ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ ОТСТАВКА

Зима в Монголии в том году выдалась снежная, с трескучими морозами. Батбаяр очень тосковал по дому. Он скопил немного денег на подарки для жены и матери, но когда пошел к начальнику стражи с просьбой отпустить его домой, тот ответил:

— Ты прямо как дитя малое, все к матери тянешься. И не проси, все равно не отпущу!

А Содном сказал:

— По жене соскучился? Ступай к дому цэцэн-хана. Твоя Даваху тебя ждет не дождется. Помнишь, как она танцевала тогда в Хандгайтской пади? Горная козочка, да и только! — Он помолчал и со вздохом добавил: — Нет, друг, не отпустят тебя, и не думай.

Пришлось Батбаяру смириться.

Намнансурэн круглые сутки разъезжал в своей коляске по городу, и Батбаяр неотлучно находился при нем. Лишь раза два ему удалось отлучиться, ноги сами несли его к высокому забору, за которым находилась ставка цэцэн-хана. Но, как выяснилось, цэцэн-хан с семьей и прислугой уехал в свои родовые владения. Это известие очень огорчило Батбаяра. Даже в Петербурге он мечтал о встрече с Даваху, живо представляя себе, как это будет.

Незаметно наступила весна, и в один из погожих дней Батбаяр как обычно дожидался господина, на этот раз возле дворца богдо-гэгэна. Он с интересом рассматривал каменных львов, «охранявших» вход, как вдруг из ворот вышел премьер-министр Намнансурэн и какой-то лама. Они о чем-то жарко спорили. На священнослужителе поверх традиционного желтого халата была шелковая куртка с вытканными на ней золотом драконами, на голове ладно сидела шапка с золотым очиром и жинсом из драгоценных камней. Желтое дряблое лицо его очень напоминало облупившееся лаковое деревянное блюдо.

Намнансурэн решительно направился к своей коляске. Лама семенил за ним, яростно размахивая руками, почти невидимыми из отделанных соболем рукавов, и что-то бубня себе под нос. Намнансурэн резко остановился и, повернувшись к нему, спокойно произнес:

— Драгоценный шанзотба! У меня нет ни малейшего желания продолжать разговор. Лишь из уважения к вашему сану я не стану говорить, что думаю о вас.

— Ясное дело, — огрызнулся лама. — Привык ты прятаться за чужими спинами. Вот и сейчас: привез этого русского и думаешь — всех осчастливил. А этот русский ничего не смыслит в наших делах.

— Э, нет, лама-гуай! — возразил Намнансурэн. — Это вам не ваш бывший покровитель, маньчжурский наместник Саньдо. Русский советник принесет нашему государству большую пользу. И не вам, который жалованье свое сосчитать не может, судить о таком образованном человеке, да еще требовать, чтобы его отправили обратно в Россию. Слишком много вы себе позволяете, любезнейший!

— Это вы, уважаемый премьер-министр, много себе позволяете! — вспыхнул священнослужитель. — Однажды даже объявили меня тайным агентом Цинской империи. А чем я вас сейчас не устраиваю, разрешите спросить? Может, вернемся к богдо-гэгэну, и вы при нем скажете, что я себе позволяю?

— Если понадобится, скажу и при богдо-гэгэне.

— Так скажите! Мне нечего бояться, я не вгонял в гроб свою мать, как некоторые…

— И скажу. Ваша глупость, алчность, зависть, низкопоклонство, ваше вероломство перешло все границы! Этого вам, надеюсь, достаточно.

Только сейчас он заметил стоявшего рядом Батбаяра, коротко бросил: «Поехали» и, не оборачиваясь, зашагал к коляске.

Лама так и остался стоять на месте, злобно глядя вслед Намнансурэну.

Батбаяр поспешил распахнуть перед своим господином дверцу коляски; Намнансурэн вдохнул полной грудью свежий весенний воздух и, усмехнувшись, спросил:

— Не слишком ли круто я с ним обошелся? Впрочем, поделом ему! А то вздумал меня отчитывать, что, мол, продался я русским, привез на нашу голову невежду-советника, и все в таком духе.

Намнансурэн уселся поудобнее и подал знак трогаться. Вид у него был спокойный, умиротворенный, словно и не было у него никакой стычки с ламой.

Батбаяр следовал на коне за коляской и размышлял над тем, что только что ему довелось услышать. «Не зря, видно, говорят, что ламы, прикрываясь именем богдо-гэгэна, пытаются в последнее время вытеснить с важнейших государственных постов светских феодалов-нойонов. Вот как нагло вел себя этот шанзотба. Он ненавидит русских. Но что будет дальше? Ведь этот желтолицый не оставит в покое Намнансурэн-гуая? Чересчур быстро успокоился мой господин. Самоуверен сверх меры. А ведь этот лама на любую подлость способен. Взять хоть те письма, которые я прочел в канцелярии в Кобдо. Это он их писал. Я точно знаю!»

