— Господин премьер-министр! Мне поручено передать русскому государю личное послание богдо-гэгэна Монголии, а также вручить ему орден «Эрдэнийн очир» первой степени. Не могли бы вы исхлопотать для меня высочайшую аудиенцию?

— Мы немедленно доложим государю и об этой вашей просьбе, сделаем все возможное, чтобы ее удовлетворить. Однако прошу вас не утомлять его величество длинными беседами. Вас же, господин премьер-министр, прошу нынче у меня отобедать.

Коковцов учтиво склонил голову и расплылся в улыбке. Было очевидно, что и добродушный тон, и приглашение на обед не более, чем попытка хоть как-то выйти из неловкого положения, в которое он попал в связи с подписанием русско-китайской декларации.

В ожидании высочайшей аудиенции монгольские гости продолжали знакомиться с достопримечательностями русской столицы. После того как русско-китайская декларация перестала быть тайной, отношение царских сановников к монгольской делегации заметно изменилось в лучшую сторону.

Куда бы ни возили теперь монгольских гостей, будь то фабрика, океанский пароход или же торговые ряды, Намнансурэн везде был на редкость сдержан в словах. Конечно же, он по достоинству оценивал все интересное, что ему показывали в российской столице, выражал благодарность гостеприимным хозяевам, но делал это без тени подобострастия.

Однажды, побывав на текстильной фабрике и в магазине «Пассаж», монгольская делегация приехала на скотобойню; здесь их свели в подвал, где располагалась холодильная установка, замораживавшая только что освежеванное мясо Намнансурэна очень заинтересовала работа скотобойни, в особенности холодильная установка; он подробно расспрашивал о принципе ее работы, поинтересовался ценами на мясо. Затем подозвал Доржийн Очира и сказал:

— Вот бы нам такую, а? Тогда, вместо того, чтобы перегонять скот через границу на продажу, мы забили бы его и заморозили. Глядишь, цена на мясо стала бы более высокой.

— А шерсть и шкуры оставались бы у нас, — неожиданно выпалил Батбаяр, стоящий рядом с премьер-министром.

— Ты прав, Жаворонок, — повернувшись к телохранителю, ответил Намнансурэн. — Мы бы и их могли продать по сходной цене…

Делегация долго пробыла на скотобойне. Намнансурэн расспрашивал владельца, с кем можно заключить контракт на ее строительство, во сколько оно обойдется.

Вечером того же дня Намнансурэн и Доржийн Очир допоздна обсуждали создавшееся в последние дни положение.

— Стоило им узнать, что нам известно содержание декларации, — сказал премьер-министр, — как они резко изменили к нам свое отношение.

— Вы правы, господин премьер-министр, — согласился Доржийн Очир. — Не исключено, что нам удастся договориться с русскими и о предоставлении нам займа, и о поставках новой партии оружия. А вот признать нас как самостоятельное государство пресловутая декларация им мешает. Они и у царя не дадут нам высказаться, а после аудиенции постараются как можно быстрее выпроводить нас из России.

— Ничего, брат, — уверенно произнес Намнансурэн. — Попробуем высказаться…

Через несколько дней премьер-министр отправился из Петербурга в Ялту на аудиенцию к царю. Сопровождал его в этой поездке Содном, Батбаяр остался в столице.

Погода стояла сырая, промозглая, даже Нева еще не замерзла, и Батбаяр весь день провел в номере. А на следующий день, когда уже смеркалось, в дверь постучали. Это был служащий гостиницы Медведев, монголы между собой звали его Бавгайжав[63], и с ним еще какой-то человек, как выяснилось потом, волжский калмык, которого Бавгайжав попросил быть переводчиком. Надо сказать, что Бавгайжав весьма дружелюбно относился к членам монгольской делегации.

— Скучаешь? — обратился он к Батбаяру. — А я хочу пригласить тебя в гости.

Батбаяр растерялся.

— Да не бойся ты, — сказал Бавгайжав. — Мы такие же простые люди, как ты.

Через несколько минут они втроем уже шагали по едва освещенным лунным светом столичным улицам. Мрачные, серые здания, казалось, наступавшие на них со всех сторон, напоминали Батбаяру огромные разбросанные по степи валуны. Все время, пока они шли, Батбаяра не покидало тревожное чувство. Затем они долго плыли в лодке по незастывшим еще каналам, оставляя позади себя многочисленные мосты.

Наконец лодка причалила к берегу. Неподалеку стоял деревянный дом с окнами на залив. В этом доме и жил Бавгайжав. На крыльце гостей радостно встретили жена Медведева, моложавая, высокого роста, с пышными белыми волосами и двое его ребятишек — мальчик и девочка. Все вместе они вошли в дом, где было три светлых, аккуратно прибранных, скромно обставленных комнаты. Гостей пригласили к столу.

— Чувствуйте себя как дома, — сказал хозяин. — Если желаете — вот, пожалуйста, наш семейный альбом. — Бавгайжав подал альбом Батбаяру. — С минуты на минуту должен подойти мой приятель. Он хотел познакомиться с вами. Вообще-то, мы думали пригласить вас вместе с вашим другом Содномом, но пока премьер-министр был здесь, все было недосуг, а теперь друг ваш уехал.

