Экран бара ожил. Частота кадров не совпадала с записью на экране, лицо ведущей искажали помехи, но не настолько сильно, чтобы Бобби не узнала её. Или человека в окне рядом с ней. Старик исчез, сменился знакомым лицом. Адмирал Антон Трехо с «Бури», фактический губернатор системы Сол.

Бобби остановилась.

— ...распланировано на месяцы вперед, — говорил Трехо.

— Значит, ваше возвращение на Лаконию не имеет отношения к событиям в пространстве колец? — спросила ведущая.

— Совершенно никакого, — с улыбкой ответил Трехо. Врать он умел в тысячу раз лучше, чем эта дикторша. — Но я понимаю, как люди пришли к этому заключению. То, что случилось с Мединой, это трагедия, и я так же, как и все, глубоко скорблю по погибшим. Однако Директорат по науке и лично Первый консул заверили меня, что ситуация под контролем. Я просто старый солдат, направленный на очередную должность, и не более того, ничего драматического. Вице-адмирал Хоган — достойный человек и готов принять командование. Я в нём абсолютно уверен.

Изображения Трехо и ведущей стали меньше, помехи усилились. На экране всплыло третье окно — вице-адмирал Хоган, серьёзный молодой человек в синем лаконийском мундире. Он мог бы быть старшим братом Каспара.

— От имени граждан системы Сол я хотел бы поблагодарить вас за...

Запись кончилась. Бобби одним пальцем настучала ответ. «Да, интересно». Она прислонилась к стене. Трехо покидает систему Сол. Возможно, уже в пути. Командование «Бурей» принял новый офицер, лакониец, а не ветеран Марсианского флота. Если у неё ещё и оставались сомнения, этого достаточно, чтобы её убедить.

«Шторм» стоял на мобильной посадочной платформе, такой широкой, что поместились бы ещё три таких корабля. Гусеницы, предназначенные для перемещения платформы через огромную пещеру, где её прятали, были выше Бобби. Полкилометра в сплошной темноте, наклонный проход к потайному ангару на поверхности спутника. И вот — корабль, закреплённый в портальном кране, высокий, как башня, конусы двигателей почти касаются платформы, вершина теряется в темноте у Бобби над головой.

Она стала подниматься по крану наверх, к шлюзу, ступень за ступенью по металлической лестнице, которую предпочла лифту. Когда люк открылся и Бобби ступила внутрь, она отсоединила свой терминал от системы Каллисто, прежде чем синхронизироваться со «Штормом». Двойное соединение вряд ли могло их выдать, но всё же такое возможно, лишний риск ни к чему.

Корабль подсказал ей, что Алекс в машинном отсеке, а четверо других членов экипажа — в разных частях. В данный момент для Бобби это значило только то, что Алекс один. Разговор будет не для чужих ушей. По крайней мере, пока.

Машинное отделение походило не на производственный цех, как на «Росинанте», а скорее на выставочный салон или спа. Шкафчики были встроены в мягко скруглённые стены, швы настолько тонкие, что и не увидишь. Свет исходил от самих стен, обшивка корабля нежно и равномерно поблескивала, мягко освещая отсек.

Алекс стоял возле стойки с производственным принтером, походившим больше на нечто, выросшее из зёрнышка, а не сконструированное. С тех времён, когда Алекс был женат, он похудел почти вдвое. Остатки волос стали совсем седыми, на тёмных щеках проступала бледная щетина. Он напомнил Бобби торговца мороженым возле её школы, из детства. Но он кивнул, и воспоминание погасло. Теперь это снова был просто Алекс.

— Что-то сломалось? — спросила она, кивнув на принтер.

— Центральный раскос моего кресла-амортизатора слегка износился. Я выломал старый кусок, хочу напечатать замену, — ответил он. — Что привело тебя на корабль?

— Искала тебя, — ответила Бобби. — Нужно поговорить.

— Я не против.

— Помнишь, что ты сказал в прошлый раз? О том, почему я... пытаюсь чего-то добиться. Возможно, тогда ты был прав.

— Спасибо.

— Но теперь уже нет, — продолжала Бобби. — Ситуация изменилась в нашу пользу. Чаша весов сместилась, когда они перекрыли врата.

— Всё равно остаются корабли Транспортного профсоюза, с которыми мы можем встретиться. А врата когда-нибудь откроют. Я имею в виду, они не станут держать их закрытыми вечно, и неважно, что там произошло.

— Но пока врата перекрыты, мы заперты в системе Сол. Не в этом дело. Они потеряли «Тайфун». У них было всего три таких монстра. «Сердце бури» контролирует Сол, поскольку это власть и ресурсы. И население.

— И история, — сказал Алекс. — Память о времени, когда Лакония не была во главе.

— И это тоже, — согласилась Бобби. — «Око тайфуна» защищал врата. «Голос вихря» — в Лаконии, охраняет их дом. Теперь, из-за той катастрофы, они одного лишились. И они встревожены. Трехо отзывают назад, на Лаконию. Кольцо врат контролировать некому. И мои прежние слова о том, как нужно показать людям, что можно выиграть эту битву, остаются в силе. Если это сработает, мы сократим количество их линкоров до одного. Может, они оставят его на Лаконии. Может быть, если думают, что случившееся не повторится, опять переместят к пространству колец. Не сюда. И подполью станет намного легче перемещаться по системе Сол. Она по-прежнему остаётся самой важной, вернув её, мы продвинемся далеко вперёд. Победа будет не символической, а еще тактической и стратегической. Я не могу упустить такую возможность.

