— Нет еще.

— Ну, вот и поглядите. Такое хозяйство, что рот разинете. В Топусте я заправляю делами. И сразу видно. А ведь тысяча хольдов в моем ведении, и только один паршивый конторщик у меня под началом; сейчас и он в недельном отпуске.

— Тысяча хольдов? — с почтением спросил Надьреви.

— Да. Но не думайте, господин учитель, что это все поместье.

— Подозреваю, что оно больше. Мне уже говорили.

— В нем девять хуторов. Топуста, Беламайор, Мелькут, Эрдёпуста, Хомокош, Фекетемайор, Хедипуста, Харангпуста. В Топусте рыбоводный пруд. Отличные вкусные карпы! Образцовое хозяйство эта Топуста… Все угодье в одном массиве: девять тысяч двести зарегистрированных в кадастре хольдов. Такое бы именьице одному из нас, а, господин учитель? Эх, черт подери, были бы у меня девять тысяч хольдов… Знаете, что б я сделал? Ох, дьявол расшиби, не стал бы я возиться с усадьбой. Отдал бы землю в аренду, а сам бы жил да поживал в Пеште. Там же есть красивые девчонки, правда? Вам-то, господин учитель, это лучше известно.

— Вам не нравится сельское хозяйство?

— Холера его возьми.

— Самое прекрасное занятие.

— Прекрасное? Что? Сельское хозяйство? Да если это прекрасное занятие, господин учитель, то красивей, чем зад павиана, в зоологическом саду ничего не сыщешь. Сельское хозяйство! Иметь дело с вонючими батраками и поденщиками?

— Так много с ними хлопот? — спросил Надьреви, слегка прищурившись и глядя в глаза приказчику, покачивавшемуся на коротких ножках.

— С ними? — У Крофи перекосилась физиономия. — Даже глядеть на них тошно.

— Чем они вас так раздражают?

— Они? Батрак, изволите видеть, отлынивает от работы, еще сидя в материнской утробе. Не любит он работать. Не его земля, чего ему спину гнуть. Их всех, чтоб работали, не мешало бы вилами тыкать, как последних скотов. Ленивый, злобный, жестокий, нечистый на руку, лживый народ. Как увижу батрака, так сразу бешусь и рука сама тянется к плетке.

— К плетке? — удивленно спросил Надьреви, но в голосе его прозвучали и угрожающие нотки.

— Не пугайтесь, пожалуйста, вижу вы, господин учитель, добрый, чувствительный горожанин. Друг народа. Я никого не бью, мне только хочется.

— Ну и что?

— У нас не в ходу плетка, пощечины и вообще телесные наказания. Его сиятельство не разрешает. Запрещено под угрозой немедленного увольнения. Но…

— Что но?

— Но без этого батрак не работает. Без этого невозможно командовать.

— Не работает? — насмешливо улыбнулся Надьреви, глядя в глаза приказчику. — Не понимаю. Ведь раньше вы говорили, что в Топусте, где вы распоряжаетесь, образцовое хозяйство.

— Да, да. Хозяйство образцовое.

— Послушайте: батрак, если его не бьют, не работает. В Топусте нельзя бить батраков. И однако там образцовое хозяйство. Как же так?

— Сейчас объясню. В Топусте и впрямь образцовое хозяйство. Но какой ценой добился я этого! С раннего утра до позднего вечера приходится бегать за вонючими батраками, и по-хорошему их убеждать, и донимать угрозами, бранью. Полчаса уговариваешь и час поносишь. «Ах, Галамбош, сделай милость!.. Слышишь, Галамбош, мать твою…» Вот так. Дошло до вас? А вместо просьб и ругани как хорошо бы хлестнуть разок батрака плеткой. Но нет. Пусть лучше лопнут у меня легкие, пусть кровь ударит в голову… Вы все-таки соблаговолите приехать в Топусту с графом Андрашем, посмотрите, как идет у меня работа. Мы уже пашем паровым плугом и даже обмолачиваем. Молотилка огромная, с двухэтажный дом. А молотьба идет в поле, потому как туда свозят хлеб из Топусты да с хутора Беламайор. Рожь, ячмень обмолотили всего за три дня. Вот это настоящее хозяйство. Не то что у крестьянина. Он ковыряет свою землю, а поле у него с простыню, один сеет то, другой это; между полями межи, разбазаривают понапрасну землю. У нас такие огромные пастбища, что конца им не видно. И скот откармливаем в Топусте, поглядите на него, если угодно. Сотня голов сейчас на скотном дворе.

— Сотня голов! — мечтательно повторил Надьреви и вспомнил своего спутника, коммивояжера Крауса. Тот не упустил бы случая заключить выгодную сделку. — Сотня голов! По какой цене продают скот? — спросил он.

— Как когда, — уклончиво ответил Крофи.

— Все ж.

— Забракованный вол, если хорошо прибавил в весе, потянет и шесть центнеров. Он дороже. Яловые коровы, отобранные для откорма, дешевле.

— Цену назовите, господин Крофи, цену!

— Бес их знает, эти цены. Я только откармливаю скот, продавать не моя обязанность. — Потом чуть ли не шепотом он прибавил: — На этом деле управляющий наживается.

— Ну, конечно, — упавшим голосом пробормотал учитель.

— Жирный кусок — должность управляющего в таком поместье. Считайте только одну партию. Сотня голов, скажем, пятьдесят тысяч крон.

Значит, Крофи все-таки знал цены.

— С этого идут проценты, — продолжал он. — Не меньше трех с каждой партии. А бедный приказчик, кроме жалованья, не получает тут ни гроша. Ну, ни гроша.

