Пролог

Крисьен Авасарала умерла.

Она скончалась во сне, на Луне четыре месяца назад. После долгой плодотворной жизни и короткой болезни Авасарала покинула человечество совсем не таким, каким увидела при рождении. Новости полнились некрологами и воспоминаниями, записанными заранее и готовыми для трансляции в тысяче трехстах системах, унаследованных человечеством. Броские заголовки и бегущие строки: «Последняя королева Земли» или «Смерть тирана», или «Последнее прости Авасаралы».

Но, что бы там ни говорилось, Холдена всё это больно ранило. Ведь невозможно представить вселенную, не подчинённую воле этой маленькой старой женщины. Даже когда на Лаконию пришло подтверждение сообщений о смерти, в глубине души Холден продолжал верить, что она всё ещё где-то там — вечно раздражённая, сквернословящая, готовая переступить любые человеческие условности ради того, чтобы прогнуть историю, на долю градуса отвести от кошмара. И только теперь, спустя почти месяц после того, как впервые услышал эту новость, Холден позволил себе поверить. Крисьен Авасарала мертва.

Но это не означало, что с ней покончено.

Пока не вмешался Дуарте, государственные похороны планировалось провести на Земле. Время, когда Авасарала была генеральным секретарём ООН, стало важным периодом для истории. Служа не только своей планете, но всему человечеству, Авасарала заняла в его истории почётное место, которое никогда не будет забыто. Однако Первый консул Лаконии счёл справедливым и правильным, если место последнего упокоения Авасарала обретет в самом сердце новой империи. Похороны должны состояться в Доме правительства. Для Авасаралы построят мемориал, и она никогда не будет забыта.

Период, который определил карьеру Авасаралы, когда Дуарте был замешан в огромных разрушениях и гибели людей на Земле, тихо замяли. История находилась в процессе переписывания победителями. Холден был абсолютно уверен, что даже если это и не попало в пресс-релизы и ленты государственных новостей, все помнят, что в те дни Авасарала с Дуарте находились по разные стороны баррикад. А если забыли — он точно помнил.

Её мавзолей — только её, поскольку пока нет никого достаточно высокого статуса, чтобы его разделить — построили из белого камня, отполированного с точностью до микрона. Огромные двери уже закрыты, церемония завершена. Центральное место на северном фасаде строения занимал запечатленный в камне портрет Авасаралы вместе с датами её рождения и смерти и несколькими строчками — цитатой, которую Холден не вспомнил. Сотни кресел, окружавшие подиум, откуда произносил речь священник, теперь были заполнены только наполовину.

Люди прибыли на похороны со всей империи и сейчас разбивались на небольшие группы, общаясь со знакомыми. Трава вокруг усыпальницы росла совсем не такая, как на Земле, но заполняла ту же экологическую нишу, вела себя подобным образом, и потому её называли травой. Дул достаточно тёплый ветерок. Когда дворец находился у него за спиной, Холдену почти удавалось поверить, что он может выйти в дикие дебри за пределы дворца и отправиться, куда сам решит.

Он носил одежду лаконийского военного кроя: синюю, с эмблемой в виде раскинутых крыльев, которые Дуарте выбрал символом своей империи. Высокий и жёсткий ворот царапал Холдену шею. Место для знаков различия на мундире пустовало. Видимо, пустота служила символом высокого статуса пленника.

— Желаете пройти в зал, сэр, на приём? — спросил охранник.

Холден прикинул, что произойдёт, если он скажет «нет». Представил, что он свободен и отказывается от гостеприимства. Что бы там ни было, он был совершенно уверен — всё уже продумано и отрепетировано. И возможно, ему это не понравится.

— Одну минутку, — ответил Холден. — Я только хочу... — он неопределённо указал на гробницу, как будто именно неизбежность смерти была чем-то вроде универсального разрешения на проход. Напоминание, что все правила в этом мире временны.

— Конечно, сэр, — ответил охранник и снова растворился в толпе. Однако Холден не почувствовал себя свободным. Ненавязчивое ограничение — вот всё, на что он мог рассчитывать.

У подножия мавзолея, глядя вверх, на изображение Авасаралы, стояла одинокая женщина. Ослепительно-синий цвет её сари был достаточно близок к цветовой гамме Лаконии для проявления вежливости и достаточно далёк, чтобы дать понять — эта вежливость вынужденная. Даже если бы женщина не походила так на свою бабушку, её выдало бы это тонкое «да пошли вы...». Холден направился к ней.

Её кожа была темнее, чем у Авасаралы, но, когда она подняла на Холдена взгляд, разрез глаз и сдержанная улыбка показались ему знакомыми.

— Сочувствую вашей утрате, — произнёс он.

— Благодарю вас.

— Нас не представили. Я...

— Джеймс Холден, — продолжила женщина. — Я знаю, кто вы. Бабушка иногда говорила о вас.

— Вот как. Хотел бы я услышать. Наши взгляды не во всём совпадали.

— Да, не во всём. Я Кайри. Она звала меня Кики.

— Она была удивительной.

Два долгих вздоха оба молчали. Ветерок теребил ткань её сари, покрывая рябью, как флаг. Холден уже собрался уходить, когда Кайри снова заговорила.

— Она бы это возненавидела. Её притащили в лагерь врагов и теперь радуются, что больше она не пнет их по яйцам. Забрали себе, как только она не могла больше сопротивляться. Она так переворачивается сейчас в гробу, что, если подсоединить турбину, хватило бы энергии на целую планету.

Холден издал еле слышно хмыкнул, который должен был означать согласие.

— А может, и нет, — пожала плечами Кайри. — Она могла просто счесть всё это забавным. С ней никогда нельзя было знать наверняка.

— Я ей многим обязан, — ответил Холден. — Тогда я этого не понимал, но она делала всё возможное, чтобы мне помочь. Мне так и не выпало шанса поблагодарить её. Вернее... был, я думаю, только я им не воспользовался. Если я могу что-то сделать для вас или вашей семьи...

— Кажется, вы не в том положении, чтобы оказывать другим одолжения, капитан Холден.

Холден бросил взгляд на дворец.

— Да, сейчас я не в лучшей форме. Но я всё равно хотел это сказать.

— Я ценю, — ответила Кайри. — Как я слышала, вам удалось обрести здесь некоторое влияние? Заключённый, к которому прислушивается император.

— Мне об этом ничего не известно. Я много говорю, но не уверен, что кто-нибудь слушает. Разумеется, кроме службы охраны. Они, полагаю, прислушиваются ко всему.

Она усмехнулась, и это прозвучало теплее, с бо́льшим сочувствием, чем он ожидал.

— Так трудно не иметь в собственной жизни уголка для себя. Я выросла, зная, что каждое моё слово будет услышано, запротоколировано, каталогизировано, подшито к делу и оценено на предмет возможности скомпрометировать меня и мою семью. И где-то в архивах разведки есть записи о каждой моей менструации.

— Из-за неё? — Холден кивнул на гробницу.

— Да, из-за неё. Но она научила меня с этим справляться. Использовать всё постыдное в жизни как оружие, чтобы унизить тех, кто жаждет унизить нас. В этом то и секрет, понимаете?

— Что за секрет?

Кайри улыбнулась.

— Те, кто имеет над вами власть, тоже слабы. Они гадят, у них тоже месячные, тоже боятся, что дети их больше не любят. Они стыдятся глупостей, сделанных в молодые годы, о которых все остальные давно забыли. Поэтому они уязвимы. Мы определяем себя по поведению окружающих, такие уж мы обезьяны. Нам этого не переступить. И потому, следя за тобой, они дают тебе силу изменять их самих.

— И она вас этому научила?

— Научила, — ответила Кайри. — Но она этого не узнала.

Как будто в подтверждение сказанного к ним через газон двинулся охранник, постоял на почтительном расстоянии, пока не уверился, что его заметили, дал им время договорить, прежде чем приблизиться. Кайри обернулась к нему, подняв бровь.

— Приём начинается через двадцать минут, мэм, — произнёс охранник. — Первый консул очень рассчитывал с вами встретиться.

— Я даже не помышляла его разочаровывать, — сказала она с улыбкой, которую Холден видел и прежде, на других губах. Он предложил руку, и Кайри её приняла. По пути он кивнула в сторону гробницы, на высеченные слова: «Если жизнь после смерти есть, значит, я найду тебя в ней. Если нет, то и в небытии».

— Интересная цитата, — сказал он. — Мне кажется, я должен бы её узнать. Кто это написал?

— Не знаю. Она лишь велела нам написать это на её могиле. Она не сказала, откуда это.

В Лаконии сошлись все, кто что-либо значил. На разных уровнях. План Дуарте по переносу центра всего человечества из Солнечной системы в собственную империю встретил согласие и поддержку такого масштаба, что Холден сначала был потрясён. Потом это перешло в стойкое ощущение разочарования в человечестве как в виде. Все самые известные научно-исследовательские учреждения переместили свои головные офисы на Лаконию. Четыре разных балетных труппы отбросили многовековое соперничество, чтобы объединиться в одном лаконийском Институте искусств. Знаменитости и учёные поспешили в новые, роскошные и просубсидированные государством поместья в столичном городе. Там уже снимались новые фильмы. Мягкие, но мощные щупальца культуры уже готовились проникнуть во все каналы и программы, превознося Первого консула Дуарте и успехи Лаконии.

То же происходило и в бизнесе. Дуарте заранее построил банки и офисы, ждущие арендаторов. Ассоциацию миров уже не представляла Керри Фиск в занюханном офисе на Медине. Теперь это был целый храм в самом центре столицы, с вестибюлем просторней ангара и бесконечными стенами из цветного стекла. Здесь же расположилось и правление Транспортного профсоюза — в несколько меньшем здании и не столь красивом, что и физически, и социально показывало, кто в фаворе, а кто под присмотром. Всё это Холден наблюдал из Дома правительства, ставшего его жильём и его тюрьмой, как будто он жил на острове.