— Я просто хочу понять, почему он так меня тревожит.

— Он не обращается с тобой, как с кем-то особенным.

— Ты не обращаешься со мной, как с кем-то особенным. Мы друзья.

Он задумался.

— Может быть, это из-за того, что он считает твоего отца мерзавцем.

— Мой отец не мерзавец. А Холден — убийца. Не ему судить о других.

— Твой отец, пожалуй, всё же мерзавец, — задумчиво и спокойно возразил Тимоти. — И убил он куда больше людей, чем Холден.

— Это другое дело. Это война. Он должен был, иначе никто и не сумел бы всех собрать. Мы просто оказались бы неподготовленными к следующему конфликту. Отец старается нас защитить.

Тимоти поднял палец, как будто она только что подтвердила его слова.

— Теперь ты мне рассказываешь, почему хорошо, что он — мерзавец.

— Я не... — начала Тереза и остановилась. Замечание Тимоти напомнило ей об уроках философии, о том, что Ильич говорил о консеквенциализме. Намерение не имеет значения. Важны только результаты.

— Не стану никого учить жить, — продолжал Тимоти. — Но если собираешься заявлять о моральном превосходстве своей семьи, готовься к разочарованиям.

Тереза фыркнула. Если бы такое сказал кто-то другой, она бы разозлилась. Но это же Тимоти. Это всё меняло. Она была рада, что нашла время выбраться, повидаться с ним.

— Почему ты называешь его капитаном?

— Потому что так его зовут. Капитан Холден.

— Он не твой капитан.

По лицу Тимоти промелькнуло изумление, словно ему в голову никогда раньше такое не приходило.

— Пожалуй, и нет, — сказала он и, помолчав, добавил помедленнее: — Наверное, нет.

— Отец говорит, он боится, — сказала Тереза. — Ну, то есть, Холден. Не папа.

— Они оба боятся. — Тимоти снова поднял нож. — Ребята вроде них всегда чего-то боятся. Это таких, как мы с тобой, не напугать.

— Тебе никогда не бывало страшно?

— В последний раз я боялся, когда был младше тебя, Кроха. У меня было трудное детство.

— У меня тоже. Мама умерла, когда я была совсем маленькой. Я думаю, отцу не нравится, чтобы рядом со мной были женщины, потому что это будет выглядеть как её замена. Все мои учителя — мужчины.

— Я тоже свою никогда не знал, — ответил Тимоти. — Но позже я выбрал для себя то что-то вроде семьи. Для выросшего на моей улице это было неплохо. Пока не закончилось. В общем, тяжёлое у меня было детство. Но с твоим ни в какое сравнение не идет.

— Моя жизнь прекрасна, — сказала Тереза. — Я могу получить всё, что хочу. И когда хочу. Ко мне все хорошо относятся. Отец следит, чтобы меня тренировали и обучали для управления миллиардами человек на тысячах планет. Ни у кого нет таких возможностей и преимуществ, как у меня, — она умолкла, смущённая горьким тоном своего голоса.

— Ага, — согласился Тимоти. — Теперь понятно, почему ты всё оглядываешься через плечо, когда выбираешься повидаться со мной.

Той ночью, вернувшись домой, она не могла уснуть. Лёгкий ночной шум в Доме правительства словно стал сильнее, раздражал и пугал. Даже тихое пощёлкивание в стенах, отдающих ночное тепло, звучало так, будто кто-то стуком привлекает её внимание. Тереза попробовала перевернуть подушку, прижаться щекой к прохладной стороне, включить лёгкую и успокаивающую музыку. Не помогало. Каждый раз, когда закрывала глаза, заставляя себя заснуть, через пять минут Тереза обнаруживала, что глаза открыты, а сама она продолжает воображаемый спор с Тимоти, Холденом, Ильичом или Коннором. После полуночи она встала с постели.

Ондатра поднялась вместе с ней, поплелась следом из спальни в кабинет, а когда Тереза села на стул, свернулась у ног и немедленно захрапела. Ничем её собаку не растревожить, по крайней мере, надолго. Тереза включила старый фильм про семью, которая жила на Луне в доме с привидениями, но мысли убегали от развлечений так же быстро, как и от подушки. Она подумывала выйти, прогуляться по парку, но это тоже тоскливо. Она занялась тем, чего на самом деле хотела уже давно. Признаваться себе в этом было капитуляцией.

— Доступ к логам службы безопасности, — произнесла она, и лунные коридоры с бродячими призраками в её системе сменились строгим пользовательским интерфейсом. Несмотря на своё высокое положение, к некоторым файлам она доступа не имела. Никто, может, кроме отца и доктора Кортасара, не имел, к примеру, доступа к записям из Загона. А вот приватность частной жизни Холдена никого не интересовала. При желании она могла бы посмотреть, как он спит.

Она запросила в системе полную выборку по Холдену за прошлую неделю и пробежалась по ней. Она знала, что Дом правительства напичкан камерами наблюдения, но любопытно было посмотреть, где именно стоят микролинзы и как много захватывают, оставаясь невидимыми. Следя за Холденом в зданиях и парке, она размышляла, что могла бы проследить и за другими. За Коннором и Мюриэль, например.

