Мысли крутились от одной к другой, словно множество нитей, переплетенных между собой в тысячи маленьких узлов, и протянувшихся к одной-единственной. К той, которую мне не хватало сил разорвать.

— Ты точно ничего не знаешь о Макей?

— Господи, Вер, да когда ты угомонишься?! — взорвался Роб. — Сколько раз мне еще придется повторить тебе, что нет? Это было его делом, и он никому не позволял проникнуть туда. Она… — чертыхнувшись, он выругался себе под нос и, спрятав руки в карманах джинс, опустил голову. — Она действительно была особенной для него. Но в том, что случилось, нет ничьей вины. Ты просто хочешь переложить на нее всю ответственность за решения Джейсона, для того чтобы уменьшить свою боль, но он сам все это заварил. И мне очень жаль, что последствия его решений, ты в одиночку взвалил на себя — больше не в силах слушать его монолог, я рванул к нему, и, остановившись в нескольких сантиметрах тихо, но достаточно жестко произнес:

— Значит, говоришь, нет ее вины? — схватив парня за затылок, и придвинув его лицо к своему так близко, что кроме глаз друг друга мы не могли ничего видеть, я продолжил:

— Она — выделил голосом — позволила зайти этому так далеко! Это Она заставила его хотеть того, чего он не должен был желать! И именно Она уничтожила его, вырыв за него ему могилу, когда сделала свой выбор — отпустив Роба, я делаю несколько тяжелых шагов назад.

— Она убила его — говорю пустым голосом, а когда поднимаю свой взгляд, то ощущение ярости, заполнявшее меня, помогает мне выглядеть более убедительным. — И больше не говори мне, что тебе жаль. Потому что я никогда не оставлю этого! Вы со Слимом сколько угодно можете скрывать от меня правду, но я знаю, что вам известно больше, чем вы говорите. И однажды, я найду ее, и уничтожу так же, как она сделала это с ним.

— Вернон… — Роб, явно ошеломленный моим признанием, смотрит на меня так, будто вовсе не знал до этого. Он хотел бы для меня покоя. Чтобы я оставил прошлое в прошлом и просто продолжал жить своей жизнью. Но я не мог сделать этого. Не тогда, когда смерть Джея была настолько бессмысленной.

— Я клянусь тебе!

Леодеган

— Le Montrachet Grand Cru две тысячи шестого года? Надо было выбрать что-нибудь подороже из запасов этого сукина сына! — сев за барную стойку и сложив на груди руки, ядовито произнесла Габи.

— Знаешь, а я ведь могу пересчитать по пальцам одной руки, когда ты так выражалась. И все для Адама. Может, мне следует приревновать тебя или устроить сцену? — усмехнулся я, разливая неплохое Шардоне по бокалам, и ощущаю свежий аромат вина с толикой цитрусовых и лимонных оттенков.

— Это не смешно, Лео. Притом что он даже не пьет белое. Следовало взять бутылку из сортов Пино Нуар или Каберне Совиньон. Может быть, хотя бы тогда он смог ощутить потерю.

— Через вино? Серьезно, детка, что за странные мысли? — я придвинул ей бокал, который она взяла средним указательным и большим пальцами за ножку, сделав при этом несколько кругообразных движений им. — И ты отлично знаешь, что в действительности может заставить выйти его из себя.

Достав из холодильника две тарелки с сырным и фруктовым ассорти на них, я поставил перед нами и широко расставил руки, упершись о столешницу.

— Ты ошибаешься, если намекаешь на меня. Неповиновение, вот что злит его.

— Да, но только ты осмеливалась открыто демонстрировать его.

— И поэтому ты решил, что я особенная для него?

— А разве не так? Скажи мне честно, Габи, почему он не взял тебя? Не сделал своей? Все ли дело в Поле? Не думаю, что он может бояться его настолько.

— Дело не в страхе. Просто Адам умеет реально оценивать… товар.

— Не говори о себе, как о вещи! — поморщился я.

— Успокойся, дорогой — она кладет свою руку поверх моей и мягко сжимает. — Я имела в виду то, что он понимает, какие потери понесет, если пойдет на поводу своих желаний.

— Ты недоговариваешь — Габи хмурится, бросает свой взгляд в сторону, вниз, шумно выдыхая при этом, а затем снова поворачивается ко мне.

— Как бы сильно он ни хотел меня, его жизнь, всегда будет цениться выше. Понимаешь теперь? Он может делать со мной что угодно, но прикасаться ко мне, не имеет права. И, хотя он бесится, зная о других мужчинах, сделать с этим ничего не может.

— Но при чем здесь его жизнь? Я не понимаю. Поль, как бы хорошо к тебе ни относился, остается верным Адаму — спустившись с барного стула, она отходит на несколько шагов и молчит достаточно долгое время, прежде чем вновь вернуться и залпом осушить бокал с вином.

— Тебе не следовало этого делать.

— Плевать. Уже прошло почти шесть лет, как я непрерывно следую диете и вовремя принимаю лекарства. Могу я позволить себе хотя бы эту мелочь? — заново наполнив ее бокал, я беру ее за подбородок и слегка приподнимаю его.

— Еще пару глотков, Габи. Мы так хорошо справлялись, давай не будет все портить — она кивает, потом идет ко мне и забирается на стойку, закинув одну ногу на другую. Полы ее халата расходятся, открывая вид на стройные длинные ноги и гладкую матовую кожу, которая так и молит, чтобы я прикоснулся к ней.