Хоть Батбаяра и занимали все перипетии внутриполитической борьбы и, в частности, взаимоотношения премьер-министра с главой духовного ведомства, они не могли вытеснить из его головы мысли о доме. Намнансурэн как будто собирался к себе на родину, но скоро в Кяхте предстояли переговоры с участием России, Китая и Монголии, а до их окончания нечего и думать о возвращении домой. Всю весну и все лето Намнансурэн с утра до позднего вечера рылся в книгах, встречался и вел продолжительные беседы с разными нойонами и чиновниками. Чаще других у премьер-министра бывал высокий, худощавый мужчина. Как правило, он приезжал на коне, одет был просто: поверх дэла видавший виды жилет. Если бы не красный жинс — знак отличия гуна, — его можно было бы принять за простолюдина. Батбаяр долго присматривался к нему, пока наконец не вспомнил, что видел его во время осады Кобдо рядом с главнокомандующим Максаржавом. Он тогда ничем особым не выделялся — простой командир, один из многих. А ведь это был сам манлай-батор Дамдинсурэн, правая рука главнокомандующего Максаржава.

Всякий раз Намнансурэн угощал гуна Дамдинсурэна обильным обедом, после чего они подолгу беседовали.

Во время одной из таких встреч Намнансурэн вызвал Соднома. На кухню, где его ждал Батбаяр, тот возвратился не в духе.

— Эти господа, скажу я тебе, с жиру бесятся! — сердито проговорил он. — Есть чай с молоком, так нет, — подавай им байховый.

Ворча что-то себе под нос, Содном принялся разводить огонь. Батбаяр сидел на лавке и со скучающим видом поглядывал на приятеля.

— А Дамдинсурэн этот — малый что надо! — вдруг сказал Содном.

— А что? — оживился Батбаяр.

— Мы с вами, — сказал он прямо при мне Намнансурэну, — живем в достатке: хотим — работаем, хотим — пьем и едим. А наши подданные? Они света белого не видят от податей да повинностей. Их надо упорядочить и сократить. И если сейчас, на переговорах, китайцы потребуют с нас долги, я ни за что не соглашусь, делайте со мной что хотите!

— А господин что ответил?

— Как же без податей и повинностей? — говорит. — Без них нельзя! — а сам посмеивается.

За разговором друзья не заметили, как вскипела в котле вода.

В леса горы Богдо-уул, в окрестностях Урги, пришла осень, расцветив кроны деревьев всеми красками своей палитры. В городе жизнь шла своим чередом: монгольская делегация отправлялась на переговоры в Кяхту, и премьер-министр Намнансурэн ее провожал.

— Советую вам, друзья, — сказал он на прощание, — не очень-то расшаркиваться перед русским послом. Это может навредить нам в отношениях с Китаем. Наши просьбы мы уже довели до сведения русских. Другое дело — найти среди членов русской делегации полезного для нас человека. Над этим стоит поломать голову.

Намнансурэн преподнес главе делегации гуну Дамдинсурэну белый хадак. После того как все распрощались, гун Дамдинсурэн вскочил на коня и со словами «ну, с богом!» хлестнул его плеткой.

Намнансурэн долго стоял, глядя вслед удаляющимся. Он думал о гуне, от которого многое зависело на предстоящих переговорах.

— Смел и решителен гун, — вслух размышлял Намнансурэн. — Такой не унизится ни до обмана, ни до интриг даже ради достижения цели!

Батбаяр вместе с другими глядел вслед удаляющимся всадникам и думал, что мешок, притороченный к поясу манлай-батора Дамдинсурэна, который бился на ветру, раскачиваясь из стороны в сторону, очень похож на кусок мокрого войлока, с которым спешат тушить степной пожар. Но что пожар в сравнении с трудностями, которые встретятся на пути этому человеку…

Через несколько дней из Китая пришла телеграмма: «Сегодня начинаются переговоры». Получив ее, Намнансурэн быстро оделся и в сопровождении Батбаяра поскакал к зданию телеграфа и телефонной станции. На Намнансурэне был уже не новый дэл из коричневого шелка, на голове — торцок. Если бы не коса, в этом наряде его легко было принять за ламу из монастыря Гандан, который, сменив свое одеяние на простой дэл, спешит под вечер в районы простолюдинов. Батбаяр уже привык к тому, что последнее время его господин лишь в исключительных случаях надевал свой парадный дэл, парчовую безрукавку и шапку с султаном и жинсом. Даже на службу он часто отправлялся одетый скромно, по-домашнему.

На станции премьер-министр потребовал немедленно соединить его с главой монгольской делегации на тройственных переговорах в Кяхте. Молодой служащий не признал в скромно одетом человеке премьер-министра страны и разговаривал с ним сидя.

— Если разговор у вас не служебный, — сказал он, — вам следует прежде всего внести плату. Если же служебный, предъявите соответствующий документ с указанием своего имени и цели разговора.

Премьер-министр пришел в замешательство.

— Как же быть? — обратился он к Батбаяру. — Ведь переговоры уже начались! У тебя нет денег, Жаворонок? Второпях я не захватил кошелек.

У Батбаяра денег не оказалось, и он предложил:

— Я съезжу в министерство, привезу бумагу.

— В министерстве сейчас никто этого не сделает, да и печать на замке. Поезжай лучше ко мне домой, только быстрей. Скажешь госпоже, Намнансурэн прислал за деньгами.

— Сколько будет стоить два разговора с Кяхтой? — обернулся он к телефонисту.

Телефонист, все это время прислушивавшийся к разговору, видно, смекнул, что перед ним важная особа и спросил: