– О, это было отлично, – заметила пятая. – Жаль, что я не все помню. В нас инсталированны не все воспоминания.

– Не в этом дело, – сказала первая. – Мы должны понять, почему они не едят девушек. Чем девушки отличаются от других людей? Что в них несъедобного?

– Одна маленькая-премаленькая деталька, ниже пупка, – высказалась шестая Лора.

– Глупости. Ответ нужно искать не там, а в мозгу. Елочки питаются мозгом. Чем мозг девушки отличается от мозга не-девушки?

– Ничем!

– Количеством глупости!

– Ура, Я знаю! Мечтами!

– Еще, еще!

– Большим количеством глупости!

– А зачем вам это? – спросила третья.

– Мы должны найти ту вещь, которая делает девушку несъедобной. Если девушка для них как будто ядовитый гриб, так давайте найдем этот яд. Найдем и будем их травить.

– Их можно травить агрессией, – сказала седьмая Лора. – поймаем какого-нибудь убийцу, выкачаем его мозги с помощью обычного стандартизатора, а потом вставим это в другие мозги, на которые елочка польстится. Она отведает настоящей земной агрессии – и умрет.

– Стыд! – сказала восьмая Лора, молчавшая до сих пор. – Непорочная девушка имеет стыд! Как раз поэтому она и остается непорочной. Ведь мальчиков удовлетворит любая уродина, особенно если по пьянке. Значит, некрасивые тоже не останутся непорочными. Непорочными останутся только застенчивые.

– Ты хочешь сказать, что елки могут умереть от стыда?

– Почему бы и нет? Я ведь однажды умерла от стыда, почти, когда воровала презервативы в медицинском центре для подростков. До сих пор не понимаю, на чем я тогда попалась.

Все роботы одобрительно загудели. Это воспоминание имелось в памяти каждого.

– Теперь я знаю, кто подсовывал в туалеты таблетки против стыда! – кричала одна из Лор. Все остальные Лоры поняли это не хуже ее: таблетки подсовывали алиены, чтобы сделать людей вкуснее и полезнее для желудка – или чем там они едят.

– Мы бы могли найти старую деву, поймать ее, скачать ее на стандартизатор. Тогда мы будем иметь яд, убивающий елочек.

Лоры беседовали до самого восхода, но к единому мнению так и не пришли. Когда небо совсем посветлело, они расползлись в разные стороны. И в ближайшем же леске они нашли множество основательно увядших елочек.

– Кто-то опередил нас, – сказала двести тридцать седьмая Лора, – кто-то уже изобрел яд.

– А я что говорю, – ответила двести тридцать восьмая. – Бабы они и есть бабы. Они ничего хорошего придумать не могут. А если и придумают, так только языками чешут, вместо того, чтобы дело делать.

Во время этого разговора Лоры еще не знали, что елочки начали вянуть по всей планете. На следующий день они снова соберутся все вместе, теперь уже открыто, для того, чтобы отпраздновать победу. А еще через пару деньков на улицах начнут появляться люди, заросшие, нечесаные, щатающиеся, с полоумными глазами. Они снова будут пить, драться и пытаться заняться любовью со всем, что движется. Улицы будут завалены вонючими испражнениями и рвотой. И лишь через несколько месяцев люди начнут принимать человеческий облик – видимо, поток энергии будет идти к Земле не слишком быстро. К тому моменту, когда люди очнутся, откроют глаза и посмотрят ими вокруг себя, уже будут работать все крупные предприятия, так как все они задумывались и строились как автономные.

Примерно за два года до этих дней на платформу небольшой пригородной станции вышел человек. Человек вышел из лесу, прошелся к автомату, продающему билеты, и обнаружил, что тот раскурочен местной молодежью. Платформа была вся покрыта высокой травой, вся, за исключением нескольких протоптанных дорожек. Это говорило о том, что пассажиры здесь появляются не часто. На скамейке сидела девушка, полная, ярко накрашенная, и подпрыгивала в такт музыке, которая едва слышно зудела из наушников. Девушка невнимательно посмотрела на подошедшего, потом взглянула еще раз, внимательнее, затем снова отвернулась.

– Привет! – сказал Гоша. – Можно здесь сесть?

– А смотря зачем, – слегка пьяным голосов ответила девушка.

– Ты меня не узнала?

Девушка внимательно посмотрела на него еще раз.