На экране Холден сидел на траве, глядя на ту гору, где обитает Тимоти. Из-за ускоренной перемотки его движения и жесты казались судорожными. Он как будто дрожал. Потом с ним рядом появилась Ондатра. И сама Тереза. Она выглядела совсем не так, как представляла. В воображении волосы у неё более гладкие, и осанка получше. Она машинально подвинулась на стуле, усаживаясь ровнее. Холден плюхнулся на траву, потом сел с промокшей спиной, а затем Ондатра с Терезой исчезли из кадра. Она уже забыла про осанку и снова ссутулилась.

Холден на экране поёрзал, поднялся и пошёл прочь. Запись Тереза проматывала в двадцать раз быстрее реальной и через час получила полное представление обо всём его дне. Холден за обедом читает что-то на ручном терминале. Холден прогуливается в той же общественной зоне, где у неё занятие, останавливается поболтать с охранником. Холден в тренажёрном зале, упражняется со старомодными аппаратами, какие использовались на кораблях. Холден сидит за столом на веранде с видом на город, вместе с доктором Кортасаром и бутылкой вина...

Она остановила просмотр, вернула нормальную скорость и нашла аудиодорожку.

— ...а также медузы, — говорил Кортасар. — Turritopsis dohrnii, «бессмертная медуза», классический пример, но есть ещё полдюжины других. Взрослые особи под воздействием стресса возвращаются к состоянию колонии полипов. Как пожилой человек, обращающийся в эмбрион. Мы используем не эту модель, но это значит, что организм не имеет ограничения максимального срока жизни, — он сделал большой глоток из бокала с вином.

— А какую модель вы используете? — спросил Холден.

— Источником нашей идеи первоначально стали тела, попавшие к дронам-ремонтникам. Речь не о реальном бессмертии, а о воссоздании организмов заново, с некоторыми улучшениями. Вот где и происходит прорыв. Вот на чём нам действительно следует сфокусироваться, даже если это требует жертв. Здоровый субъект с хорошо проработанным базисом вместо этого... — в его голосе зазвучало презрение, — этой самодеятельности. Как достичь более прочного гомеостаза. То, что этого достичь сложно, не делает задачу неразрешимой в принципе.

— То есть, в этом нет ничего противоестественного, — вставил Холден, подливая в бокал доктора ещё немного вина из бутылки.

— Бессмысленный термин, — отрезал Кортасар. — Человечество развивалось внутри природы. Мы и есть природа. Как и всё, что мы делаем. А сама идея, что мы особенные — из области чувств и религии. Не имеет отношения к научной парадигме.

— Значит, если мы приходим к тому, что все могут жить вечно, это не противоречит природе? — в голосе Холдена слышалась неподдельная заинтересованность.

Кортасар придвинулся к заключённому, размахивая левой рукой, а в правой сжимая бокал.

— Все ограничения мы выстраиваем для себя сами. Совершенно естественно стремиться к выгоде для себя. Совершенно естественно давать преимущества собственным отпрыскам, отбирая их у других. Совершенно естественно убивать врагов. Это даже незачем насаждать извне. Всё это изначально заложено в структуру нормального распределения.

Тереза подперла подбородок руками. Кортасар точно пьян. Сама она в таком состоянии не бывала, но видела других взрослых, и на государственных должностях, с таким же расфокусированным взглядом и слегка не в себе.

— Однако вы правы, — сказал Кортасар. — Абсолютно. Нам нужна обширная и надёжная база. Это верно.

— Бессмертие — это игра с высокими ставками, — произнёс Холден, как будто соглашаясь.

— Да. Проникновение в глубины протомолекулы и всех имеющихся артефактов — работа длиной в сотни жизней. Если её исследователи смертны, сменяются другими, менее знающими людьми, это несомненно реально плохая идея. Но таков политический курс. Это наш путь вперёд. Вот такой.

— Потому что Дуарте установил такой курс, — заметил Холден.

— Потому что мы все приматы и придерживаем самое ценное для своей родни за счет всех остальных, — сказал Кортасар. — «Лишь один человек может стать бессмертным», вот как он заявил. Но потом он сам сменил правила. И она тоже может, он сделал исключение для своей дочери. Потому что она не что иное, как его продолжение. Я от этого не в восторге. Просто такие уж мы создания. Я не в восторге. Но это не важно.

— И отлично, — сказал ему Холден.

— Важно получать хорошие данные. Один подопытный. Много людей. Всё едино. Но плохая проработка эксперимента — вот где подлинный грех, — невнятно бормотал Кортасар. — Впрочем, он не мой. Природа всегда пожирает детей.

Холден подвинулся, заглянул прямо в камеру наблюдения, словно знал, где спрятан объектив. Словно знал, что Тереза смотрит. «Ты должна за мной приглядывать». Даже после того, как он отвёл взгляд, у Терезы оставалось глубоко закравшееся ощущение, что он её видел так же ясно, как и она его.

Тереза выключила воспроизведение, почистила логи и вернулась в постель, но уснуть так и не смогла.