Батбаяр впервые попал в русскую семью и ему все было интересно — и необычное убранство, и новые знакомые. Надо сказать, что сама атмосфера оседлой, устроенной жизни сразу пришлась ему по душе. Батбаяр невольно сравнил ее с извечными скитаниями и мытарствами по бескрайней степи своих соотечественников-монголов и подумал: «Может, именно в оседлой жизни путь к культуре и счастью?» Вскоре в дом вошел мужчина лет сорока, в черной крылатке, очках, с рыжеватой бородкой на бледном лице.

— Здравствуйте! Рад познакомиться с монгольским другом! — сказал он, крепко пожав Батбаяру руку. — Зовут меня Петр Иванович Железнов.

— Зовите его Тумуржавом[64], — улыбаясь, сказал по-монгольски калмык-переводчик. — Так вам будет проще.

Тумуржав был словоохотлив и держался очень непринужденно.

Бавгайжав очень внимательно прислушивался к каждому слову Тумуржава, и было ясно, что он относится к нему с большим уважением. Когда мужчины сели за стол, хозяин разлил по рюмкам желтоватого цвета вино.

— Выпьем за знакомство!

— А ты — молодец, Медведев, — опорожнив рюмку, сказал Тумуржав. — Французское вино у тебя в доме не переводится. Видно, ценят тебя твои господа.

— Я-то молодец, а вы что задумали? Царя-батюшку сбросить, меня без куска хлеба оставить, — в тон ему шутливо ответил Бавгайжав.

— Трудись, трудись! Ради общей пользы трудишься. Глядишь, поставят тебя когда-нибудь послом в этой самой Франции.

— Нравится вам в России? — спросил Тумуржав.

— Очень нравится, — ответил Батбаяр.

— А нам, представьте, совсем не нравятся здешние порядки. Зато женщины нравятся. — Он игриво взглянул на жену Бавгайжава. — А вам? Полноваты немного, а вообще хороши. Верно?

— Даже очень, — в тон Тумуржаву ответил Батбаяр. — У них такие красивые золотистые волосы, длинные, до плеч, такая белоснежная кожа. Настоящие горные козочки! Я, правда, близко ни с кем из них не знаком, но уверен в их душевности и прямоте.

— Братцы, а он недалек от истины. Что же касается близкого знакомства, надеюсь, эта женщина сумеет вам помочь. — Тумуржав указал на хозяйку дома и рассмеялся. Глядя на него, Батбаяр подумал: «У каждого, видать, свои привычки. Этот вот все пальцем тычет да усы подкручивает».

— А как вам нравится наша еда? — снова спросил Тумуржав. — Трудовой люд к разносолам у нас не привык.

— И еда ваша мне нравится, — ответил Батбаяр. — Вам ведь известно, что я сопровождаю премьер-министра Намнансурэна. Может, поэтому меня везде хорошо кормят. Да и вы меня пригласили в гости по той же причине.

— По-твоему, выходит, что нет ничего лучше, чем сопровождать своего господина?

— Как вам сказать. Хороший господин, и слугам хорошо. Но, как говорится: «Поссоришься с собакой, оторвет подол, поссоришься с нойоном — оторвет голову».

— Как? Как ты сказал? Очень любопытно!

— Еще у нас говорят: «Нойону не доверяйся, на гнилое дерево — не опирайся». Поэтому я не могу сказать, что нет большего счастья, чем следовать везде за господином.

Тумуржав вытащил из кармана записную книжку.

— С вашего позволения я запишу эти пословицы. Пригодятся. Может, вы еще какие-нибудь пословицы вспомните? Тоже про нойонов?

— Пословиц много, сразу все и не упомнишь. Ну вот хотя бы эту запишите: «Собака всех кусает, нойон всех угнетает». Или вот эту: «Собака живет без лести, а нойон — без чести».

— Мудро сказано, — быстро записывая, проговорил Тумуржав. — Видно, сильно в монголах стремление к борьбе. В пословицах — душа и чаяния народа.

— Вот что я вам скажу, друзья, — вмешался в разговор Бавгайжав. — В одном я с вами не согласен. Не все господа одинаковы. Намнансурэн совсем не похож на наших российских господ. Он честный, бескорыстный, а главное — искренне желает лучшей доли для своей многострадальной страны. За это я его и уважаю.

— Возможно, ты и прав, Медведев, — протирая очки, произнес Тумуржав. — В стране, изнывающей под гнетом своих и иноземных господ, всегда найдутся борцы, которые жизни не пожалеют ради освобождения народа от иноземного рабства и ради ее счастья. Может, Намнансурэн и есть один из этих борцов.

— Боюсь, как бы наши правители не отбили у Намнансурэна охоту бороться, — сказал Бавгайжав. — Хоть и говорит ваш премьер-министр, что никакие трудности его не остановят, а без помощи извне ничего у него не получится. Наши же господа не то что помогать, напротив, стараются еще и палки в колеса ставить. Да и не мудрено. Они думают, раз монголы смогли провозгласить независимость, то теперь, дай им только свободу, предпримут еще что-нибудь. А твой господин, Батбаяр, как увидит, что все усилия его напрасны, возьмет и уедет на родину, так и не поняв, что Россия завтрашняя будет иной. Иным будет и ее отношение к вашей стране.