В блиндаж вошел член Военного совета армии генерал-майор А. В. Щелаковский. Щурясь от яркого света электрической лампочки, он прямо прошел к карте, окинул ее спокойным взглядом и спросил, обратившись к генералу Шапиро:

— Вы что обсуждаете, Самуил Григорьевич?

— Просто беседуем, Алексей Варфоломеевич. Разведчик рассказывал про немецкую оборону на нашем рубеже, а теперь мы его коллективно бьем!

— Кого бьете? Подполковника или немцев?

— Фашистов! — дружно ответили офицеры.

— Значит, я пришел вовремя. Только что получили документ особой важности. Разрешите вас ознакомить.

Все присутствующие приготовились слушать.

«Товарищи! Славные и отважные воины нашего фронта!» — начал читать генерал Щелаковский обращение Военного совета 1-го Белорусского фронта к войскам. Он заметно волновался. Мы понимали его: ведь наступал важнейший этап в жизни армии — наступление. И генералу хотелось, чтобы слова обращения дошли до каждого офицера.

«Каждый из вас должен проявить на поле боя мужество, смелость, решительность, отвагу и героизм, — продолжал читать Щелаковский. — Умелым сочетанием огня и маневра взламывать вражескую оборону на всю ее глубину. Не давать врагу передышки... За нашу Советскую Родину, за наш героический народ! Вперед, боевые товарищи! Смерть немецким оккупантам! Да здравствует наша победа!» [149]

— Листовка уже пошла в войска, — сказал генерал в заключение. — Вам советую отдохнуть перед началом.

Блиндаж быстро опустел. Все заспешили на места, чтобы еще раз проверить готовность к началу боя. Мы с подполковником Фруктовским пошли в землянку, хотя и тесную, но прочную. У нас так же, как и в бетонном блиндаже, горел электрический свет.

— Давай ужинать, а потом уже спать, — предложил подполковник.

Хлеб, сало и термос с чаем были выставлены на небольшой, рубленный из сосновых пней столик. Только мы уселись за свой скромный ужин, как совсем рядом раздался сильный взрыв. Землянка дрогнула, за тесовой обшивкой зашумела осыпающаяся земля. Второй взрыв с еще большей силой тряхнул землянку, погас свет... Снаряды рвались один за другим, разрывы то удалялись, то приближались. Подполковник зажег свечу.

— В темноте умирать страшновато, — пошутил он.

— А ты что, умирать собрался?

— Нет, мне погибать нельзя. Моя профессия мирная и после войны очень пригодится, хотя сейчас работаю в оперативном отделе. Я ведь педагог, вернусь к ребятам, буду их учить. Вот вы, кадровые командиры, после войны будете не нужны. Воюй сейчас до отвала, после разгрома оккупантов будешь безработным.

Я знал, что он говорит лишь для бодрости духа.

— Может быть, они разгадали наш замысел и хотят упредить наступление, — высказал я свои опасения.

— Нет, если они и знают, то уже не могут ничего сорвать. У них не хватит пороху. Послушай: бьют в одно место, по нашему району. Позвони артиллеристам и проверь...

Я взял трубку с телефонного аппарата и попытался вызвать артиллерийского наблюдателя. Дежурная телефонистка спокойно ответила:

— Порвались провода.

— Вы не скажете точно, куда стреляют немцы?

— Стреляют по семерке. Только что об этом доложили «хозяину».

Если вы хотите иметь самую верную информацию о положении дел на фронте, обращайтесь к связистам. Они всегда в курсе всех событий. Но на этот раз я им [150] не поверил. «Семеркой» назывался блиндаж телефонной станции, и мне показалось, девушка ошибается.

Мы прилегли на лежанку, устланную душистым сеном. Но трудно уснуть, когда рядом рвутся тяжелые снаряды.

Терпеливо ждем конца обстрела и молчим. Вдруг загудел зуммер. Мы оба обрадовались телефонному звонку. Фруктовский торопливо взял трубку. Из первых траншей докладывал артиллерийский наблюдатель сержант Глобов:

— С нашей стороны виден электрический свет, немцы ведут огонь по свету.

— Девушка! Соедините меня с электростанцией! — обрадованно потребовал подполковник. — Немедленно выключите свет, — приказал он дежурному электрику. — А когда прекратится обстрел, пройдитесь по району наблюдательного пункта и разыщите нарушителя.

Стрельба понемногу затихла. Последним аккордом прозвучали лающие звуки шестиствольных минометов, которые мы называли «Геббельсами». Спать уже не было времени...

Прорыв

Когда я забрался в бетонный блиндаж радистов, беспокойная ночь миновала. Радист Климин, большой беловолосый солдат, сидел с наушниками на голове и слушал. Что он мог слышать под грохот артиллерийской канонады, не знаю. Пол в блиндаже, устланный сосновым тесом, дрожал мелкой дрожью, электрическая лампочка, подвешенная к бетонному перекрытию, качалась, как маятник. Тревожная ночь, проведенная под огнем гитлеровской артиллерии, казалась пустяком по сравнению с тем, что происходило сейчас на поле боя.

Наступление войск 1-го Белорусского фронта на варшавско-познанском направлении началось 14 января 1945 года.