– Что-то в тебе есть, – сказала она, – ты похож на моего брата, но он еще щенок, ты постарше. Вот было бы весело, если б у меня оказался брат от другого папаши! Хотя нет, двух психов в семье достаточно. Ну, так ты пришел меня клеить? Можешь начинать, пока нет поезда.

– Вчера мы с тобой плевали в тире, и твой плевок угодил в бутылку шампанского. Я с седьмой попытки попал в баночку кофе. Баночку мы отнесли домой, а шампанское выпили сразу же. Теперь ты меня узнаешь?

– Гоша? Что с тобой случилось? – сразу же всполошилась девушка.

– Очень многое. Я, например, постарел.

– А твои ногти? Они синие! Мама этого не вынесет!

– Мама вынесет, я уже проверял.

Она отвернулась, вслушиваясь в шипение подходящего поезда. По этой линии поезда ходили лишь старенькие, на магнитной подушке, и всегда громко шипели, предупреждая, что приближаются к станции.

– Ты не поедешь на этом поезде, – сказал Гоша.

– Почему это? Я замерзла здесь сидеть.

– Потому что, если ты поедешь, тебя убьют. Я специально пришел из будущего, чтобы тебе это сказать. Пропусти этот и садись на следующий.

– Я не хочу сидеть здесь еще целых пятнадцать минут.

– Ничего. Мы с тобой будем разговаривать, и ты не станешь скучать.

– Я все равно поеду на этом!

– Сиди.

Он сжал ее запястье своими пальцами, имевшими прочность стали.

– Что с твоей рукой? Это же не человеческие пальцы?

– В будущем много таких, как я, – соврал Гоша, – это все от недостатка витаминов.

– Я смотрю на тебя и не узнаю. Может быть, ты врешь?

– А я смотрю на тебя и узнаю. Ты не представляешь, как много я прошел, чтобы сейчас сидеть и смотреть на тебя. Ты отлично выглядишь. Такая живая, толстенькая. Как будто мы вчера расстались.

– Нет, я не верю, – сказала она, – это не ты. В плевковом тире было много людей. Ты мог просто следить за нами. Вспомни еще что-нибудь.

– Позавчера ты дала мне потрогать свою грудь.

– И ничего я не дала!

– Ты переодевалась, а я сказал, что ты очень красивая, тогда ты мне показала грудь, а я ее потрогал. Сразу двумя руками, вот так. Вспомнила?

Одноколейный пригородный магнитрейн наконец-то остановился у платформы. Его двери открылись, подождали положенные семьдесят секунд, и снова закрылись. Он зашипел и рванулся вперед. Из травы на дорожку выползла небольшая змея.

– Ай! Это гадюка!

– Это болотная гадюка, – уточнил Гоша. – Ее испугал поезд. Не трогай ее, и она уползет.

– Тебе хорошо говорить, а я в открытых шлепках. Это все равно, что босиком. Убей ее, ты же мужчина.

– Я не могу.

– Трусишь?

– Я никого не могу убить. Даже букашку. Я всех люблю. Особенно своих врагов.

– Тогда ты шизофреник.

– Меня так наказали. Была крутая разборка, я был самым крутым. А потом нашелся еще один, покруче. И они меня наказали. Вставили в мозги эту дрянь. Теперь я всех люблю.

– Даже врагов?

– Даже врагов и змей. Чем хуже, тем больше я люблю.

– Лечиться пробовал?

– Бесполезно.

Он взял змею на руки и отнес в траву, аккуратно положил и посмотрел, в какую сторону та уползла.

– Все в порядке, – сказал он, – она, бедная, испугалась и даже меня укусила. Но это не страшно. На меня не действуют яды. Мне не страшна даже тысяча кобр.

Они болтали еще четверть часа, пока послышалось шипение следующего поезда. Тогда Гоша встал.

– Прощай, – сказал он, – мы больше никогда не встретимся. Ты, конечно, увидишь меня еще сегодня. Но я буду только глупым сопляком. А я тебя больше никогда не увижу. Я ухожу в те измерения, которые для людей не существуют. Я никогда не увижу ни этого леса, ни этой травы, ни этого неба на закате.

– Никогда?

– Никогда.

– Можешь потрогать мою грудь еще раз, на прощание.

– Нет, – сказал Гоша, – мы же все-таки брат и сестра. Не надо. Заботься обо мне маленьком. И не позволяй слишком много лазить в сеть. В этом моя погибель. Обещаешь?