— Я тебя слушаю, — сказал Алекс.

Несколько секунд принтер щелкал в тишине.

— Знаю, у тебя есть сомнения, — продолжала Бобби. — И я это уважаю. Серьёзно.

— Да дело не в этом, — начал Алекс. — Я просто...

— Я не хочу вовлекать тебя, если ты не уверен. Нет, послушай. Это рискованное предприятие. «Буря» — самая чудовищная машина из всех, что создало человечество. Мы оба знаем, какова она в битве. Даже если нам удастся доставить наш груз, я совсем не уверена, что антивещества хватит, чтобы её уничтожить. У тебя есть ребёнок. Вскоре, возможно, он тоже обзаведётся детьми. Холдена с нами нет, и Амос ушёл. Наоми работает в одиночестве. «Роси» законсервирован. И... если план не сработает, «Шторм» тоже будет потерян. Если хочешь уйти — в этом нет ничего плохого.

— Если я хочу уйти?

— Если хочешь уйти на покой. Сделаем для тебя новую личность или новые данные для той, что есть. Найдём работу на Церере, на Ганимеде или здесь. Всё, что хочешь. Можешь поехать к Киту, познакомиться с его женой. Никто тебя не осудит.

— Возможно, — ответил Алекс.

— Ты нужен мне на все сто — или никак.

Алекс почесал в затылке. Принтер звякнул, извещая, что работа закончена, но Алекс не стал его открывать и забирать новый раскос.

— Ты говоришь как капитан этого корабля, — сказал он. — Когда ты главная, ты всё произносишь немного иначе. Ты знаешь об этом? Почти неуловимо, но это так. Как капитана, я тебя понимаю. И знаю, почему ты так говоришь. Но как мой друг, сделай мне одолжение.

«Никаких одолжений, никаких компромиссов. Ты либо участвуешь, либо нет», — едва не сорвалось с её губ.

— И что ты хочешь? — спросила она.

— Согласуй дело с Наоми. Если она скажет, что это неправильно, прислушайся к ней. Узнай, что она об этом думает.

Бобби всей душой была против этой идеи. Та старая ссора оставалась как узел в её душе, тяжёлая, будто камень. Но...

— А если она согласится?

Алекс расправил плечи, выпрямился и доброжелательно улыбнулся. Никто другой на этом корабле не разглядел бы подражания Амосу. Но Бобби узнала.

— Тогда мы пойдём и отдрючим этих ублюдков.

Интерлюдия

Танцующий медведь

Холдена разбудил солнечный свет, льющийся в высокое окно и отбрасывающий по камере тени. Последние остатки сна утекли прочь — что-то про крокодилов, которые забрались в водоочиститель, они с Наоми пытались выманить их оттуда солонкой. Он потянулся, зевнул и поднялся с широкой постели с мягкими подушками и пушистым одеялом. Минутку постоял босиком у кровати, приветствуя утро. Цветы в вазе возле окна. Изящное плетение орнамента на простынях. Он ощутил под пальцами ног мягкий и тёплый коврик. И про себя повторил слова, которые произносил всегда, с самого начала и каждое утро.

«Это камера. Ты в тюрьме. Не забывай».

Он удовлетворённо улыбнулся, зная, что за ним наблюдают.

Душевая кабина была выложена речными камешками, гладкими и красивыми. Вода всегда тёплая, мыло пахло сандаловым деревом и сиренью. Полотенца мягкие, толстые и белые, как свежевыпавший снег. Холден побрился перед зеркалом, которое подогревалось, чтобы не оседал конденсат. Его лаконийский мундир — настоящая ткань, не из переработанной бумаги — ждал на комоде, выглаженный и вычищенный. Холден одевался, мурлыча песенку, которую помнил с детства, зная, что кто-то слушает.

Сначала его поместили на Лаконии в куда менее приветливую камеру. Допрашивали, держали в клетке. И били. В те давние дни ему грозили гораздо более страшными карами. Теперь соблазняли свободой. Даже властью. Всё могло сложиться намного, намного хуже. В конце концов, он участвовал в нападении, которое повредило Медину и закончилось тем, что агенты подполья рассыпались по системам всей империи.

Кое-кому даже удалось украсть у лаконийцев из-под носа эсминец одной из первых серий. Холден много знал о том, как функционировало подполье Медины, кто в нём участвовал и где можно найти этих людей. Он сейчас жив, сохранил все пальцы и даже ногти на них только потому, что ещё он знал о «мёртвой зоне», которая появилась на «Буре», когда та использовала генератор магнитных полей в нормальном пространстве.

И о мёртвых зонах во всех системах, кроме Сола. Он единственный из всего человечества, кто в сопровождении порабощенных чужаками останков детектива Миллера побывал внутри инопланетной станции и своими глазами видел судьбу создателей протомолекулы. С тех самых пор, как ему позволили, Холден вываливал всё, что про это знал. Сказать, что он пошёл на сотрудничество в этой области, было бы большим преуменьшением, а его знания о подполье с каждой неделей всё сильнее устаревали. Становились менее нужными. Его об этом даже спрашивать перестали.