Уоттс присел рядом.

— Я собираюсь рассказать тебе кое-что, это может заставить тебя пожалеть о том, что ты вообще перекинулась со мной хоть словом. Все, в чем я нуждаюсь, чтобы ты выслушала меня до конца. А затем можешь спросить о чем захочешь, а я отвечу. Но я должен предупредить тебя.

Он замолчал, позволяя этому устрашающему комментарию повиснуть между нами.

Наконец Уоттс:

— После моего рассказа тебе придется сделать выбор, и он будет непростым. Я не тот, кем ты меня считаешь. В своей жизни я совершал кое-какое страшное дерьмо, Кэтрин. И так продолжается до сих пор. Через несколько минут ты все поймешь сама, но существует вероятность, что ты станешь считать меня плохим парнем.

Не знаю, преднамеренно или нет, как будто он давал мне легкий намек, но пока он говорил, я снова и снова подмечала, что у него появился небольшой английский акцент.

Глава 10

Уоттс

Ощущение от прослушивания истории жизни Кэтрин, пока она стояла мокрая и трясущаяся в магазине, было как вскрытие ножом собственных ран. Я тут же обнял ее. Она выросла, даже не зная семьи. Когда я заключил ее в объятия, то подумал о том, насколько она была хрупкой — не снаружи, а внутри, — и сколько у нее было мужества, чтобы рассказать мне наряду с необходимостью поделиться этим со мной.

Она и понятия не имела, насколько хорошо мне знакома боль от отсутствия семьи. Не было никакого шанса, что я позволю ей в одиночку переживать неопределенность своего положения. Я должен рассказать ей свою историю и, раз уж мы сидели здесь, на этом диване, вот что я рассказал ей...

Мне только исполнилось девятнадцать, и начался мой второй год службы в Британской армии. Я собирался поехать на две недели в Москву, в путешествие со своими родителями и младшей сестрой, которой на тот момент было четырнадцать. Внезапное изменение в расписании помешало мне в этом.

Мои родители были заядлыми путешественниками и намеревались передать этот опыт нам. Мы были в большинстве стран Европы и некоторых частях Азии, но никогда в России. Эта поездка должна была стать первой для нас, и мне было жаль, что я пропускал ее.

Единственной хорошей вещью было то, что поездка, в которую я не мог отправиться со своей семьей, должна была занять лишь часть моего отпуска, так что у меня еще оставалось немного времени на то, чтобы поехать домой и повеселиться со своими друзьями.

Дом был в Фарнхейме, в полутора часах езды на автомобиле или сорока пяти минутах поездом на юго-восток от Лондона. Это город, в котором я вырос, и где жили все мои друзья. Это место я всегда называл домом, но не после случившегося в Москве.

Первые три вечера я провел в походах с друзьями в близлежащие пабы и клубы в Лондоне. Служба в армии сопровождалась необычайными потребностями. Я ни в коем случае не собирался упускать шанс выпить, потанцевать и перепихнуться с девушками.

Но четвертый вечер был более тихим. Время восстановления сил и все такое. Конечно, у меня было свое место, я приготовил быстрый ужин и уселся перед телевизором.

Тогда-то я и увидел ранние репортажи BBC о взрывах. Две бомбы взорвались в поездах на разных ветках метрополитена Москвы. Страшная сцена развернулась перед зрителями в виде коротких видеороликов, сделанных людьми, когда прибыли спасатели. По видео невозможно было что-то понять, только то, что там была огромная суматоха.

Моя первоначальная реакция была двоякой: страх о том, что моя семья могла быть рядом и человеческая склонность полагать, что ничего такого не может произойти с тобой или твоими любимыми.

Первая оказалась правдивой.

Вторая была абсолютно беспощадным, самообманным механизмом преодоления.

На следующий день мне позвонил дедушка. Родители моей матери были указаны как ближайший контакт в проездных документах мамы и папы.

Власти опознали моего отца, мать и сестру в числе ста двенадцати человек, погибших в результате взрывов. Неделю спустя их останки были доставлены в Лондон после того, как их использовали в качестве доказательств в процессе расследования.

Мы с бабушкой и дедушкой встретили их в Хитроу и медленно возвращались в Фарнхейм, где на следующий день их похоронили. Множество людей из города — большинство тех, кого я никогда не встречал или даже не видел прежде — пришли, чтобы выразить уважение.

Я не был знаком ни с кем из семьи отца. Мама была единственным ребенком, и в тот момент бабушка с дедушкой стали моей единственной семьей.

Я получил отсрочку отъезда, игнорировал друзей, зовущих присоединиться к ним на различных мероприятиях, чтобы попытаться вернуть мою жизнь в нормальное русло, и ушел в уединение. Ничего не получалось. Я был не готов. Я как следует не оплакал потерю семьи, так что и речи не могло быть о том, чтобы наслаждаться пребыванием в социуме.

Также не могло быть и речи о возвращении в армию. По крайней мере, не сразу. Когда я пошел к военным советникам, они порекомендовали уйти в отставку. Я был слишком зол, чтобы служить в Национальной армии, и они считали, я буду больше обузой, чем активом.

Я согласился.

