Было еще далеко до рассвета, когда от могучего грохота корпусной артиллерии задрожала земля. Несколько минут огненный ураган бушевал над траншеями врага, а когда он откатился к вершине и дальше, фашисты сквозь дым и пыль увидели надвигающиеся на них снопы света, услышали знакомый, холодящий душу гул русских дизелей и постукивание танковых траков.

Уцелевшие после артналета расчеты «кобр» бросились из укрытий к своим пушкам. Они сразу догадались, что русские специально включили фары танков, чтобы в ночной атаке давить на психику противника, но этот прием мало подействовал на отъявленных головорезов. Опытные противотанкисты, они хорошо знали, на каком борту у КВ и тридцатьчетверок расположены фары, уверенно выносили точку прицеливания от рефлектора, чтобы снаряд угодил в середину лобовой брони.

Фары — не прожектора; попадая лучом в прицел, они слепят не настолько, чтобы наводчик потерял точку прицеливания и промахнулся. Выходит, мы помогли артиллеристам противника вести стрельбу по нашим танкам?..

С высоты навстречу атакующим засверкали острые, злые огни «кобр», их резкие, сухие выстрелы слились в сплошной грохот. Смутная, изорванная огнями тьма всасывала трассы снарядов, они уходили в нее, как в бездну, а горящие фары неумолимо надвигались на высоту — ни одна не погасла, ни одна не остановилась, нигде не вспыхнул газойлевый костер подожженного танка. Растерявшиеся расчеты начали обстреливать светящиеся фары с разных сторон, но результат был тот же, вернее, не было никакого результата — снаряды уходили в пустоту. Казалось, эти лучи, и гул, и грозный скрежет траков рождались какими-то бестелесными существами, неистовый огонь «кобр» становился панически бесприцельным. А советские танкисты уже повели с ходу ответную стрельбу по засеченным вспышкам орудий и пулеметов, огневые точки фашистов умолкали одна за другой.

Скат высоты был отлогим, КВ шли на большой скорости, в таких атаках успех дела решается в считанные минуты. Когда в дрожащем свете ракет за дымом и пылью разрывов стали проглядывать силуэты боевых машин, когда гитлеровцы начали что-то понимать, было уже поздно. Под тяжестью броневых исполинов рушились накаты дзотов и блиндажей, исчезали пулеметные гнезда, минометные и артиллерийские позиции. Советские автоматчики ворвались в траншеи…

Фашисты бежали с высоты, побросав полтора десятка исправных минометов, шесть «кобр», крупнокалиберные пулеметы и даже несколько зарытых в землю танков. К рассвету бригада, не потеряв ни одного танка, полностью очистила высоту и закрепилась на ней.

Когда полковник Вовченко приехал в батальон майора Амелина, наступавший в первом эшелоне бригады, танкисты, еще разгоряченные боем, срезали с брони приваренные ночью железные стержни. С помощью этих стержней фары танков с электропроводкой были вынесены за габариты машин на несколько метров — оттого вражеские наводчики и расстреливали пустой воздух. Выслушав доклад комбата, командир бригады приказал тщательно укрыть танки и немедленно организовать систему огня в обороне — ожидалась вражеская контратака.

— А все же здорово мы провели фашистов, товарищ гвардии полковник, — не удержался комбат. — На танках — ни одной царапины. А днем только на моем прибавилось пятнадцать вмятин. Жалко, что в другой раз на эту приманку фашисты не клюнут.

Комбриг хитро спросил:

— Неужели у наших гвардейцев для другого раза смекалки не осталось?

— Осталось, товарищ гвардии полковник. До самого Берлина хватит.

С рассветом враг, разъяренный потерей ключевой высоты и, вероятно, разгромом особой противотанковой части, начал ожесточенные контратаки, поддержанные авиацией. До пятидесяти танков одновременно атаковало наши позиции. Гвардейцы пустили в ход и трофейное оружие. На самих фашистах испытали они «кобры», выявили все достоинства и недостатки новых немецких пушек. А когда хорошо изучишь оружие врага — обязательно сумеешь противопоставить ему свое оружие.