— Будь у нас оружие, мы с тобой дали бы жару этим бандитам в черных мундирах. Воевали бы не хуже других, — сказал как-то Батбаяр Содному.

— Молод ты еще, — рассудительно ответил Содном. — Не знаешь, до чего коварны эти китайцы. И не заметишь, как саданут тебя тесаком промеж ребер. Подумать страшно, сколько крови прольется в этой войне, сколько останется вдов и сирот.

Эти слова, видно, подействовали на Батбаяра: пыл его заметно поубавился.

Премьер-министр Намнансурэн минуты не имел свободной. Особенно тревожили его вопросы снабжения армии оружием, провиантом и лошадьми. Одного за другим слал он гонцов во все концы страны с приказами. Ждать помощи из-за границы не приходилось, поэтому он подготовил указ изъять и направить в армию все ритуальное оружие, используемое в храмах и монастырях во время богослужения. Но, когда на аудиенции у богдо-гэгэна Намнансурэн изложил свои соображения, тот резко возразил:

— Кто позволит тебе разорять священные храмы? И без того немало бед свалилось на наши головы!

Богдо-гэгэна поддержал шанзотба Билэг-Очир.

— Не будет нам пользы от этой войны. Уж лучше пойти на уступки китайцам, прямо сейчас и прекратить кровопролитие!

Тут Намнансурэн вскочил с места и вне себя от гнева крикнул:

— Если мы пойдем на уступки врагу, то окончательно потеряем независимость. Да-лама, видно, хочет выслужиться перед китайцами. И движут им своекорыстные цели. В столь трудный для страны час подобное двурушничество преступно и должно караться законом.

Богдо-гэгэн попытался было унять их, однако Намнансурэн не сдавался:

— Все беды наши именно из-за этих двуличных господ. Сумеем мы справиться с ними, преодолеем трудности. Тогда позиции наши упрочатся, и политика станет последовательнее.

Да-ламе ничего не оставалось, как покинуть зал. И тогда Намнансурэн смело обратился к богдо-гэгэну:

— В государственных делах у нас пока нет опыта. Поэтому предлагаю немедленно собрать хурал, и всем сообща решить важнейшие вопросы.

Обо всем этом Батбаяр узнал от Соднома, который в тот день сопровождал Намнансурэна.

— Хоть и говорят, «одна голова хороша, а две лучше», да что-то не верится мне, что выйдет так, как желает наш господин, — сказал Батбаяр, выслушав друга. И тут, словно в подтверждение этой его мысли, Батбаяру пришли на память слова Доной залана: «Помяни мое слово, — сказал однажды старик. — Останется наш Намнансурэн в одиночестве…»

Наступило лето. По указу Намнансурэна во всех хошунах, а также в столице принялись за изготовление холодного оружия, пик, сабель и прочего.

Каждый день с южных границ приезжали к премьер-министру гонцы. Они сообщали, что боевые действия там то затихают, то вновь разгораются. Богдо-гэгэн издал указ повсеместно совершить богослужение в честь гения-хранителя Желтой религии, свирепого красного сахиуса. В храмах курились благовонные свечи, бубнили свод молитвы ламы. В монастыри сгоняли скот, везли кумыс, молочные продукты. И называли это ламы-сборщики, разъезжавшие по аилам, «вкладом» аратов в победу над врагом.

В разговорах о войне все чаще упоминали имя Сухэ, смелого, умного, решительного бойца, прозванного за храбрость Несгибаемым героем.

«Интересно, что он за человек, — думал Батбаяр. — Хоть бы взглянуть на него. Может, это второй хатан-батор Максаржав, надежда и опора страны…»

— Очевидцы говорили, — рассказывал Содном, — что этот смельчак косит врагов направо и налево. Китайцы, как только завидят его, скачущего на вороном коне, так сразу разбегаются.

Однажды гонец принес в столицу радостную весть: монгольские войска отбили атаки китайцев и перешли в контрнаступление.

Надо сказать, что вести с фронта с молниеносной быстротой распространялись по городу, обрастая, как это обычно бывает, все новыми подробностями. Причем рассказчик говорил так горячо, с таким увлечением, словно сам участвовал в боях, или же, на худой конец, был очевидцем.

В один из погожих летних дней шумная компания в нескольких колясках выехала из Урги и взяла направление к верховьям реки Сэльбы. Премьер-министр Намнансурэн пригласил на загородную прогулку консула царской России Коростовца, а также нескольких монгольских князей и чиновников с женами. Как всегда за Намнансурэном следовали Содном и Батбаяр.

Дорога была неровная, каменистая, рессоры у колясок то и дело прогибались, лошади, спотыкаясь о кочки и бугры, недовольно фыркали. Батбаяр, ехавший верхом рядом с одной из колясок, стал невольным свидетелем происходившего в ней разговора. Речь шла о недавней беседе Намнансурэна с русским консулом. «Тогда Коростовец, — негромко говорил ехавший в коляске нойон, — потребовал, чтобы монголы прекратили военные действия в южных хошунах. На что Намнансурэн резко ответил: «Если Вы не собираетесь в сговоре с китайцами завоевать нас, не вмешивайтесь в наши внутренние дела. Кстати, вы обещали помощь, так сейчас самое время помочь. Больше всего мы нуждаемся в оружии!» Эти слова привели консула в ярость, и, чтобы сгладить неловкость, Намнансурэн устроил эту загородную прогулку. И, надо сказать, она удалась на славу».