Сизые облака висели низко над землей. Мороза почти не было, воздух казался сырым. На западе земля встала дыбом, тучи пыли и порохового дыма перемешались с туманом. А восток пылал огненными всполохами орудийных выстрелов — сплошное море огня. Сердце наполнялось чувством гордости за силу и мощь родной армии. [151]

Я не заметил, как ко мне подошел заместитель по политчасти майор Демин и стукнул по плечу. Вздрогнув от неожиданности, я обернулся. Он посмотрел на часы и поднял два пальца. Это означало: до конца артиллерийской подготовки осталось две минуты. Неожиданно прожужжал кусочек металла и упал к нашим ногам: немцы огрызались.

Вдруг стало почти тихо. Лишь откуда-то издалека доносились глухие звуки выстрелов дальнобойной артиллерии. Это была пауза.

— Сейчас заиграют «катюши», — торопливо предупредил майор Демин.

И как бы в ответ, в воздух взметнулись озаренные пламенем клубы дыма. Над линией немецкой обороны еще раз поднялись черные облака разрывов. Горизонт на западе помрачнел еще больше. После этих залпов наступила настоящая тишина. В ушах некоторое время продолжался назойливый звон.

— Пошла в атаку пехота, — спокойно проговорил мой спутник.

Мы вернулись в блиндажик радистов. Там нас встретила радистка Полина, девушка с большой копной рыжевато-золотистых волос. Она давно уже принесла завтрак и теперь ворчала:

— Где вы пропадаете? Завтрак давно остыл, разогревать негде. Звонил генерал. Приказал передать, чтобы вы были здесь, на месте, и ждали его распоряжений.

Говорила Полина медленно, нараспев, как бы жалуясь майору на меня. Я пригласил его позавтракать за компанию. Но Демин отказался.

— Люблю, знаете, первым навещать поваров. Сегодня уж был в гостях и сыт. — Потом, обращаясь к Полине, он сказал: — Не завидую вашему будущему мужу: сварливая будет у него жена.

— На мужа я ворчать не намерена, с ним буду ласковая. — Слово «ласковая» она почти пропела и заставила нас невольно улыбнуться.

— А старшина из вас может получиться, — продолжал шутить майор.

— Еще немного повоюю и буду старшиной. Мне уже присвоено звание сержанта, посмотрите на погоны.

— Поздравляю! Если дело и дальше так пойдет, то, чего доброго, вы нас обгоните. [152]

После завтрака мы с майором сели к контрольному приемнику, чтобы послушать, что творится в эфире. Если двести пятьдесят орудий, установленных на каждом километре фронта, сотрясали землю и воздух во время артиллерийской подготовки, то теперь тысячи радиостанций будоражили эфир. А сколько появится недобитых станций противника? Огромное количество различного рода войск, участвующих в бою с обеих сторон, создавало большие трудности для управления даже по радио. Надо было поддерживать связь танкистов с пехотинцами, артиллеристов с пехотой и танками, летчиков с наземными войсками. На бумаге все это решено, но как осуществляется в действительности?

Вращая рукоятку настройки приемника, я внимательно прослушивал, что говорят по радио. На всех волнах переговаривались почти одни артиллерийские наблюдатели: они корректировали огонь своих батарей. Судя по передачам, борьба шла в первых и вторых траншеях врага, подавлялись ожившие пулеметные гнезда противника. На одной из волн мы услышали гитлеровца, который истошным голосом кричал в микрофон радиостанции об отступлении своих войск, требовал помощи.

— Смотри какой упрямый. Не хочет сдаваться, огня требует, — с удивлением говорил Демин.

Вдруг на той же волне кто-то из наших радистов грубым голосом пробасил: «Фриц! Ты еще жив? Удирай пока не поздно. Гитлер капут!»

— Правильная агитация! Учись, майор, у этого парня, — сказал я Демину.

— Все это верно, но ведь нарушать дисциплину в эфире нельзя? — не без ехидства ответил Демин.

Позвонил телефон, меня вызывал к себе генерал. Мы поблагодарили радистов за приют и вышли на свежий воздух. Низкие облака, посеревшие от порохового дыма и пыли, по-прежнему висели почти над самой землей.

Было десять часов утра. Как только мы вылезли из траншеи и пошли по опушке леса, опять заговорила артиллерия. То в одном, то в другом месте огонь как бы потухал, а затем снова вспыхивал с еще большей силой. Майор Демин остановился в траншее и стал прислушиваться к шелесту и свисту снарядов. Постояв пару минут, он с восхищением воскликнул: [153]

— Сила! Да, рабочий класс дает нам все для победы.

— Могу дать справку, — ответил я. — Командующий артиллерией говорил, что на сегодняшний артиллерийский удар будет израсходовано пять тысяч тонн снарядов. Думаю, что из такого количества металла, — продолжал я развивать свою мысль, — можно бы сделать тысячи две мощных тракторов.

Демин помолчал и задумчиво произнес:

— Тракторы можно сделать и после войны, лишь бы больше не лезли к нам...

С этим нельзя было не согласиться.

Подойдя к огневым позициям артиллеристов, я не узнал их. В результате ночного артобстрела немцев лес был повален, на месте трех высоких сосен, на которых находился наблюдательный пункт, теперь зияла черная воронка. Свежая земля запорошила снежный покров. Прошлую ночь здесь забыли закрыть смотровую щель и зажгли электрический свет.