Уже через несколько дней китайский представитель получил письмо да-ламы и с пометкой «совершенно секретно» срочно отослал его в Пекин.

Неподалеку от храма Дэчингалбы к Батбаяру и Содному подошел лама с переброшенным через плечо орхимжи.

— Не купят ли господа чиновники жемчужное украшение? — спросил лама и показал небольшое, но великолепной работы женское украшение из жемчуга в позолоченной оправе. Батбаяру оно показалось очень знакомым. «Не этот ли жемчуг срезали у Дуламхорло, когда мы ездили на цам в Эрдэнэ зуу? — подумал он и, взяв украшение в руки, стал внимательно его рассматривать. — На том была коралловая бусинка с небольшой черной щербинкой. А здесь бусина без щербинки. Пожалуй, не то», — решил Батбаяр.

Содном, видя, что Батбаяр заинтересовался вещицей, решил прицениться на всякий случай.

— Купил я эту вещицу у одного знакомого ламы, а тому ее пожертвовал кто-то из верующих, — принялся объяснять лама. — Купил ее для сестры, и недорого: всего за семнадцать ланов. А тут случилось несчастье — из худона сообщили, что тяжело заболела мать. Хотел тут же поехать, да не на чем. Есть тут у одного человека пара добрых коней, но у меня денег нет. Вот и решил продать украшение…

— Нам некогда, — оборвал его Содном. — Говори прямо, сколько хочешь за эту безделушку?

— За сколько купил, за столько и продам, — с опаской поглядывая на друзей, проговорил лама.

— Покупай, Жаворонок! Жемчуг стоящий. У нас на родине за него пять яловых кобылиц дадут, — подтолкнув локтем друга, шепнул Содном. — Только скажи: куплю, мол, за пятнадцать ланов. Потом выгодно продашь…

Но Батбаяр сейчас думал не о выгоде, а о своей Лхаме: «Ведь у бедняжки никогда не было ничего подобного. Привез ей тогда кольцо, она продала его, чтобы купить юрту. Всю жизнь только и знала нужду и заботы. Вот возьму и привезу ей в подарок это украшение».

— Давай за пятнадцать ланов, — сказал Батбаяр ламе.

Лама почесал в затылке и кивнул:

— Ладно. Только расчет сразу!

Все вместе они пошли к юрте, где жили Батбаяр и Содном. По дороге Содном спросил:

— А жемчуг у тебя не краденый?

— Что вы такое говорите, господин чиновник, — замахал руками лама. — Я не какой-то там проходимец. Живу при помощнике настоятеля монастыря Гандан. Если что, можете меня там разыскать.

Дома Батбаяр подсчитал свои сбережения — нескольких ланов недоставало. Содном, не задумываясь, отдал ламе недостающие деньги.

— Да, брат, теперь жена тебя еще больше будет любить, — пошутил Содном. — Такую приличную вещь да так дешево отхватил! Смотри только, не снеси ее служанке жены цэцэн-хана…

В постоянных разговорах о возвращении домой проходили день за днем. Однажды утром, когда Батбаяр и Содном уплетали на кухне арул и пенки, споря, чья жена лучше готовит молочные яства, вошел Намнансурэн в домашнем одеянии, без пояса.

— Вот вы где, служивые! — весело проговорил он. — Все о доме да о женах толкуете. Видно, невтерпеж стало, и вовсю ругаете меня, что держу вас здесь так долго?

— Да что вы, господин, — чуть ли не в один голос ответили друзья.

— Вижу я, уже который месяц в глазах у Жаворонка написано: «Отпустите меня домой», — ласково сказал Намнансурэн, подходя к Батбаяру. — Угадал я твое заветное желание?

Батбаяр кивнул и опустил глаза.

— Все правильно. — Намнансурэн похлопал Батбаяра по плечу. — Молодой парень. Наверное, и жена у тебя молодая да красивая… Еще бы не рваться к ней!

Друзья заулыбались.

— Ну да ладно. Пошутили и хватит, — серьезно сказал Намнансурэн. — Потерпите еще немного. Скоро поедем домой — вот где вы вволю попьете кумыса, надышитесь багульником.

— А как же переговоры в Кяхте? — неуверенно спросил Батбаяр.

— Да, сложный вопрос ты задал мне, Жаворонок, — вздохнув, медленно проговорил Намнансурэн. — Больше полугода в Кяхте идут переговоры. Обсуждают, спорят господа послы, да так до сих пор ни о чем и не договорились. Дело дошло до того, что китайцы стали обвинять нас и русских в тайном сговоре. Русские же ввязались в войну на Западе и пока не в силах нам помочь. Китайцы всячески стараются свалить вину за срыв переговоров на нас. Теперь они требуют, чтобы мы прислали другую миссию. Не нравится им, видите ли, манлай-батор Дамдинсурэн. Слишком заносчив и крут, говорят. А остальных обвиняют в незнании международных норм и законов. Вот и сидим, ломаем голову, что предпринять.

— Как что? — проговорил Содном. — Уйти с переговоров — и все. Не вымаливать же нам у них свои права!