— Решила отвлечь мое внимание? Но я еще помню, что ты не ответила на мой вопрос — становлюсь рядом с ней и ставлю руки по обе стороны от ее бедер, приблизив свое лицо к ее лицу так близко, что наши носы почти встречаются.

— Я просто подумала, что перед приходом гостей, могла бы немного поиграть с тобой — ее взгляд меняется так быстро, что я даже теряю момент, когда из охотника превращаюсь в добычу. Но уже не я задаю направление. Вся власть переходит в изящные руки женщины, которые сейчас понемногу отодвигает ткань халата на вороте, оголяя все большее. Затем она берет одну виноградинку с тарелки, окунает в вино, что находиться в моем бокале, подносит к своему рту, посасывает и начинает водить ей по губам, шее и ниже.

— Хочешь? — грудным голом интересуется она.

Мне приходится сглотнуть несколько раз, прежде чем ответить.

— Что именно? — я знаю, что выгляжу как загипнотизированный кролик, но все равно не могу отвести взгляда от ее руки и такого маленького средства манипуляции в ней. От того, как она движет зеленой ягодой, и какие узоры вырисовывает ей.

— Это тебе решать, Лео. Ты можешь взять что угодно в этой комнате. В этом доме — она опускается на пол, при этом медленно скользя по мне своим телом, и когда наши взгляды встречаются, я ломаюсь. Вновь.

Развернувшись с молниеносной скоростью, я сам усаживаюсь на глянцевую поверхность стойки и, уткнувшись локтями в ноги, зарываюсь пальцами в свои густые волосы и дышу тяжело и отрывисто.

— Когда ты перестанешь видеть в моих действиях других?

— А когда ты перестанешь поступать со мной так же, как и с другими? — парирую я.

— Так вот, какое оно, твое видение моего отношения к тебе — вздернув брови вверх, а затем, нахмурившись, она теряет всякое желание и дальше быть терпеливой со мной. Теперь в ее глазах цвета черной шпинели с отражающимися в них белыми бликами света, плещется вызов. — А что ты хотел, Лео? Я та, кто я есть. Аморальная, жестокая, эгоистичная, не поддающаяся контролю стерва. Что ты ждал от такой женщины?

— Ждал?! Я ничего не жду от тебя Габриэлла! Да, я готов ради тебя на все, но это не значит, что ты можешь играться мной, когда тебе вздумается. Я стою большего, чем все те… — замолкаю, так и недоговаривая.

— Когда я игралась тобой? — повышая голос, она смотрит на меня со смесью ужаса и возмущения. — Я никогда, слышишь, никогда не воспринимала тебя как развлечение или же средство достижения цели. Ты всегда был большим.

— Тогда зачем ты делаешь это? Соблазняешь, зная, что я не могу быть с тобой.

— А ты хоть раз думал, что я могу делать это, потому что хочу именно тебя? Тебя, Леодегана Оуэна. Человека, который видел все мои шрамы. Зримые и незримые. Кто оставался со мной даже в самой неприглядной тьме и продолжал бороться, когда у меня самой не оставалось сил. Ты так важен для меня, и не видишь этого? — взяв мое лицо в свои руки, она соприкасается со мной лбом.

— Ты глупец, Оуэн!

— Глупец — соглашаюсь я. Ведь если бы не был им, то давно оставил все это.

— И ты все равно не прикоснешься ко мне?

— Никогда, Габи — выдыхая, она отступает от меня.

— Хорошо, но вот, что я скажу тебе. Даже знай ты всю правду того вечера, это не изменило бы этого твоего решения. Проблема не в моем молчании, а в том, что ты еще ждешь меня. И боюсь, продолжишь ждать, если мы оставим все так, как есть сейчас.

— Что ты хочешь этим сказать? — и вот опять где-то глубоко во мне начала разрастаться тревога, становясь все более тяжелым бременем.

— Пора что-то менять. Я должна показать тебе, что не могу дать того, о чем каждый раз молят твои глаза — спрыгивая вниз на пол, я подбегаю к ней, хватаю за руки и кладу их себе на грудь. Там, где очень быстро бьется мое сердце.

— Если дело не в том, что сделали с тобой тем вечером, тогда почему? Почему ты не можешь…

— Любить? — завершает она мой вопрос за меня.

— Да — меня всего разрывает на части в этот момент, но Габи… Она закрывается. Эмоции пропадают с ее лица, и тот холодный невозмутимый взгляд, которым она смотрит на меня, заталкивает уже существующий нож, все дальше, в мое кровоточащее сердце.

— Потому что ее нет. Мою любовь забрали или же она сама ушла. Я не знаю. Ее просто нет — мои руки падают вдоль тела, и та пустота, которую я сейчас ощущаю, заставляет не терять остатки гордости окончательно, когда Габи уходит.

— Я пока пойду, переоденусь, а ты загрузи, пожалуйста, в проигрыватель реквием и мессу Райнбергера.

— Мессу фа минор или ми бемоль мажор? — ровным безэмоциональным голосом интересуюсь я.

— Вторую, но откуда ты?

— Откуда я знаю? — покачав головой, я выхожу из-за стойки, равняюсь с Габи, и, взявшись за руки, мы вместе поднимаемся наверх. — Мы живем вместе уже четыре года, до этого примерно столько же, были неразлучны. Тут волей-неволей начнешь разбираться в музыке — пожимаю плечами.