения. Несколько нищих слонялось в толпе, протягивая руку для подаяния.

— Говорят «невинные» будут проходить сегодня через наш город, — сказала одна торговка другой.

— Слышала и я, — отвечала та, к которой обращались эти слова, — да не знаю правда ли. Мало ли о чем болтают на рынке.

— Правда, правда! — подхватила третья. — Это я слышала из самых верных источников. Сегодня же и войдут они в город. Чудное, право, дело. Несколько ведь тысяч детей, и все не боятся ни устали, ни сражений. Говорят, город встретит их с почетом у самых городских ворот и предложит им денег и всякого продовольствия.

— Слышала и я, что бургомистр купил уже трех прекрасных коней и от себя подарит самому их предводителю.

— Помогите невинным! Кто хочет оказать помощь невинным? — раздался вдруг на площади звучный и хрипливо-резкий голос.

Из толпы выделился горбатый и немолодой уже нищий, одетый, как и следует предполагать, в старые лохмотья, и стал тотчас же протягивать руку к присутствующим. Мало было на площади таких рук, которые тотчас же не опустились бы в карман или за пазуху, а нищий принимал всякое подаяние и тотчас же опускал его в большую кожаную кису, болтавшуюся у него на груди.

— Хлеба! Хлеба для невинных! — раздался на площади другой голос, принадлежащий такому же, как и первый, нищему. — Невинные идут! Они уже близко. Через два часа они войдут уже в город. Кто желает снабдить невинных хлебом или другою какою пищею, пусть несет тотчас же к городским воротам. Через два часа войдет в них чистое воинство невинных.

Несколько человек двинулись с места и направились к домам, чтобы оповестить соседей и сделать собственные свои распоряжения. А между тем на площади появился уже новый глашатай и привлек к себе внимание присутствующих.

— Христиане! говорил или вернее выкрикивал он, — святое воинство невинных обносилось в дороге и оскудело одеждой. У большинства развалилась обувь. Многие идут совершенно босые. Большинство готово встретиться с врагом без всякого вооружения. Помогите им, христиане! они помолятся за вас под стенами Иерусалима, куда Сам Бог призывает их.

Часа через полтора после описанных нами происшествий на площади, у городских ворот, лежали уже целые кучи обуви и одежды. По другую сторону сложены были целые пирамиды хлебов всякой величины и всякого сорта. Рядом возвышались груды яиц, сыров и всяких вообще запасов пищи. А толпа все прибывала и прибывала. Кто нес хлебы, кто платье, кто оружие, пригодное только для взрослых и слишком тяжелое и неудобное для детей. Вдруг раздался шум колес и грохот железа.

— Посторонитесь! Посторонитесь!

Тяжелая, высоко нагруженная телега вдвинулась в толпу.

— Детские мечи! Кто хочет купить мечи для детей-крестоносцев? Детские мечи!

— Ба! Да это кузнец Шильман. Откуда он набрал такое количество детских мечей?

— Как откуда набрал? Сам выковал; вот уже около месяца, как не работаю я ничего другого кроме детских мечей. Покупайте да подносите! Двести мечей продажных, остальные сто подношу сам от своего усердия. Что делать — не могу поднести сам все три сотни. Пусть хоть добрые люди помогут.

Двести мечей были почти моментально раскуплены.

— Продай еще! Продай мне хоть один еще меч. Мне же дай три! Мне пять, — бери сколько хочешь.

— Нельзя! — решительно ответил кузнец. — Я поклялся отдать сто мечей даром.

Едва только толпа, стоявшая перед городскими воротами, успела успокоиться после покупки мечей, едва только более чем на половину опустевшая фура кузнеца Шильмана успела отодвинуться в сторону, как раздались новые крики.

— Посторонитесь! Дайте дорогу! Дорогу бургомистру и городским чинам!

Толпа моментально расступилась, и на очищенной таким образом дороге, показались бургомистр и городские чины. Бургомистр держал в руках тяжелое серебряное блюдо, а на нем красовалась довольно внушительного вида кучка червонцев. Показание торговки оправдалось вполне. За бургомистром трое конюхов вели действительно трех великолепных вороных коней, — это было личное подношение бургомистра. Молоды и сильны были кони; здоровые конюхи едва сдерживали их. За конями следовали три телеги, высоко нагруженные хлебом и всяческим провиантом. На одной из телег лежало роскошно вышитое знамя с гербом — тоже подарок города Страсбурга крестоносцам. Один из городских чинов тотчас же взял это знамя, тщательно стряхнул с него успевшую уже накопиться на нем пыль и стал с ним рядом с бургомистром у самых городских ворот.

А наверху городских ворот сидели уже давно взгромоздившиеся туда любопытные наблюдатели.

— Идут! Идут! — закричали они сверху.

Толпа заволновалась. Городские ворота тотчас же были отворены. Многие старались нарушить порядок и стать впереди бургомистра. Но сам бургомистр, любопытный не менее всех вообще горожан, мог различить только столб подвигавшейся пыли.

Через какие-нибудь четверть часа воинство приблизилось к городской окраине настолько, что его без труда можно было видеть. Впереди всех ехал Николай на прекрасном, породистом белом коне. На Николае был шлем, латы и почти полное рыцарское вооружение, вполне приспособленное к его росту. Сверх вооружения накинут был, как у самых знатных рыцарей, синий плащ из дорогого атласа. Тотчас за ним, тоже на конях, двигались непосредственные его помощники, из которых большинство видели мы уже в ночном около Кёльна. Тут и Ганс и Андрей, и многие другие. Следом за этими высшими сановниками воинства детей-крестоносцев ехали дети-музыканты, разыгрывавшие воинственный напев на простых пастушеских рожках. За ними, уже предводительствуемые конными тысяцкими и сотниками, стройными колоннами двигались пешие отряды детей-крестоносцев. Шествие замыкалось значительным количеством фур и телег со всякого рода провиантом. Далеко не все еще дети были вооружены; одеты они были в самое разнообразное платье, но у всех на груди были нашиты большие красные кресты. Словом, воины-дети были крестоносцами по всей форме.

Не доезжая до городских ворот, Николай круто поворотил своего белого коня и сделал какой-то знак своему войску. Музыка на минуту замолкла и затем раздалась снова. По всем рядам отгрянул один и тот же напев. Кем и где сочинена была песнь, которую запело все молодое воинство, — трудно было бы решить даже и в то уже время. Она родилась и возникла как-то сама собою в походе, подобно тому, как возникает и большинство такого рода песен. Мы приведем только первые ее строфы. Далеко раздавалось пение свежих и чистых детских голосов:

С таким воодушевленным песнопением крестоносцы-дети приблизились к самым воротам Страсбурга. Один из спутников Николая принял знамя из рук городского сановника и высоко поднял его над дружиной. Гул радостных приветствий раздался по войску. Бургомистр с благоговейным поклоном подал тяжелое серебряное блюдо Николаю; конюхи подвели коней. Передав блюдо одному из спутников, Николай легко и ловко перепрыгнул на одного из подведенных коней, предоставив своего, равно как и двух других, в распоряжение свиты. Мальчики тотчас же взяли их в повода и Николай, а вслед за ним и голова всего войска — въехали в городские ворота.

Поздно уже вечером ехавшие за отрядом телеги нагрузились всем поднесенным добром и торопливо поехали догонять выступивший уже из города отряд.