И тут Батбаяр вспомнил, что сказал ему его тесть Дашдамба год назад: «Не найдется ни одной державы, сынок, которая бескорыстно поддержала бы нас. На словах все они добренькие, а сами только и думают, как бы поживиться за чужой счет. По мне эти «друзья» опаснее врагов…»

«Прав был старик, — отметил про себя Батбаяр. — Умный он у меня. Все наперед знает».

Въехали в живописную Хандгайтскую падь. В сосновом бору на склонах сопок куковали кукушки, стоял одуряющий аромат ярких летних цветов, извиваясь и журча на порогах, несла свои прозрачные воды река. У подножия лесистой сопки были разбиты пестрые шатры и голубые палатки. Между палатками сновали слуги, на кострах готовили угощение. Выйдя из колясок, премьер-министр, русский консул и сопровождающие его чиновники, а также монгольские нойоны приветствовали друг друга поклонами и направились в просторный шатер, устланный коврами. На столах были расставлены блюда с европейской и монгольской едой, молочные пенки, сыр. В специальных кувшинах пенился кумыс.

Русский консул занял место за главным столом, и переводчик принялся переводить ему все, что говорили нойоны. Консул внимательно слушал, время от времени поглаживая густые брови. Батбаяр, стоявший у входа, с интересом рассматривал высокого русского гостя. Чем-то он напоминал ему амбаня Саньдо, маньчжурского наместника в столице.

Выглянув наружу, Батбаяр неожиданно увидел Даваху. Она стояла возле соседнего шатра, где разместились чиновники рангом пониже, а также все женщины. В своем бледно-голубом дэле Даваху напоминала нежный пион, вдруг выросший в таежных дебрях. Ни один мужчина не устоял бы перед такой красотой, если сердце у него не из камня…

— Содном-гуай, — робко обратился Батбаяр к другу. — Побудьте здесь на случай, если вдруг господину что-нибудь понадобится.

И, не дожидаясь ответа, Батбаяр поспешил к соседнему шатру. Даваху в это время смотрела через входной проем на свою госпожу — жену цэцэн-хана Наваннэрэна. Батбаяр тоже ее заметил. Она сидела в окружении молодых нойонов.

— Приветствую вас, госпожа! — От волнения у Батбаяра перехватило дыхание. Девушка же совершенно спокойно, словно ждала Батбаяра, повернулась к нему и с усмешкой ответила:

— Здравствуйте, господин!

— Что ж, господин так господин. Во всяком случае, я рад, что наконец встретил вас, прекрасная невидимка, — уже более уверенно, даже игриво проговорил Батбаяр, еще крепче сжимая руку девушки.

— И вас давненько не было видно в наших краях, — кокетливо произнесла Даваху. — Слышала я, что вы воевали в Кобдо и прославились как герой.

— Кто, интересно, наплел вам все это?

— Никто не наплел. Я сама все знаю…

Молодые люди бросали друг на друга взгляды, полные тайного смысла, и им казалось, что они давно знают и любят друг друга.

— Госпожа! Не соизволите ли вы прогуляться со мной? — предложил Батбаяр, кивнув в сторону реки, где на берегу начинался лес.

— Какой вы, однако, прыткий! Разве можно отлучаться от господ?! И потом, прошу вас, не зовите меня «госпожой». Неужели вы не понимаете, что простой служанке слышать подобное обращение тяжелее, нежели выполнять свою работу.

— Извините меня, Даваху. Что поделаешь: язык мой — враг мой. Я хотел как лучше, а получилось наоборот.

В это время из шатра вышла госпожа, и девушке ничего не оставалось, как последовать за ней.

«А она, видимо, наводила обо мне справки. Добрая душа, ничего не скажешь», — глядя вслед девушке, думал Батбаяр.

Когда он возвратился к главному шатру, пир был в разгаре. Гости, перебивая друг друга, шутили, громко смеялись. Русский консул опрокидывал рюмку за рюмкой. Видимо, любил выпить. Намнансурэн, когда консул провозглашал очередной тост, поднимал рюмку, но не пил, а лишь пригублял и ставил обратно.

Шум и веселье все нарастали. Монгольские князья и нойоны, как могли, старались угодить высокому русскому гостю. Появились трое музыкантов-певцов. Аккомпанируя себе на хуре и хучире, они спели протяжную народную песню. Их сменили седовласый старец — известный в столице хурчи и не менее известная шанзистка по прозвищу «рябая из Маймачэна». Как только музыканты коснулись струн хура и шанза, перед гостями появилась Даваху. Она вышла на середину шатра, с горящим от волнения лицом поклонилась и стала танцевать. Двигалась она плавно, грациозно, словно рыбка, резвящаяся в воде. Взмахнет руками — и кажется, будто во все стороны расходятся волны. Стройный стан танцовщицы, туго перехваченный шелковым поясом, был гибким, словно лук. Своим изяществом она вызывала восхищение. Свет ее глаз, яркий, как пламя в ночи, озарял всех, кто здесь был.