— Те парни были из Чечни?

— Нет, — ответил Уоттс. — Из Дагестана. Тот же регион, но другая политика и иные отношения с Россией. Но они все равно стали радикалами. Даже после того, что случилось, в этом вопросе все еще остался беспорядок. До взрывов на Бостонском марафоне мы находили одну или две бомбы в год. Прошло чуть больше года после Бостона, но теперь они появляются еще чаще. Они активизировались, так что это будет происходить гораздо чаще.

Мысль была ужасающей. Со времен 9/11 было широко распространенным мнение, что в США и дружественных странах было много, так называемых, «спящих бомб». Но они всегда представляются выходцами с Ближнего Востока.

Эта новая угроза, которую прояснял Уоттс, заставила задуматься, как много их там, и была ли возможность найти их всех до того, как совершится атака, подобная бостонской.

— Как много парней занимается тем же, что и ты?

— Никогда не мог понять, было ли больше девяти, не считая меня. Подозреваю, что больше, потому что знаю о нескольких операциях, проведенных в Британии, Германии, Канаде и нескольких других местах. И знаю, что до нас была команда, но об этом у меня лишь крохи информации.

В тот момент его английский акцент внезапно исчез, и он разговаривал так, будто родился на Среднем Западе. Это заставило меня задуматься о его воспитании, семье и...

— Что с твоими бабушкой и дедушкой? — спросила я. — Они знают, чем ты занимаешься?

Уоттс смотрел прямо перед собой, не на меня, пялясь на кирпичную стену.

— Они думали, что я был здесь на учебе. Что мне нужно было убраться подальше от дома. В августе будет четыре года со дня их смерти. Бабушка была больна, дедушка — нет. Во всяком случае, до ее смерти. Он позвонил мне сообщить, что она ушла, и к тому времени, как я приземлился в Лондоне ради похорон, он сам был мертв. Думаю, он утратил смысл жизни. Он умер во сне в следующую ночь после ее смерти.

— Боже, это так грустно и... так мило. — Я потянулась к его руке, мягко ее погладила, зная, какие именно чувства он испытывал от отсутствия семьи. Я не хотела акцентировать внимание на этой теме, как и он. — Не хочу, чтобы ты уезжал.

Он быстро повернулся ко мне с ошеломленным выражением на лице.

— Что?

— Ты упоминал о возможности быстро покинуть страну. Звучит так, как будто я даже и не узнаю.

Уоттс минуту молчал.

— Я бы дал тебе знать.

Выражение его лица было таким, как будто ему было что сказать, но он этого не озвучил.

— Почему бы тебе просто не... прекратить? — спросила я. — Если все эти люди выполняют работу, а ты боишься быть пойманным.

— Я не боюсь быть пойманным, — огрызнулся он. — Меня не поймают.

— Но все равно остается возможность того, что ты будешь вынужден уехать? В любое время?

Он кивнул.

Я знаю, что это было эгоистично, но не могла не произнести того, что сказала дальше. Мы делились всем, и мои стены поразительным образом уменьшились.

Я поинтересовалась:

— Что, если ты влюбишься? Тогда остановишься?

Уоттс смотрел прямо перед собой. Я — на его профиль, чувствуя растущее напряжение.

— У меня нет планов прекратить, Кэтрин. Это личное.

— Знаю, но...

— Это личное, — повторил он, в этот раз более раздраженным тоном. Это был второй раз, когда я получила от него ответ, несущий в себе много гнева. — Я не собираюсь останавливаться. Нет причин. Мы вообще-то говорим о моей семье.

Я почувствовала, как кровь отхлынула от моего лица, и у меня перехватило дыхание. Его слова задели меня, он как будто намекал, что я не понимаю, потому что у меня нет семьи, но не уверена, что именно это он имел в виду.

— Это несправедливо. Я просто пытаюсь понять тебя.

Уоттс вздохнул, закрыл глаза и потянулся ко мне.

— Я не это имел в виду. Мне жаль.

Он обнял меня, и мне удалось подавить слезы, скопившиеся под веками. Мы просидели так некоторое время, и в это время он дважды выразил свое сожаление. Наконец он подставил палец под мой подбородок и поднял лицо вверх. Поцеловал меня. Я выдавила из себя улыбку.

— Хочешь чего-нибудь выпить?

Он встал.

Мы просидели больше часа.

— Выпивка звучит здорово. Что у тебя есть?

Он направился в кухню.

— Сок, молоко, вода... но я буду пиво.

— Мне то же самое.

Уоттс вернулся с четырьмя бутылками холодного пива. Открыл две и передал мне одну.

— А что, если все закончилось бы тем, что тебя поймали? — спросила я.

Этот вопрос вызвал у Уоттса легкий смешок.

— Это была бы довольно сложная политическая ситуация, так что, насколько я могу судить, я был бы по-тихому депортирован и передан британскому правительству. Так бы, во всяком случае, все разрешилось официальным путем. Что же касается того, как бы все произошло на самом деле? У Атертона есть деньги. Он может купить все, чего пожелает, даже свободу людей, так же легко, как покупает смерти.

— Пугающий парень, — произнесла я.

Уоттс кивнул.

— Могущественный. — Уоттс схватил меня за руку и крепко держал ее. — Я уже достаточно скомпрометировал тебя, рассказав все это, и мы рискуем, особенно учитывая то, кто твой работодатель.