Они свели меня с психотерапевтом. Я никогда его не посещал.

Просто оставался в доме, выходя по ночам на длинные прогулки, поначалу каждую неделю по несколько раз виделся с бабушкой и дедушкой. Я выходил на публику только по утрам в будние дни, когда был уверен, что народу будет мало, и у меня будет меньше шансов столкнуться с друзьями.

Однако люди знали, кто я такой, и одаривали меня печально нахмуренными бровями и кивками головой, нерешительными приветствиями и добрыми пожеланиями, все из которых я возвращал и продолжал двигаться дальше. За исключением одного мужчины, парня, владевшего книжным магазином, который был хорошо знаком с моим отцом, постоянным покупателем. Он предложил мне работу на полставки. Я согласился.

В утро вторника, почти через три месяца после взрывов, я выходил из «Старбакса» с кофе, когда ко мне приблизился мужчина в сером шерстяном пальто.

— Парень из книжного? — спросил он, указывая на меня.

Я его не узнал, но он однозначно бывал в книжном. На вид ему было около сорока. Темные волосы были зачесаны назад. Нос покраснел от холода. Я заметил, что на лацкане у него была булавка с красными буквами «E» и «R» в сочетании с другими знаками отличия. Этот знак был символом того, что когда-то он служил в Британской Королевской военной полиции.

Я просто кивнул.

— Ты сейчас на работу направляешься? — спросил он.

Я отпил кофе, на самом деле, не горя желанием разговаривать с ним, но у меня не было причины испытывать раздражение по отношению к парню.

— Конечно.

— Что ж, возможно у тебя есть пара минут в запасе?

У меня были эти минуты, но располагать ими и иметь желание использовать их для болтовни на тротуаре — совсем разные вещи.

— Две минуты. Буквально. — Выражение его лица изменилось с дружелюбного на серьезное. — Идем со мной.

Разговор с незнакомцем на улице не был для меня чем-то привычным, но я все равно пошел с ним.

Мы сделали несколько шагов, прежде чем он присел на скамейку и сказал:

— Присядь.

Я сел.

Он на меня не глядел. А смотрел прямо перед собой, как и я. Мы оба рассматривали наши отражения в темном стекле витрины.

— Я кое-что знаю, — начал он. — Знаю, кто ты. Что ты потерял. Знаю, что произошло с твоей жизнью с тех пор, как все случилось.

Он прервался, когда мимо нас по тротуару прошла группа людей.

Прежде, чем парень смог продолжить, я повернулся к нему и спросил?

— Кто вы?

— Пока не важно, но посмотрим, доберемся ли мы до этой части. — Он все еще смотрел вперед. Затем скрестил ноги и сложил руки на коленях. — Это то, что тебе нужно знать сейчас. Тебе кажется, что ты все потерял, Дэниел. Но одна вещь осталась.

Я отпил кофе. Практически не нервничая. К тому времени я почти утратил к этому интерес.

— Что это?

— Только одна вещь, — повторил он. — Но это одна из тех вещей, которые заставляли мир вращаться еще на заре человечества. — Его голова медленно поворачивалась в мою сторону, пока наши взгляды не встретились. — Жажда справедливости.

— Ты имеешь в виду месть, — быстро сказал я.

Он покачал головой, потом оглянулся на витрину.

— Нет.

— В чем разница?

— В мотивации. Оправдание. Нежелание правительств вершить правосудие. В твоих чувствах, Дэниел, нет ничего неправильного. — Он встал. — Подумай об этом немного. Мне кажется, две минуты прошли, но я вернусь завтра в это же время. Встреться здесь со мной.

К обочине подъехал черный седан. Парень сел на пассажирское сидение и испарился еще до того, как я смог отреагировать.

Какого хрена только что произошло?

На следующий день я обнаруживаю, что пропускаю работу, и меня везут на ферму в часе езды на север. Весь прошлый день я провел, прокручивая у себя в голове этот странный диалог. Всю ночь думал об этом. И по дороге на работу этим утром решил присесть на скамейку и подождать парня.

Овцы и лошади прогуливались по склонам фермы. Рядом с большим прудом росло множество деревьев. Там были конюшни и большие постройки, похожие на склады. Что выделялось больше всего на этой территории, так это дом.

Огромный. Богатый. На грани того, чтобы называться замком.

Парень подъехал к центральному входу и сказал заходить внутрь.

Я провел два часа, беседуя с мужчиной по имени Ричард Атертон, сидевшим в большом плюшевом кресле с ходунками перед ним. Он мог сойти за близнеца Уинстона Черчилля.

Его возраст приближался к восьмидесяти, нефтяной и газовый магнат, инвестор в сфере технологий, а еще — дилетант в финансировании наемников.

Поэтому пригласил меня в свой дом.

— Чеченцы убили моего сына, — сообщил он. — Единственного сына.

Он имел в виду террористов, приехавших из Чечни. Они были главными подозреваемыми после взрывов, убивших моих родителей и сестру. Другие группы из разных стран региона — Кавказского региона — были на первом месте в списке, но все подозревали чеченцев, потому что они совершали нападения на российские цели в своей кампании за сепаратизм.