— Жена командира первого дивизиона Тетерюка, — так же тихо ответил тот. — Только что прибыла к нам из другого соединения. Капитан долго хлопотал, чтобы ее перевели сюда. Воевать вместе хотели. И вот…

В это время артразведчики принесли к штабу завернутое в плащ-палатку тело капитана Алексея Григорьевича Тетерюка. Все уже знали о его гибели. Все, кроме жены Валентины. Тело погибшего опустили на землю. Валентина тревожно взглянула на Шейнина.

— Кого принесли? Может, ранен, нужна срочная помощь? До медсанбата далеко, а у меня все при себе. Я помогу.

Она рванулась было, но Шейнин мягко удержал ее, взяв под руку. Наверное, в этом вежливом его жесте она почувствовала излишнюю заботу о себе, за которой таилась беда. Столь же мягко, но настойчиво Валентина высвободилась. Кинулась к завернутому телу, отвернула край плащ-палатки — и отшатнулась в ужасе, со стоном припала к мертвому лицу мужа.

— Они даже не успели повидаться, — тихо сказал комбат, стоявший рядом с Калуцким. — Дивизион капитана вел бой, ему лишь успели сообщить по рации о прибытии жены. И вот такая встреча…

Калуцкий был потрясен, подспудно сознавал, что вряд ли позабудет о такой встрече командира артдивизиона капитана Тетерюка со своей женой Валентиной, старшиной медицинской службы. Может, будет помнить о ней всю жизнь…

Комполка подполковник Шейнин очень напоминал комбата курсантского батальона майора Шорина. Где-то он теперь?.. Так же, как и Шорин, Шейнин требовал, чтобы в полку у него была отлично налаженная разведка. И она велась круглосуточно с командно-наблюдательных пунктов, оборудованных на взгорках, в лесу, на высоких соснах. Но не всегда с КНП разглядишь хитро замаскированного противника.

Вот и сейчас откуда-то из-за чащобы бьет и бьет вражеская батарея. Засечь ее не удается, и тогда Калуцкий посылает поисковую группу во главе с лейтенантом Комашко. На Михаила Комашко, знал, можно положиться, тот, если надо, самого дьявола разыщет. Толковый, разумной храбрости командир взвода управления.

По многу часов бродили они ночью с разведчиком Юсуповым лесным бездорожьем, по заболоченной местности, прежде чем Комашко, уже на рассвете, сообщил по рации точные координаты занозистой батареи. Калуцкий уничтожил ее из своих орудий. Но лейтенант и Юсупов возвратились только поздним вечером. Комбат хотел было пожурить их, но, увидев нанесенные на карте, дополнительно обнаруженные Комашко цели — пять пулеметных гнезд, два зарытых в землю танка, минное поле, — оттаял, похвалил даже. Все это было уничтожено его батареей. А в свою очередь выразил благодарность сам командир бригады полковник Скоробогатов, поблагодарив Калуцкого и разведчика за умело проведенную операцию.

Немцы, казалось, устали атаковать: слишком много потеряли они здесь живой силы и техники. Притихли, затаились. Однако защитники плацдарма знали, что не долго продержится эта тишина.

Захваченные «языки» сообщили: решительное наступление назначено на 19 апреля. Показания нескольких пленных сходились, к тому же кое-кто из них говорил, что приурочено оно ко дню рождения фюрера. Наступление будет вестись по широкому фронту, нарвский же плацдарм решено стереть с лица земли. Это тоже будет подарком Гитлеру.

— Что ж, подарочек для этой твари и у нас припасен, — зло рассмеялся один из артиллеристов. — Пускай приходит — вручим по всей форме.

Показания пленных подтвердились: на рассвете 19 апреля сотни вражеских орудий и минометов начали обработку плацдарма. Снаряды и мины ливнем низвергались на клочок земли, терзали ее жестоко, все окуталось дымом, потонуло в грохоте. Ничто, казалось, не могло уцелеть в этом кромешном аду. Надо было иметь железные нервы, чтобы переждать двухчасовой артналет. Во многих местах были разворочены траншеи и окопы, появились потери среди защитников плацдарма. Судя по всему, немцы вели огонь без корректировки, снаряды рвались хаотично, часто с большим перелетом падали в реку, и вскипала от взрывов нарвская вода.

В батарее Калуцкого тоже не обошлось без потерь.

Но вот немцы ослабили обстрел. Стало ясно, что последует дальше: они всегда работали по устоявшейся схеме.

— Товарищ комбат, показались, — поступил доклад наблюдателя. — Танки и пехота. Направление — на стрелковый полк.

— Принято. Продолжать наблюдение. — Калуцкий тут же сообщил об этом в дивизион. Крикнул своим: — Орудия к бою!

Вскоре на связь вышел подполковник Шейнин: значит, дело очень серьезное. Но голос командира полка сдержанно-спокойный:

— Калуцкий, со взводом управления выходите на огневую позицию. Немедленно. Ваша задача — отразить атаки танков и пехоты противника. Они могут смять боевые порядки стрелкового полка, с которым мы взаимодействуем. Надо помочь, товарищ старший лейтенант.

— Есть, товарищ подполковник!

Огневая позиция выбрана удачно: фронтально — отличный обзор, слева — непроходимое болото. Но вот правый фланг почти открыт.