Я быстро покачала головой.

— Нет-нет. Я ничего такого не делаю для ФБР.

— Как часто вы проходите дополнительные проверки?

Пожав плечами, я поднесла бутылку с пивом к губам.

— Раз в год или типа того.

— И это только тот раз, о котором ты знаешь.

Я даже не задумывалась над этим.

— Полиграф? — спросил он.

— Проходила дважды с момента трудоустройства.

— Тебе очень аккуратно нужно думать об этом, — сказал он.

Связь с Уоттсом, которую я чувствовала после всего, что сегодня произошло, была нерушимой. Прежде я никогда не встречала кого-то, у кого не было ни единого члена семьи.

Я вообще не знала свою семью. У Уоттса она была на протяжении восемнадцати лет, и он ее потерял. Не могла ничего с собой поделать и задумывалась, что было хуже. Поэтому спросила, что он думает по этому поводу.

Он снова посмотрел на меня, молча изучая мои глаза несколько секунд, и я думала, что у него будет ответ, но он произнес:

— Не знаю.

Это был хороший ответ, насколько я могла судить.

— Когда мы присели, — произнес он, — я сказал тебе, что ты будешь должна принять решение.

Я кивнула. Он никогда напрямую не говорил, что это было за решение, но я знала.

— Я уже решила. Я никуда не уйду.

Не было ни единого шанса, что я его покину, и я не могла вынести мысли о том, что он, не сомневаясь, навсегда оставит меня, бесследно исчезнув, и я никогда не найду его снова.

Прежде, чем сказать то, что хотела, он спросил:

— Ты кому-нибудь рассказывала обо мне?

Дерьмо. Мне пришлось рассказать Тэйре. Хоть и немного. Она не знала его имени, но знала, что я с кем-то встречаюсь. Этого вполне могло хватить, чтобы разорвать мою связь с Уоттсом. Я должна была быть с ним честной, поэтому рассказала.

— Ладно, это не сложно. Но если разговор снова коснется этой темы, ты должна убедиться, что не рассказываешь о нас большего.

Я подвинулась ближе к нему, прижимаясь как можно ближе к его телу. Голову я положила ему на грудь.

Он говорил, а я слышала его слова так же хорошо, как и чувствовала в его груди вибрацию от разговора.

— Я никогда не позволю с тобой чему-нибудь случиться.

Мое тело вспыхнуло от тепла его слов. Знаю, что он имел это в виду. Я верила, что он будет придерживаться этих слов.

Он поцеловал меня в макушку.

— Еще кое-что, — произнес он.

— Хм?

— Ты еще не видела мою спальню.

. . . . .

Уоттс провел меня вверх по лестнице мимо двух пустых спален и дальше по коридору к главной спальне.

— Ты — единственная женщина, побывавшая в моем доме, — сказал он, — не говоря уже об этом месте.

Комната была длинной и узкой, занимающей всю заднюю часть дома. Сводчатые потолки были выкрашены в белый цвет, стены — в глубокий голубовато-серый, украшенные черно-белыми модернистскими гравюрами, похожими на тесты Роршаха. Ванная комната находилась в одном конце комнаты, камин — в другом.

Двойные французские двери вели на балкон с видом на задний двор. Уоттс отодвинул белые занавески в сторону, впуская неяркий свет в комнату. Он открыл двери, позволяя звуку дождя проникнуть внутрь.

Я чувствовала головокружение, когда тело предвкушало то, что должно было произойти.

Он стоял лицом ко мне, когда мои ноги задней частью упирались в кровать. Подняв мою рубашку, он прижался ко мне, и я могла чувствовать его возбуждение. Он наклонился, обхватил мою грудь и приподнял ее навстречу своим губам, вбирая сосок в рот.

Я откинула голову, держась за его плечи.

Он поднимался поцелуями от груди к шее, и я почувствовала, как его пальцы ослабляют завязки на штанах, которые он мне дал. Они легко упали на пол, и я вышла из них.

Мне нравилось быть обнаженной для этого мужчины. Я любила странную смесь крайней уязвимости и абсолютной уверенности в безопасности.

— Раздень меня, — произнес он.

Я расстегнула его рубашку и стянула с его тела, запустив под нее руки, ощущая мускулы его живота и груди. Расстегнула пуговицы до конца, потом стянула по плечам, и рубашка присоединилась к моей одежде на полу.

Грудь у него была широкая, покрытая редкой порослью волос. Я положила руки на его грудные мышцы и почувствовала, как они напряглись.

Посмотрев на лицо, я увидела, что его взгляд тлел от напряжения. Удерживая зрительный контакт, я опустила руки по животу к его поясу. Услышав звон металла о металл, я словно услышала сигнал тревоги.

Руки проникли под пояс боксеров и, прежде чем поняла это, мои пальцы уже были на основании его эрекции. Я подвигала пальцами, чтобы плотнее обхватить его длину, и почувствовала, насколько он был толстым пульсирующим от возбуждения, жаждущим трахнуть меня.

Его руки поднялись к моему лицу, и он притянул меня к своему рту. Последовал обжигающе горячий поцелуй, когда моя рука исследовала его длину. Кожа была бархатистой, мягкой, покрывая его твердость. При мысли о том, что я единственная женщина, которая когда-либо была с ним в этой комнате, меня охватило волнение. Я была единственным объектом его желания.