В один короткий миг, изменив наше с Кейт расположение на то, которое велела Габи, я хватаю ее за бедра, и сквозь зубы проговариваю:

— Лучше тебе приготовится, потому что это будет очень быстро! — гнев так и бурлит во мне, и я нахожу ему единственно возможный сейчас выход — яростно вдалбливаюсь в соблазнительную малышку, что своим ростом едва достигает до моего подбородка. Ее грудь подпрыгивает, а на лице читается самый настоящий экстаз, но не это я хочу видеть.

Ее. Только ее. Ту, которая тоже не сводит своего пристального, но слегка затуманенного похотью взгляда от моего, и довольно улыбается, понимая, какая буря сейчас происходит внутри меня. И я знаю, что ей это нравится. Потому что в следующее мгновение она приподнимает бедра и, сжав свои внутренние мышцы, делает ими несколько кругообразных движений, вырывая из Чада остатки сдержанности и гордости. Он стонет и кричит так же громко, как Кейт, но это является даже меньшим, чем просто фоном.

Эти оба не имеют совершенно никакого значения. Просто еще одни люди, через которых мы трахаем друг друга. И я хотел бы сделать это большим. Хотел бы! Но все, что получаю, так это прощальный вид того, как другой делает это с ней. Как она делает это с ним. И от этого мне больно. От этой картины во мне взрываются самые отвратительные из чувств, заставляя до посинения сжимать талию безвинной девушки, с каким-то остервенением терзая ее плоть.

— Я сейчас, Габи! — удается хрипло выплюнуть мне.

— Еще немного, Лео. Еще чуть-чуть — она закусывает губу и откидывает назад голову, что является преддверием ее подступающего оргазма. Одновременно, я чувствую, как Кейт сжимает меня изнутри, и, остановившись всего на секунду, делаю последние пару толчков, разряжаясь внутри нее. И только потом осознаю, что все четверо кончили в один миг.

Усталый, на ватных ногах, я вытаскиваю свой все еще эрегированный член, стягиваю с него презерватив, и, завязав тот в узел, кидаю в мусорную корзину возле кровати. Потом подхожу к Габи, целую в висок и плюхаюсь на кровать.

— Это было горячее завершение — потянувшись, я складываю руки за головой и вытягиваюсь в полный рост, не обращая внимания на то, как сейчас идет полным ходом освобождение Чада от веревок и повязки на глазах.

Бедному пареньку даже не повезло увидеть той безупречной порочной красоты, что так удачно предоставила ему госпожа Фортуна.

— Ты был великолепен — слышу родной голос, и ухмыляюсь.

Черт! У него даже не будет шанса повторить это! — злорадствую про себя.

— Ты не позволила мне и раза коснуться себя. Не говоря уже о том, что мои глаза все время были завязаны!

— Условия были заранее оговорены. И, вообще, ты имеешь какие-то права, чтобы возмущаться сейчас? — я очень хорошо знал Габриэллу, но такой, она пугала даже меня. Уж слишком властный и непреклонный был тон, которым она одаривала парня. А ведь в его взгляде так отчетливо виднелось восхищение и трепет перед ней. Желание прикоснутся и подарить наслаждение.

Нет, даже для такого прожженного циника, как он, она была словно разделочная доска, на которой от него не оставили бы ничего целого.

— Извини — запустив руку в волосы, Чад слегка тянет их, избегая прямого контакта в глаза. — Я просто… Можно мне поцеловать тебя? — она молча смотрит на него какое-то время, затем глубоко вздыхает, убирая прядь светлых волос себе за ухо, и за секунду я вижу произошедшее с ней изменения.

— А у тебя хватит денег для этого?

Ауч! — морщусь я. Но Чад только шумно сглатывает, хотя по лицу видно, как сильно его задели ее слова. Но, благо парень обладал здравым смыслом, и ничего не ответив, просто поднялся и пошел в сторону дверей.

— Знаешь, — все-таки он не смог уйти, промолчав — ты мне действительно понравилась, но это не значит, что я перестал уважать себя. И твои деньги не дают тебе права унижать меня — тут появляется уже одетая Кейт, и с улыбкой двигается в мою сторону.

Протянув мне визитку, она говорит:

— Это мой личный номер, позвони как-нибудь — и, склонившись надо мной, целует в губы и игриво шепчет около самого уха:

— Повеселимся! — подмигнув напоследок, она убегает, схватит все еще стоящего и не сводившего глаз с Габриэллы Чада, и уводит его.

— Нас не провожайте! — слышится ее звучный голосок.

— Чем он тебе так не угодил? — спокойно интересуюсь я, когда их шаги на лестнице стихают.

— Лучше пресечь это в корне. Он сам должен был понимать, что это неуместно.

— Не сомневайся, он все прекрасно понимал, но в тебе есть что-то такое, отчего сложно отказаться. Особенно вкусив — скрестив руки на груди, она принимает решительный вид, и я уже мысленно подготавливаю себя к очередному выпаду.

— Но это правило не распространяется на тебя, да? — повернув голову в сторону, как от удара, я шумно выдыхаю, и, поднимаюсь с кровати.

— Нам надо принять душ, а потом попробовать уснуть — подойдя к проигрывателю, я нажимаю кнопку, и в комнате воцаряется тишина. А когда поворачиваюсь, понимаю, что меня оставили в полном одиночестве.