— Сержант Филатов, выдвинуть свое орудие вперед, замаскироваться и ждать от меня сигнала. Лейтенант Комашко, всех, кроме боевых расчетов, с собой в круговую оборону!

Неподалеку слышался рев моторов — два «тигра» угрожающе шли на батарею, не стреляли пока, словно чувствовали свою силищу, убеждены были в прочности брони. За ними валом валили автоматчики.

Вступил в бой стрелковый полк. Густым пулеметным огнем пехотинцы косили вражеских солдат, прижимали к земле. Уцелевшие, укрываясь за тяжелыми бронированными машинами, продолжали бежать, строча из автоматов и что-то крича.

Калуцкий знал: в лоб «тигра» — эту бронированную тушу, сухопутный броненосец — не возьмешь. Выдвигая орудие Филатова в засаду, комбат сильно рисковал — два тяжелых танка могут разделаться с ним в два счета. Но он хорошо понимал, что на войне воюет не сама боевая техника, а управляющие ею люди, и потому вступает в силу психологический фактор. Именно на него и рассчитывал комбат в первую очередь. Он был убежден: встретив сбоку огонь филатовского орудия, немецкие танкисты непременно повернут на него и тем самым подставят под огонь всей батареи свои борта, более уязвимые, нежели лобовая броня.

Так, к радости Калуцкого, все и вышло. Как только орудие из засады открыло огонь, оба «тигра» круто развернулись и ринулись на него. Теперь не медлить ни секунды, иначе сомнут.

— Батарее по танкам, огонь! — скомандовал Калуцкий.

По этому приказу наводчики всех трех гаубиц брали на прицел танки, подворачивая стволы следом за ними, точно сопровождая.

Новая команда:

— Огонь! Огонь!

И загремели выстрелы! Целая серия почти полуторапудовых снарядов врезалась в «тигры». У одного скособочило башню, другой беспомощно заюлил с перебитой гусеницей, обрубленный ствол пушки торчал рваной культей.

— Вот это работенка! — ликуя, выкрикнул кто-то. — Красиво горят! Славный подарочек фюреру!

Калуцкий утер пот с лица. Поволновался комбат: как-никак, батарея впервые вышла на прямую наводку против танков. Одно дело — вести по ним огонь с закрытых позиций, как бывало прежде, и совсем другое — столкнуться лицом к лицу.

И вдруг новый доклад от наблюдателей:

— Товарищ комбат! Снова танки. Пехота — муравейником. Направление прежнее.

Нетрудно было предвидеть такое: не для того же немцы молотили по плацдарму два часа кряду из десятков орудий, чтобы потом послать лишь два танка да батальон автоматчиков. Такими силами не одолеешь упрямых русских — это они, конечно, понимали.

— Сколько танков?

— На холм взбирается больше десятка. — Голос у старшего группы с КНП тревожный. — Дым такой, что всех и не разглядеть. Вот-вот через холм перевалят.

— Вести тщательное наблюдение. Докладывать о малейших изменениях!

Немцы вводили основные силы для решающего удара. Калуцкий немедленно сообщил об этом в полк.

— Следовало ожидать, — прозвучал в наушниках голос Шейнина. — Будьте все время на связи. Сообщайте координаты. Можете рассчитывать на поддержку вашего артдивизиона, а при необходимости — и всего полка. Держитесь!

— Есть держаться, товарищ подполковник.

Комбат знал, что с боеприпасами дело обстоит неважно. Машины неподалеку застряли, не смогли одолеть заболоченное место.

— За снарядами! Живо за снарядами, ребята! — крикнул Калуцкий отошедшим к батарее бойцам. — А потом — в круговую оборону, к лейтенанту Комашко.

Пехотинцы вместе с артиллеристами-подносчиками несли на себе тяжелые ящики, с трудом вытаскивая ноги из трясины, обливаясь потом, и не утереть этот липкий пот с лица — руки заняты увесистой ношей. Отлегло слегка от сердца у комбата: теперь можно держаться.

Но то, что увидел он в следующую минуту, заставило содрогнуться. Вражеские танки выскочили на макушку холма и ринулись по склону. Танки шли развернуто, фронтально, но основная масса устремилась к правому флангу, туда, где в кустарнике притаилось орудие сержанта Филатова. Глядя на безудержно двигавшееся стальное стадо, Калуцкий понял, что одной батарее не укротить его. Больше того, не устоять перед такой лавиной — сомнет. Значит, надо подключать дивизион, просить ПЗО (подвижной заградительный огонь) по заранее подготовленным участкам склона.

Капитан Стрежнев откликнулся сразу же.

— Прошу ПЗО-один, товарищ капитан! — нетерпеливо задышал в трубку Калуцкий. — Немедленно прошу ПЗО-один, а то танки успеют проскочить через намеченную полосу.

…И закипел бой. Десятки орудий с плацдарма ударили почти одновременно с закрытых позиций. Земля на склоне холма вздыбилась черной стеной перед вражескими танками. Они пронзили ее на большом ходу, выскочили на луговой простор и продолжали двигаться вперед. Все потонуло во вспученной взрывами земле, дыму, пыли. Сколько еще танков там, за этой непроницаемой завесой, — не разглядеть. Да и не до того.