— И то верно, — поддержал друга Батбаяр. — Пусть китайцы поймут, что ни при каких условиях мы теперь не примем их требований. Ведь у нас независимое государство. Какое же они имеют право нам диктовать…

— Все вы верно говорите, — сказал Намнансурэн. — Только с китайцами так просто не повоюешь. Они всеми правдами и неправдами решили подмять нас под себя. А некоторым нашим ламам, да и нойонам, это пришлось по вкусу. Найдут китайцы зацепку, объявят всему миру, что мы одни во всем виноваты, и двинут на нас свою армию, а она по численности в несколько раз превосходит наше население. Мы рады бы постоять за себя, только где оружие взять? Русские не смогут помочь, а другие не захотят. Главное же, у наших правителей нет единства во взглядах по этому важнейшему вопросу. Их не тревожит, что страна снова пойдет на разграбление чужеземцам, страдать от этого будет народ. Сейчас нам необходимо как-то потянуть время. Но как?..

Через несколько дней по Урге прошел слух, что на переговоры в Кяхту поедет новая миссия и уже подписано тройственное соглашение[68]. Как стало потом известно, это соглашение ограничивало политическую свободу Монголии: страна хоть и признавалась самостоятельным государством, однако находилась в вассальной зависимости от Китая.

Стоит ли говорить, какой болью и возмущением отозвались в сердце каждого монгола эти недобрые вести!

Наступило лето, гора Богдо-уул укрылась ярко-зеленым ковром, на ее склонах зашумели листвою деревья. Оживленно стало на берегу реки Дунд: то тут, то там араты собирались группами, чтобы поиграть в свою любимую игру — шагай.

В один из таких дней премьер-министр Намнансурэн с Содномом вернулись домой необычно рано.

— Вот так-то, Жаворонок! — шепотом проговорил Содном, когда они с Батбаяром вошли во двор. — Видно, скоро поедем домой.

— Хорошо бы, — сказал Батбаяр. — А что случилось?

— Так и быть. Тебе расскажу, — ответил Содном, озираясь по сторонам. — Сижу я сегодня у ворот дворца богдо-гэгэна, дожидаюсь господина. Вдруг выходят два ламы-лекаря. Сели на скамейку, меня не видят, греются на солнышке да четки перебирают. Вдруг один из них и говорит: «Сайн-нойон-хан Намнансурэн — человек образованный, умный. Лучше бы оставался на своем посту. Но если будут настаивать, он, конечно, откажется».

Я ушам своим не поверил, тихонько подошел ближе и слышу, второй лама ему отвечает:

«Что толку теперь говорить об этом. Раз китайцам неугоден, ничего не поделаешь. Придется ему уйти». «Что правда, то правда, — говорит первый. — Китайцы об этом прямо сказали в своем послании».

«А что там в этом послании? — спросил второй. — Я, по правде сказать, не знаю».

«В нем говорится: «Срединное государство выражает глубокое удовлетворение восстановлением вечных дружеских отношений между Поднебесной и Внешней Монголией и будет способствовать укреплению единой семьи наших народов. Вам, святейший богдо-гэгэн, сохраняются все титулы, ибо у Срединного государства нет основания в чем-либо вас обвинять. Прочные узы, связывающие наши государства, ослабли, исчезло доверие. Вы, святейший богдо-гэгэн, были введены в заблуждение людьми неразумными, ваном Ханддоржем, сайн-нойон-ханом Намнансурэном, так называемым ваном, а на деле простым кочевником Дамдинсурэном. Их дальнейшее пребывание на занимаемых постах недопустимо. Все эти господа заслуживают самой суровой кары за свои преступления, направленные на раскол нашей единой великой державы».

«Да, яснее не скажешь, — проговорил второй лама. — Только наш богдо-гэгэн благоволит к сайн-нойон-хану, снимать Намнансурэна с поста премьер-министра не собирается. А да-ламе, видно, эти слова пришлись не по вкусу…»

— Вот, дорогой Жаворонок, что мне довелось сегодня услышать, — сказал Со дном. — Может, рассказать обо всем министру? Как думаешь?

— Наш господин и без тебя это знает, — ответил Батбаяр. — Потому и сказал, что скоро поедем домой. Да и зачем господину оставаться на своем посту? Чтобы ходить в холуях у китайцев?

— Может быть, ты и прав, — после некоторого молчания проговорил Содном.

Через несколько дней премьер-министр Намнансурэн, министр иностранных дел Ханддорж и военный министр манлай-батор Дамдинсурэн подали в отставку. Говорили, что они сделали это по собственному желанию, но Батбаяр знал, почему так случилось. «Хорошо, если на этом все кончится, — думал он. — Не дай бог, чтобы господина постигла участь его бывшего приближенного гуна Хайсана. Говорят, он узнал, что да-лама шанзотба обрюхатил свою служанку, а дочь, которую она родила, подарил своему приятелю-китайцу. Опасаясь, как бы Хайсан не дал делу огласку, шанзотба оклеветал его перед богдо-гэгэном, обвинив в государственной измене. Хайсана схватили и бросили в тюрьму. Да, с этим шанзотбой надо держать ухо востро…»

Наконец-то настал день, когда Батбаяр, сопровождая своего господина, теперь уже бывшего премьер-министра Монголии Намнансурэна, увидел родную и знакомую с детства долину реки Онги. Устланная белым цветочным ковром, она, казалось, раскрыла объятия навстречу своему сыну.

На просторном дворе господского поместья Аюур бойда без конца кланялся Намнансурэну. Потом подошел к Батбаяру.

— Как доехал, сынок? — лицо его расплылось в умильной улыбке. — Давно ты у нас не был. А бойкий ты у нас. Уехал на запад простым цириком, а возвращаешься с востока, и не как-нибудь, а в свите самого господина. Дошли до нас слухи, что вместе с господином ты чуть ли не полмира объехал, даже в России побывал. Молодец! Мать твоя жива, здорова. Недавно заходил к ним…