«Оборки» этим утром попались рясными, богатыми, стало быть. Нашли заросшую травой лежневку. Ломиком наковыряли из нее целую поленницу березового долготья. Пилой пожинали, распилили на метровник, чтобы потом на машину было легче грузить. Две сосны-сухостоины свалили. На них еще на рассвете указал Командарм Матвею: «Сухостоины можете забирать, все одно при санитарной рубке огонь возьмет».

К полудню «отпыхались»! Пообедали. Кострище хорошенько затушили. Поставили бричку-бестарку на передок, накидали в нее сучья — не катить же из лесу порожняком! — и двинулись к дому.

Карько шагал впереди, умно обходя на расхлестанной вкривь и вкось лесной дороге глубокие колдобины, пеньки…

Соля и Матвей шли за возом. Молчали.

— Знаешь, Соля, — вдруг сказал Матвей. — А я ведь, кажется, влюбился в тебя!

Соля даже остановилась — вот это заявленьице! Никаких таких поводов она не давала, да и сам Матвей не настырничал, вел себя ровно брат, а тут вдруг…

— Когда кажется, Матвей, дак надо креститься.

— Ну, не кажется, а на самом деле влюбился…

— Ну и че дале? — голос Соли стал насмешливым.

— Да все размышляю: поцеловать или нет?

— И за чем дело стало?

— Да опять размышляю, чем ответишь: пощечиной или затрещиной…

— Правильно размышляешь, — сказала Соля, забрасывая на воз свалившийся стежок, которым подбирали-подвертывали кряжи. Матвей, заметив в руках Соли крепкий стежок, задержал свой шаг, подождал, пока она не забросит березовый дрын наверх. Шут ее знает, до войны характер был вроде мягким, а всю войну Матвей в деревне отсутствовал, может, что и изменилось. Тем более что объяснение-то вышло неожиданным. Вон щеки Соли яркими маками зардели. Тоже, видно, тронули слова. А то и просто от быстрой ходьбы и жаркого стоячего предгрозового воздуха.

— Продолжим разговор, — сказал Матвей, когда Соля справилась со стежком.

— Продолжим.

— Боязно что-то мне стало…

— Ну, а еще разведчиком числился па фронте!

— Там другое дело, «языку» кляп, на плечо и на свою сторону… А тут… К тебе подход особый нужен…

— А ты как думал! — улыбнулась Соля. — Только, Матвей, ни к чему все это: ко мне как подойдешь, так и отъедешь.

— Да чувствую: ты ровно большой начальник в кабинете — входишь как вареный, а выскакиваешь как ошпаренный.

— Ну, начальник не начальник, а сказано верно. Я Степана люблю.

— Степан мертв…

— Нет, жив. Его только нет со мной рядом.

— И будешь любить вечно?

— Всегда… — тихо сказала Соля. — На вечность не загадываю, а всегда… В это верю…

— Чудачка!

— Солдатка, — так же тихо уточнила Соля. — Может, и встретится на пути хороший человек, выйду замуж, мужик в доме нужен. А любить буду все равно Степана…

— Так, значит, надеи никакой? — спросил Матвей.

— Никакой, — ответила Соля. — Большого у меня к тебе нет, прости, а малое… малое я отдавать людям не привыкла. От большого человек и сам становится большим.

— А я и не хотел, — вдруг заявил Матвей. — Шутканул. Ну, думаю, проверю Сольку на крепость. Да ведь бабы скорее на словах крепки…

— Не надо меня проверять, Матвей, — тихо сказала Соля. — Проверено!

— Кем?

— Войной. Говорила, могу и повторить, — от замужества не зарекаюсь, но любить буду только Степана.

Дорога вышла на Вороновскую гору. Отсюда, казалось, было видно полрайона. Узкой голубой лентой петляла ленивая степная речушка, разрезая село на две неравные части.

Заметно выделялись белые прямоугольники мастерских строящейся новой автороты.