Занятые разговором, они вышли к теплице. Садовники опять сняли шляпы. Один из них курил трубку. Крофи не удержался, чтобы не сказать:

— Вот, полюбуйтесь… Свинья! Говорю я, все лентяи и бездельники. Курит трубку во время работы. Какой там работы! Он за нее и не брался.

— Что вам за дело до него? — рассердился Надьреви. — Он здесь работает, не в Топусте. Не ваша забота.

— Правильно. По мне, пусть валяются, если хотят, пусть подыхают, лежа на земле. Только глаза бы мои на них не глядели, кипит во мне кровь.

— Вы, как видно, чересчур усердны. Работают они, наверно, достаточно. И здесь не сидят сложа руки; иначе сад не был бы таким красивым.

— Не сидят сложа руки, потому что им дают жару.

— Неужели всем?

— Всем. Нам тоже. — Взяв Надьреви под руку, приказчик увел его подальше от теплицы, чтобы никто не услышал его слов: — Думаете, нам не дают жару? Как-то зимой, изволите видеть, вызвали нас для доклада. Вам могу сказать ad audiendum verbum regum[18].

— Regium! — строго поправил его Надьреви.

— Был крепкий мороз, минус десять, наверно. К пяти часам вызвали нас, да гость приехал к его сиятельству, пришлось нам ждать. Перед конторой в холодном коридоре простояли до полвосьмого. Когда собрались, на дворе было уже темно. В полвосьмого выяснилось, что один из моих коллег, Бенедек, приказчик с хутора Беламайор, забыл дома сводку. Его тотчас же отправили за сводкой обратно в Беламайор, семь километров отсюда. А потом честили дураком и ослом, распекали, как школьника. Вот какие дела!

Тут, словно спохватившись, что наболтал лишнего, что он давно уже не хвалит, а поносит хозяев и жалуется на жизнь, приказчик вдруг замолчал и, помрачнев, продолжал другим тоном:

— Строгий, говорю я, но справедливый человек граф Берлогвари. Здесь все получают по заслугам. Не на кого жаловаться. — И смело посмотрел в глаза учителю, давая ему понять, что от всех нелестных слов, сорвавшихся с его губ, он в любом случае откажется. — У нас, изволите видеть, пенсию, и даже повышенную, получают старые нетрудоспособные батраки, пастухи, лесничии. Тяжело больные… — Запнувшись, он замолчал; потом с улыбкой спросил вдруг: — Значит, цыпочек не желаете?

— Нет, — сухо ответил Надьреви.

— Подумайте хорошенько.

— Нет, нет.

— Ну, ладно. Еще успеете подумать, время есть… Потом, если уж вы интересовались ценами на скот, знаете, господин учитель, как можно заработать на этих?.. — Мотнув головой, он указал на барский дом. Глядя на приказчика, Надьреви с нетерпением ждал продолжения. — Не на хозяине, нет, а вообще на этих господах… Не здесь, а в Пеште. Получать комиссионные!

— Как?

— Не скот надо продавать, а женщин. Выискивать их в театрах, кафешантанах. Слыхал я об этом.

— Да ну вас, перестаньте. Как такое пришло вам в голову?

— Я сам бы не постеснялся. — Крофи громко засмеялся, наслаждаясь смущением учителя.

— Бросьте ваши шуточки. Продавать женщин! Кому, зачем? Странно. — И, желая перевести разговор на другое, сказал: — Не представляю, какой доход может давать такое поместье? Весь этот Берлогвар целиком, как он есть?

— Думаю, около ста двадцати тысяч крон.

— Гм. Десять тысяч в месяц.

— Да.

— Гм.

— Смогли бы вы, господин учитель, потратить такие денежки, а?

Граф Андраш Берлогвари с женой и сыном обедал в соседней усадьбе З. у своего двоюродного брата Тамаша Берлогвари. Там без особого повода собралось довольно большое общество. Принадлежавшие к нему люди съезжались на обеды и ужины просто потому, что любили поесть. И дома и в гостях ели они изысканные кушанья, пили изысканные вина, еда была для них одним из главных удовольствий.

К обеду собралось четырнадцать человек, семья графа Тамаша Берлогвари и десять гостей, почти все аристократы с графскими и баронскими титулами. Был приглашен также один военный, начальник гарнизона соседнего городка, полковник и тоже граф — Либедински. От людей незнатных графы Берлогвари предпочитали держаться на расстоянии. С соседними неродовитыми помещиками водили лишь знакомство, не дружбу, к себе никогда их не звали и им визитов не наносили. Особенно гнушалась простыми людьми жена Тамаша Берлогвари графиня Янка. Когда ближайшее поместье Кёвеш купил один помещик и поселился там, он, делая визиты соседям, приехал и к Тамашу Берлогвари. Графиня вместе с дочерью тотчас уехала кататься в экипаже; только мужчины, граф Тамаш и его сын Петер, остались дома, получив строгое указание холодно принять и поскорей выпроводить гостя. Если заболевал кто-нибудь из близких, графиня Янка даже врача не пускала к себе в дом, поскольку он «из простых». «Я не перенесу этого, не перенесу!» — твердила она и, топая ногами, на настоятельные просьбы мужа и детей отвечала отказом. «Скорей умру», — говорила она. Если же обстоятельства заставляли ее саму обратиться к врачу, то она ехала в столицу и там выбирала себе доктора не по его знаниям и авторитету, а по титулу, — какого-нибудь графа или барона. Доктор должен был быть потомственным аристократом; какой-либо Корани, Мюллер или Херцель ей не подходили.