Вернон

Замерев на пороге дома, в котором прожил шестнадцать лет, я все не решаюсь постучать в дверь, но этого и не требуется, так как моей матери не надо ничего объяснять. Она всегда ждет моего появления перед окнами, и, подарив мне, несколько минут на то, чтобы взять себя в руки, лично распахивает дверь, и одаривает своей улыбкой, наполненной любовью и нежностью.

— Вернон! — вскрикивает она и крепко обнимает меня.

Хмурясь, я ложу руки на ее спину, а внутри чувствую огромную неловкость.

— Привет, мам.

— Что же ты стоишь здесь? Быстрее проходи, Милли и Эшли уже заждались тебя.

— Да, разумеется — проходя внутрь, я разуваюсь и снимаю с себя куртку, доставая из той белый конверт, пока никто другой этого не заметил.

— Держи — передаю его в руки матери.

— Я не для этого позвала тебя — на ее лице отчетливо читается вина. Но от этого мне становится не тяжело, а стыдно.

— Я знаю — уверяю ее. — Но для того и нужны дети, чтобы помогать своим родителям — она опускает глаза в пол, но я успеваю заметить, как трясется ее нижняя губа.

— Да, но не тогда, когда тот еще сам ребенок.

— Мам, ну все, прекращай! Лучше возьми несколько выходных и отдохни, как следует. Мне не нравится, как ты стала выглядеть в последнее время. И к тому же, я давно ничего не дарил двойняшкам, так что ты обязана прикрыть собственного сына и сводить их куда-нибудь — улыбнувшись, я положил руку ей на плечо и подтолкнул вперед.

— Веди на кухню, а то у меня уже слюнки текут от аромата, доносящегося оттуда! — она поднимает на меня свои глаза, и я удивляюсь, откуда там может быть столь неподдельной, какой-то детской радости. Но мне нравится это. Ее улыбка — одно из самых теплых моих воспоминаний.

— Я приготовила твои любимые блюда!

— Чесночный хлеб?

— Разумеется, а еще картофель «Айдахо», мясной рулет и яблочный пирог с корицей по моему фирменному рецепту, который доходит в духовке.

— Ты балуешь меня — смеюсь я, но вдруг оказываюсь атакованным со спины и левого бока.

— По-моему кто-то уже вырос из того возраста, когда еще виснут на старшем брате! — удается прохрипеть мне, в полусогнутом состоянии, когда со всех сторон доноситься смех самых дорогих мне женщин.

— Вот именно! Мы с Эшли уже выросли, и вполне может дать тебе хорошего пинка под зад за твое отвратительное поведение — говорит Милли достаточно громко, чтобы я смог оглохнуть, в то время как младшая на три минуты Эщ душит меня, сомкнув обе руки на моей шее.

— Милли! — кричит мама. — Следи за своим языком! — но та только фыркает, и закатывает глаза.

— Ой, мам, да ладно тебе! Как будто ты у нас без грешка — мама замирает, как громом пораженная, и смотрит на нее, округлив глаза.

— Когда это я?

— Да хотя бы сегодня, когда у тебя упал противень, и половина картофеля оказалось на полу — видимо найти объяснения у мамы не получилось, потому что кроме невнятного «Эм-м-м…», она ничего не произносит, вызывая тем самым у нас новый приступ смеха.

— Расслабься, с каждым бывает — все еще не слезая с моей спины, говорит Эшли.

— Ну, все, юные леди, а ну марш за стол! И прекратите третировать собственную мать, которая рожала вас в…

— Да-да, мы помним: «В муках и болях, отдавая все свое здоровье неблагодарным нам».

— Вот именно! — сузив глаза и уперев руки в бока, произнесла она.

— А что ты на меня при этом смотришь? — удивился я.

— Боже мой, какое шокированное выражение лица! Можно подумать, я тебя в капусте нашла! — этого я точно не ожидал. Моя мать дразнит меня?! Губы сами собой расплылись в улыбке. Да, давненько такого не было.

— Нет, вы его явно измазанного в машинном масле где-нибудь под капотом машины нашли — хихикая, подмигнула мне Милли.

— Ха-ха! — передразнил ее я. — И под капотом меня не могли найти. Там нет места для посторонних вещей. Если только в багажнике…

— О, нет! — прервали меня. — Оставь, пожалуйста, свою ненормальную любовь к машинам за порогом этого дома. Не хочу ничего слышать о них — положив поверх ушей ладони, Эшли мотает головой из стороны в сторону, закрыв при этом глаза.

— Женщины, вы что, сговорились против меня?!

— Не исключено — в голос отвечают они, не оставляя мне и шанса, чтобы ответить что-нибудь на это.

— Ладно, мы есть будет или нет? — подхватив рядом стоящую со мной Эш на руки и перекинув ее через плечо, интересуюсь я, морщась от визга, издаваемого, где-то за моей спиной, иду в сторону столовой.

— Где твои манеры? — оказавшись на ногах, тут же отскакивает, поправляя свои волосы и отдергивая домашнее платье, возмущается моя сестра.

— Что ты знаешь о манерах, мелкая?

— Я в отличие от некоторых, общаюсь с людьми, которые росли не в грязных, пропахших резиной и соляркой автомастерских, а в приличном обществе, где играют в футбол и берут уроки игры на гитаре — слишком мечтательное выражение лица напротив родило во мне подозрение.

— Я не понял, тебе нравится кто-то?